Страница 6 из 10
– Извини, мне нужно нарвать этих листьев. Отойди, пожалуйста!
Тот покосился на меня, отступил на два шага и буркнул:
– Пожалуйста.
Ну конечно, раз собака говорит, почему бы и лошади не иметь голос?
Дурдом!
Оборвав все светящиеся листочки на кустике, я бегом вернулась к раненому. Во мне отчего-то крепло убеждение, что я не сплю. Нога-то болит! Хотя уже почти и не болит… И вывих был, что я вывих не узнаю, что ли? Во сне же никогда не болит. И ветерок на щеках не чувствуется во сне.
Снова опустившись на колени перед мужчиной, я начала соображать, как залепить листочками раны. Как только пыталась приложить к коже, они резко меняли цвет на красный. Я уж и мяла их, и складывала вдвое-втрое, и стопочкой… Ничего не получалось. В отчаянии сунула эту дрянь в рот и пожевала. Мало ли… Оказалось – правильно сделала. Горькие листочки, просто ужас… Заткнув пережёванными листьями рану мужчины, я разорвала его рубашку и кинжалом нарезала плотную льняную ткань на полоски. Получились бинты. Кровь перестала сочиться, бандаж получился практически профессиональным (преподаватели бы за меня порадовались!), и я села на траву перевести дух.
Собака подобралась ближе и тщательно обнюхала хозяина со всех сторон, полизала ему щёки и обернулась ко мне:
– Живой?
– Пока живой, – я пожала плечами. – Но всё может измениться.
– Я должен обнюхать.
– Нюхай.
– Тебя.
– А меня-то зачем? – удивилась я.
– Чтобы знать, – загадочно ответил пёс.
Я подняла брови и руки. Пусть нюхает, если ему в кайф. Он приблизился осторожно, вытянув шею, обнюхал моё лицо. Мне вдруг стало жарко. Вдруг вцепится? Кто его знает, может, это какой-то сумасшедший пёс…
От моего нового товарища пахло псиной. И ещё гарью. Пахло мужчиной, которого я лечила. Пахло конюшней и сеном. Наверное, именно в этот самый момент я и поняла, что фигушки это сон. Никакой не сон. Самая настоящая реальная реальность… Во сне невозможно почувствовать запах. Можно понимать, что пахнет хорошо, плохо, вкусно, ароматно, но не чувствовать.
Я попала в какое-то другое измерение?
Воспитанная на добротных фантастических романах и немного на Гарри Поттере, содрогнулась. Ничего хорошего жизнь попаданки не предвещает. Это только в любовных романчиках девушка из России становится герцогиней, загребает сокровища и сердце самого видного кавалера, желательно короля или на худой конец принца. Сама я не читала (но осуждаю три ха-ха), подруги рассказывали. На самом же деле меня могут убить из-за любой мелочи: не так посмотрела, не так поклонилась, не на том языке заговорила…
Эпоха?
Сопоставив вышитые мотивы на рубахе, плащ, подбитый мехом, меч, добавив некое неуловимое ощущение, которое я вряд ли смогла бы передать словами, я решила, что это дохристианская Русь. Новгород какой-нибудь или Киев. История меня никогда не увлекала, я терпеть не могла заучивать даты и события, поэтому всё, что касается этой части школьной программы, у меня выветрилось из головы сразу после ЕГЭ. Дохристианская Русь представлялась мне смесью войн, убийств и бесчисленного количества богов.
А ещё появилось непреодолимое желание немедленно вернуться к тому оврагу, с которого я свалилась в этот мир. Или в это время…
– Ну что, обнюхал? – поинтересовалась невежливо у собаки. Та села напротив:
– Да.
– Вердикт?
– Ты не из золотых хазар.
– Золотые хазары? – переспросила я. – Это ещё кто?
– Как хазары, но с золотыми перьями на шлемах, – объяснил пёс. – Напали. Мы защищались. Я убил двоих. Князь четверых. Остальные остались там…
– Вы попали в засаду? – догадалась я.
– Они вышли из-за грани. Ты тоже из-за грани, но не из них. Пахнешь по-другому.
Я наморщила лоб, пытаясь выгрести из завалов памяти словосочетание «золотые хазары». Там вертелся только вещий Олег со своей лошадью, которую покусала змея, и фразой про то, как он собирался отмстить неразумным хазарам. Больше ничего.
– Я точно не сплю? – спросила на всякий случай и получила обстоятельный ответ:
– Нет. Спят с закрытыми глазами, а у тебя глаза открыты.
– Разумно, – согласилась, бросив взгляд на князя. – Слушай, а где у вас ближайшая больница?
Задала глупый вопрос и сразу поняла это. По глазам собаки. Пёс смотрел с вежливой опаской, как на сумасшедшую. Поправилась:
– Ну, домой его надо отвезти что ли…
– Город уже недалеко, – словно с облегчением отозвался пёс. – До заката солнца доберёмся.
– Фигасе недалеко! – присвистнула я. – У меня, между прочим, нога болит!
И осеклась. Пошевелила лодыжкой. Нога не болела. Она не одеревенела, двигалась нормально, просто не болела, как будто я её и не подворачивала. Так. Та-ак… Что всё это значит, я пока не знаю. Но разберусь. Потом. Сначала надо…
– Ты можешь подогнать лошадь? – спросила я у собаки. Та встала, отряхнулась с головы до хвоста и ответила, будто плечами пожала:
– Попроси, и она придёт.
– Думаешь?
– Уверен.
– А… Как её зовут?
– Резвый, – буркнул пёс и снова лёг. Лентяй. Всё самой придётся, всё самой…
Я сделала несколько шагов в сторону лошади и спросила осторожно:
– Скажи, Резвый, можно тебя попросить подойти?
– Попроси, – рассеянно ответила лошадь, продолжая щипать траву. Нет, серьёзно? Так всегда говорил папа, когда я задавала подобный вопрос. А на моё возмущение улыбался: «Ты спрашиваешь разрешения попросить или всё же сделать что-то?» Вспомнив папу, я со вздохом поправилась:
– Резвый, подойди, пожалуйста, поближе к хозяину.
Покосившись на меня большим тёмным глазом, Резвый послушно потопал к лежавшему раненому. Мой план был таков: взгромоздить князя на коня и потихонечку отвезти в цивилизацию. В относительную цивилизацию… Потому что на врачебную помощь тут рассчитывать не приходится.
Если князь не помрёт по дороге, если не скопытится от инфекции…
Возможно, меня даже наградят.
Возможно, даже не посмертно.
Конь лёг, подогнув ноги под себя, рядом с князем. Я кое-как взгромоздила совсем не лёгкого мужчину животом на седло и, перекинув руку, примотала её ремешком к подпруге. Для верности ещё и ногу закрепила с другой стороны седла, а потом перекинула повод со спины лошади к морде и спросила:
– А ты знаешь, куда везти?
Конь кивнул большой головой, фыркнул, как мне показалось, презрительно и сказал, жуя уздечку:
– Знаю, сам довезу.
– Сам он довезёт, – гавкнул пёс. – Пошли потихоньку.
Я только пожала плечами и скомандовала:
– Н-но!
– «Но»! – заржал Резвый. – Нет, ну посмотрите на неё! «Но» упряжным кричат, а я подседельный! Я боевой жеребец! А она мне: «Но»!
– Прости, – с улыбкой ответила я. – Никогда раньше не имела дела с лошадьми.
– Пешком-то далеко не находишься, – посочувствовал Резвый, а пёс поддакнул:
– Лошадь надо иметь каждому.
– Мне не надо, спасибо, – отказалась. Проверила пальцами, не намокли ли бинты на груди раненого от крови. Посмотрела на собаку: – А тебя как зовут?
– Буран.
– В метель родился? – усмехнулась. Пёс озадачился и ответил:
– Нет, это потому что бурый. А тебя каким именем можно звать?
– Диана, – ответила машинально. Странный он, этот Буран. То говорит односложно, то вычурно выражается… Как будто можно звать несколькими именами!
Перед глазами вдруг всплыл образ старой цыганки. Она вытащила изо рта мундштук трубки и криво усмехнулась: «К бабке едешь? Не доедешь». Чёрт! А ведь и правда – не доехала! Откуда старая ведьма знала? Что же она там ещё говорила, одурманивая мою голову? Нет, не вспомнить… Только это издевательское «не доедешь» и осталось. И имя. Руда. А та молодая цыганка в детстве утверждала, что это моё имя и нельзя его говорить никому, кроме того, кто станет ближе всех. Я говорила маме, конечно, но та злилась и ругалась. А потом я забыла…
Поправив чуть съехавшего с седла князя, я спросила:
– Буран, а сколько должно быть имён у человека?