Архипелаг

— А почему хомячки не под охраной?

— Не хомячки, а морские свинки. Понятия не имею.

— Знаешь, папа, в этом нет смысла.

— Согласен. Нет.

Он боится очередного спора, ее бесконечных вопросов.

— Так, — говорит он строго, — давай ешь своего цыпленка и не болтай за едой.

Но Оушен уже не хочет цыпленка, ковыряется в картошке, бросая косые взгляды на семейство за соседним столиком. Женщина, наверное мать, жадно обгладывает голову, дети дерутся за ножки-палочки.

— Моя мама не стала бы есть морскую свинку.

— Никогда в жизни.

— Мы можем снова позвонить ей, папа? Рассказать о Сюзи?

— Конечно. Давай позвоним завтра, хорошо?

Через минуту она уже спит, положив голову на стол, а он теперь думает о Сюзи. Они не стали бы ее есть ни за что на свете. Он не знает, чего ждать от этих островов, он не ожидал увидеть здесь жареных морских свинок, не ожидал потерять собаку. Как же он все-таки устал! По иронии судьбы этот остров назван в честь знаменитого английского военного корабля «Неутомимый», наводившего ужас на французов во время наполеоновских войн, а после них — на средиземноморских пиратов. В детстве Гэвин обожал морские рассказы, много читал об этой легенде британского флота. Но кончил «Неутомимый» плохо: в конце концов его отправили на слом.

Гэвин берет дочь на руки, несет в гостиницу, укладывает на кровать, валится рядом не раздеваясь.

* * *

Утром Гэвин просыпается со странным чувством — что-то идет не так. Оушен спит на животе, пускает слюнки в подушку. Гэвин выходит на балкон, смотрит в небо — какое нехорошее небо! Как моряк он сразу видит признаки бури: низкие, тяжелые облака — синие, серые, лиловые, собрались в кучу, словно решили поговорить друг с дружкой, и неподвижно висят над островом.

Он будит дочку. Они одеваются, идут завтракать в гостиничную столовую: теплые булочки с маслом и джемом, яичница. Сегодня 11 марта, 9 утра. В столовой кроме них полно других постояльцев: в основном загорелые, всклокоченные молодые туристы с дредами и кольцами в носу. Официантка, приветливо улыбаясь, сама жарит им яйца. Оушен все хочет прилечь головой на стол, но в воздухе отчетливо чувствуется тревожное ожидание. Дочь вяло жует яичницу, напевая под нос, а он пытается рационализировать, преодолеть нарастающий страх. Но как это сделать, если каждая клеточка его тела сигнализирует: «Тревога!»

После завтрака они выходят на улицу: и верно, здесь все изменилось. Улица заполнена армейскими грузовиками, молодые солдаты в форме с рупорами в руках стоят на перекрестках. На площади, где вчера вечером при свете фонарей молодежь играла в волейбол, собралась толпа жителей. Гэвин не понимает, что происходит, но очевидно одно: что-то готовится. Он подходит к сувенирному магазину.

— Habla Inglés?[15]

— Да.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Случилось землетрясение, — объясняет молодой человек на стойкой.

Землетрясение? Ну конечно, это многое объясняет. Этого следовало ожидать после такой жары! Над морем тоже творится хаос: олуши кружат над гаванью, истошно кричат, улетают в сторону моря. А что же их белый кит, с ним-то все ли хорошо?

— Землетрясение? Здесь?

— Нет, в Японии.

— Но ведь Япония находится на другом конце земли!

— Все равно. Сюда идет волна. Большая. Это очень плохо.

При слове «волна» живот Гэвина сводит судорогой, кровь бросается в лицо, сердце перестает биться. Еще одна волна?

— Большая волна. Цунами.

— Господи Иисусе!

— Сюда идет, скоро будет здесь.

— Как скоро?

— Не знаю. Возможно, через несколько часов.

Он должен позвонить Клэр. Надо бежать, спасаться!

— Власти говорят, всем надо уехать в горы.

— Но у меня лодка в гавани. Моя яхта!

— Спросите армейских, они подскажут, что надо делать. Яхту следует увести подальше в море. Чтобы ее не выбросило на берег.

Гэвина охватывает истерический смех, на глаза набегают слезы.

— Эй, мистер, вы в порядке?

Нет, о каком порядке можно говорить? Все кишки свело стальной судорогой.

— Нет, я не в порядке.

Он опускает глаза на дочь. Оушен с побелевшим лицом стоит рядом, вцепившись в его руку. Расширенные от ужаса глаза занимают пол-лица.

— Папа, сюда идет волна?

— Тише, ду-ду, пошли! — Он дергает ее за руку, и они выходят на площадь.

На площади он останавливает молодого солдата, на ломаном испанском объясняет свою ситуацию. Солдат кивает в сторону другого солдата, постарше, с блокнотом, который записывает названия яхт. Именно в этот момент в голову Гэвину приходит идея: он не станет регистрировать яхту у военных, он знает, как разом решить все проблемы.

На причале судорожная активность, рыбаки, владельцы яхт кричат, толкаются, кто-то отплывает в море на водных такси, жителей отеля «Финч Бэй», расположенного в море на скалах, эвакуируют в город. Нагруженные рюкзаками и чемоданами туристы выстроились в очередь, ждут, когда за ними придут военные грузовики и увезут повыше в горы. Гэвин подходит к концу причала, отвязывает шлюпку. Тревожная атмосфера подействовала и на животных: пеликаны неуклюже бегают по пирсу, разевают клювы, вода взбаламучена, тюленей уже не видно.

Гэвин заводит мотор, на полной скорости направляет шлюпку в сторону «Романи». Большинство яхт ушли из гавани и теперь стоят на приколе далеко в море, рядом с круизными лайнерами и большими судами. «Романи» ждет там, где он оставил ее. Старая, верная, терпеливая яхта. Красивая. Сколько же лет они вместе? Двадцать? Бедняга тот шкипер, ее первый владелец, которого смыло за борт. Это все табанка. Как много горя тот моряк принес своей семье, вот так пропав бесследно, не вернувшись домой… А он, Гэвин Уилд, много ли горя принес своей семье? А сколько горя принесла им с дочкой его жена Клэр? Они подходят к «Романи», и Гэвин привязывает шлюпку к борту, поднимает Оушен на палубу, запрыгивает сам.

— Папа, что мы делаем?

— Пакуем вещи.

— Сейчас?

— Да. Бери только все самое необходимое, ду-ду.

Они спускаются в кают-компанию, и Гэвин достает два черных вещмешка, чтобы упаковать одежду. А одежды-то и нет. Вещи, которые они взяли с собой из Тринидада, безнадежно износились, испачкались или просто потерялись. Теперь на двоих им хватает одного мешка: они берут по паре футболок и трусов, шлепанцы, одну розовую юбку, ласты, маски, купальники, коллекцию ракушек, Гровера и мистера Ахаба, плюшевую игуану.

Затем Гэвин тщательно прибирается в салоне, оставляет постельное белье и консервы, навигационные карты и систему автонавигации. Моет и убирает посуду, протирает пол. Выходит на нос, поднимает якорь. К этому моменту почти все яхты уже покинули маленькую гавань. Гэвин заводит мотор, выводит яхту в море к ожидающей ее флотилии больших и маленьких кораблей. Сердце начинает ныть, но он уже принял решение, и знает, что правильное.

Навстречу ему плывут шлюпки и катера, все спешат на берег, прочь от огромной волны, от толщи воды, неумолимо несущейся сюда через океан, скользящей по поверхности земли. Они бросили якорь, закрепили канаты, теперь им остается только молиться, чтобы найти свои лодки, когда волна пройдет. Гэвин ставит «Романи» с края, не бросая якоря, разворачивает ее носом к берегу, выключает двигатель, опускает мешок с вещами в шлюпку. Потом идет в кают-компанию, открывает бортовой журнал и записывает следующее:

Я завещаю мою яхту «Романи» тому, кто найдет ее. «Романи» — хорошая яхта, я владел ею больше двадцати лет. Ее нашли дрейфующей в море, и я возвращаю ее морю. Я не утонул, не выпрыгнул за борт. Я моряк, но больше не желаю использовать это судно, хотя оно и превосходное. Я отдаю мою яхту тому, кто ее найдет, с добрыми пожеланиями и искренней благодарностью за всю радость, которую она мне принесла. Оставляю ключи от двигателя, карты, документы в шкафчике.

Bon voyage![16]