Архипелаг

Он помнит случай, когда Оушен ножницами отстригла у одноклассницы хвостик и принесла трофей домой в школьном ранце. Она дружила с Сюзи, обожала книги о приключениях, свою коллекцию розовых юбочек. К ужину у нее обычно не оставалось сил, она съедала пару крошек и валилась спать. Его дочь, прирожденная рассказчица, умела и пошутить, и покривляться. Бегала босиком, в грязном платье, с разбитыми коленками. Но в школе всегда хорошо успевала, училась на одни пятерки, учителя отмечали, какой она «умный и общительный» ребенок. Мутная волна на время выбила из нее эту заразительную жизнерадостность, но, похоже, прежний боевой настрой вернулся. Его маленькая девочка разобьет немало сердец, думает Гэвин, улыбаясь и вздыхая о том, что и ее сердце тоже не раз разобьется.

Врачи заканчивают зашивать рану, перебинтовывают ногу. Оушен мрачно следит за их действиями, но молчит. Ее левая нога превратилась в белый кокон. Врачи прописывают курс антибиотиков, делают прививку от столбняка.

— В Панама-Сити покажите ее хирургу, — советуют они.

Гэвин выдает им пятьдесят долларов за потраченное время и профессиональное мастерство и с Оушен на руках выходит на улицу.

Фиби сидит на крыльце, беседуя на испанском языке с местными женщинами. Увидев хозяина, Сюзи бьет хвостом, скулит, вертится у него под ногами. Индианки суетятся вокруг Оушен, гладят ее по голове, воркуют. Впервые за последние недели в груди Гэвина начинает пробуждаться желание вернуться домой. Вот бы отвезти ребенка обратно в розовый дом, уложить спать в комнате с кондиционером, затем забраться вместе с Сюзи в гамак на крыльце и лениво наблюдать за суетой разноцветных попугайчиков в кроне дерева, потягивая пряное красное вино. И это тоже табанка — ностальгия по дому, по зеленым холмам, окружившим их уютным гнездышком. Ностальгия по зеленой женщине по имени Тринидад.

* * *

Они с Фиби сидят в кокпите, Оушен лежит внизу, положив ногу на подушку, а Сюзи с ними, на палубе, тяжело дышит, высунув язык, щурит мудрые глаза на солнце. У него классная собака, классный ребенок, но вот с Фиби не все в порядке. Похоже, происшествие сильно расстроило ее, она стала странно угрюмой, будто сердится то ли на себя, то ли на них. Она ведь просто собиралась проехать с незнакомцами от точки А в точку Б, а оказалась втянутой в семейные отношения, решает семейные проблемы. Это жуткое происшествие посреди бурного моря: кровь, слезы ребенка, его обморок. Интересно, о чем она думает сейчас?

— Давайте я приготовлю спагетти на обед, — предлагает Гэвин. — Хоть горячего поедим!

Фиби кивает, все так же не произнося ни слова. На ней жилетка и шорты, акула сползает вниз с одной руки, на другой горит слово «Далше!».

Гэвин быстро делает влажную уборку кают-компании и гальюна, затем приступает к готовке. Мелко рубит лук, чеснок, свежие помидоры, которые они купили в Картахене, сладкий перец, бросает все на сковороду. Ставит на плитку кастрюлю с водой, трет сыр, моет и режет салат и при этом думает: «А как я отношусь к Фиби?»

Странно, но сейчас он чувствует к ней почти отцовскую любовь и еще что-то доброе, приятное. Он уже не стесняется ни своего позорного обморока, его не заботит, что она лучше управляется с яхтой, что у нее есть татуировки, что она моложе и красивее. Вначале ему казалось, что именно она в их временном союзе олицетворяет стабильность, адекватность и мастерство, что именно она находится в бо́льшем ладу с собой. Но все изменилось: теперь он более уверен в себе. Он — мужчина, этого ей точно не достичь никогда. Он старше и опытнее и к тому же он — хороший отец своей дочке.

Солнце спряталось в облаках, и они садятся обедать на палубе в приятной прохладе. Сюзи переворачивается на спину, болтает в воздухе ногами, постанывает.

Гэвин накладывает дымящееся кушанье в миски, посыпает сыром, и они начинают есть в удовлетворенном молчании.

Лицо Оушен перепачкано соусом, настроение среднее. У них всех настроение среднее, даже у солнца.

— Фиби! — восклицает Оушен с набитым ртом.

Девушка перестает жевать, настороженно поворачивается к Оушен, как будто боится, что девочка может задать ей неприятный вопрос.

— Что значит «Далше!»?

— Ах, это! — Фиби облегченно вздыхает. — Это название автобуса.

— Какого автобуса?

— А такого, разноцветного, полного хиппи, свободных духом людей, которые путешествовали по Америке в начале шестидесятых. Они все были писателями, поэтами и хотели двигаться своим путем.

— Разве у автобуса может быть имя?

— Конечно, ведь у каждой яхты есть имя! Имя всегда что-то означает: «Романи», например, значит «цыганка», «путешественница». Это как стихотворение в одном слове.

— Как стихотворение?

— Именно так. Ну а «Далше!» значит, с одной стороны, что надо двигаться дальше, но не обязательно делать это, как все, можно идти и своим путем. А в более широком смысле это слово говорит о том, что нельзя останавливаться, даже если все вокруг тебя рушится. Даже если не в силах идти, надо продолжить путь, исследовать его, глядеть по сторонам. Вот я и раскрыла тебе тайну этого слова. Ведь у каждого слова есть свой скрытый смысл.

Лицо Оушен посветлело, она пытается осмыслить суть сказанного. Но больше вопросов не задает, жует, глядя в миску, шевеля забинтованной ногой. Дает понять, что еще не решила, собирается ли продолжать разговор.

Фиби, как он видит, тоже размышляет о своем смелом заявлении: а я все равно продолжу путь! Это ее девиз? Попытка преодолеть влияние прошлого? Примириться с ним? Идея, кстати, не так уж плоха.

Глава 17

ГРИНГО

И вот они снова в море, медленно дрейфуют сквозь архипелаг Гуна-Яла. Тридцать шесть из его островов обитаемы и поделены на несколько сообществ, причем у каждого — свой духовный лидер. Острова похожи на миниатюрные сказочные страны: полоса белоснежного песчаного пляжа, рядом машут ветками пальмы, лачуги с крытыми соломой крышами теснятся в нескольких метрах от кромки бирюзовой воды. Краснокожие мужчины Гуна с коротко стриженными черными волосами лихо управляют своими выдолбленными из цельных стволов каноэ.

Множество разнообразных яхт идут вдоль берега, туристы вглядываются в лица местных жителей, местные смотрят на них. Гэвин забросил за корму удочку с тралом. Фиби расчехлила гитару, лениво перебирает струны, мурлыкая старинные шведские песни. Оушен сидит рядом с ней, слушает, глядит себе под ноги, пытаясь привести свои впечатления к одному знаменателю. Она снова надела панамку и темные очки, и от того, как девчушка внимательно прислушивается к пению Фиби, приглядывается к ее движениям, сердце отца больно сжимается. Взрослая душа его маленькой дочери заперта в теле шестилетнего ребенка. Похоже, девочка понимает, что пройдет много лет, прежде чем она сможет стать такой, как Фиби: так же загадочно улыбаясь, играть на гитаре, так же ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин. Оушен поднимает глаза на Фиби и расплывается в улыбке, а девушка в ответ кивает головой и притоптывает в такт песни.

Заброшенная за борт леска вдруг резко дергается, натягивается до металлического звона.

— Ой, папа, клюет! — Оушен указывает рукой.

Он бросается к борту, хватается за удилище, сразу же понимает, что на крючок попалось что-то крупное. «О нет! — проносится у него в голове, — неужели сейчас будет битва?» На ум сразу приходит Хемингуэй с его «Стариком и морем». Какое счастье, что огромные марлины больше в природе не существуют. Слава богу за это! Кстати, этому старику из книжки следовало бы получше знать нрав акул, раз уж он был таким мудрым парнем.

Рыба пытается уйти на глубину, судя по силе бросков, она здоровенная.

— Ну держись!

Удилище сгибается, леска натянута как струна, рыба уходит глубоко в море. Фиби кладет гитару и подходит к борту.

— О, групер попался! — восклицает она.