Страница 47 из 144
Только сейчас начал все понимать: озлобленный и доведенный до крайности постоянными издевательствами пациент Блэкмор с ненавистью расправился с сотрудниками, учеными и оперативниками, но он видел, что не желаю ему зла, потому не стал убивать меня. Он преследовал меня вовсе не для того, чтобы убить. Ком подступил к горлу, еле подавив парализующее волнение, вздрагивая и пошатываясь, улыбнулся, впервые за все это время. Даже в самом ужасном и доведенном до безумия человеке всегда остается что-то человеческое…
Не веря в происходящее, медленно и неуверенно протянул руку вперед, желая дотронуться до Полтергейста. Но это оказалось невозможно, моя рука прошла сквозь него, ощутил уже знакомое легкое покалывание. Воздух был густым, даже вязким, это было нечто невообразимое. И страх почти исчез.
— Как же они сделали это с тобой? — отрешенно проговорил.
Полтергейст не отвечал. У него не было рта, чтоб ответить. Мне было больно смотреть на него, на то, что осталось от некогда такого же человека, как сам. Блэкмор… Бедный Блэкмор. За что тебе была уготована такая судьба?
Повисев в воздухе передо мной еще какое-то время, Полтергейст развернулся и улетел, просочившись в небольшую трещину в стене. Вместе с ним исчезло и жужжание.
Остался стоять один, опустошенный и обессилевший. Подняв окуляры прибора ночного видения, обвел уставшим взглядом старые обшарпанные стены. Мне было неизвестно, где оказался — здесь все выглядело таким заброшенным — но нужно было двигаться дальше.
Подняв глаза вверх в последний раз, негромко сказал: «Спасибо» — после чего, пошатываясь и нервно посмеиваясь, бесцельно побрел вперед…
Место, в котором оказался, было мне совершенно незнакомо, не мог сказать даже примерно, где нахожусь относительно административного блока. Ясно было только одно: здесь все было заброшено и покрыто толстым слоем пыли, даже то ужасное отделение, где работал, пребывало в лучшем состоянии. Все еще не мог отойти от пережитого шока, мой разум был занят размышлениями о Полтергейсте и причине, по которой он сохранил мне жизнь — брел абсолютно бесцельно, касаясь рукой потертых стен. Но ко мне постепенно пришло понимание того, что просто сойду с ума, если буду постоянно прокручивать в голове произошедшее, потому усилием воли заставил себя оставить эти все мысли в том коридоре и пойти дальше, не задумываясь больше о Полтергейсте. Он не желал мне зла, и это было главное.
На полу были разбросаны какие-то старые куски ткани, щепки, картон. Утомившись, опустился на пол, прислонившись спиной к стене, затем, немного отдышавшись и придя в себя, еще раз осмотрелся.
«Ладно, — сказал себе, — тут уже никого нет, значит, скоро выберусь».
Теперь у меня был не только электронный пропуск мертвого охранника, но и прибор ночного видения, что значительно упрощало мои проблемы. Встав на ноги, пошел дальше.
Первая же незапертая комната, в которую заглянул, представляла собой то ли раздевалку, то ли уборную. На самом деле она походила на примерочную в ателье, но знал, в психиатрической клинике попросту незачем было оборудовать ее. Когда зашел внутрь, мой взгляд упал на огромное старое напольное зеркало, мутное и треснувшее. Смотреться в разбитое зеркало — плохая примета, но что значат приметы для подопытного, для того, над кем проводили бесчеловечные эксперименты? Подойдя ближе, уставился на свое отражение. Как же горько мне стало, эти дни постоянных побоев и издевательств явно не пошли мне на пользу: осунулся, похудел, оброс щетиной, под глазами у меня появились синяки. Да и сам взгляд стал таким нервным, затравленным, точь-в-точь как у пациентов. Ясно было, посттравматического расстройства мне не избежать… Хорошо хоть, знал, как оно проявляется и как с ним можно было бороться.
От мрачных мыслей меня отвлек скрип металла в стороне, обернулся и увидел, что дверца ржавого металлического шкафчика, стоявшего в углу, приоткрыта, и через щель изнутри кто-то смотрит на меня. Невольно вспомнил, как мне самому пришлось однажды прятаться в таком. Оставив зеркало, подошел ближе.
— Не прячься, вижу тебя, — обратился к спрятавшемуся так неумело человеку, — не надо бояться, не причиню тебе вреда.
Он и не думал вылезать, из шкафчика донеслось только испуганное всхлипывание.
— Не бойся меня, — повторил и, желая ободрить его, добавил, — я врач.
С этими словами открыл дверцу, хотя он пытался удержать ее изнутри, но перепуганный пациент резко толкнул меня, сбив с ног, и с безумным криком бросился бежать прочь. Наверно, стоило лучше сказать ему, что сам уже был в таком же положении, как он. Медленно поднявшись, отряхнулся и выглянул в коридор — беглеца уже и след простыл.
«Значит, тут вовсе не один…» — без особой радости подумал, двинувшись дальше.
Откуда-то издалека доносились странные, едва различимые звуки, которые становились отчетливее по мере того, как приближался. Место, в котором оказался, было поистине необычным; чем дольше смотрел по сторонам, тем сильнее убеждался в том, что этой частью корпуса уже очень давно никто не пользовался. Повернув в очередной коридор, наткнулся на надпись, оставленную кем-то на стене:
Добро пожаловать домой…
Почерк был мягким, буквы имели округлую форму, легко читались. Сразу вспомнил того священнослужителя, который однажды исписал религиозными надписями о Полтергейсте дверь в мою комнату, но эта надпись была явно сделана другим человеком. Возле стены на полу были разбросаны чьи-то рисунки, поднял несколько и внимательно осмотрел. На всех были изображены эскизы подвенечных платьев разных фасонов, притом даже простому человеку, не обладающему образованием психолога, было ясно, что рисовались они с большой любовью, упоением и творческим подходом.
Из соседней комнаты доносилось чье-то пение и еще какие-то непонятные мерные звуки. Пройдя чуть дальше, осторожно приоткрыл дверь и зашел в комнату, откуда и было слышно пение. Это помещение представляло собой некий швейный цех, причем достаточно крупный, повсюду были расставлены столы с расположенными на них старыми швейными машинками, ржавыми и покрытыми слоем пыли, как и все вокруг. На полу валялись мотки ниток.
Тихо прошел между рядами и остановился в проходе в следующий цех. За одним из столов спиной ко мне сидел раздетый по пояс широкоплечий человек и строчил что-то на швейной машинке, приятным бархатным голосом напевая слова из известной песни:
— Gi-i-irl… You'll be a woman soon…
Меня он пока что не замечал, потому чувствовал себя абсолютно раскованно. Сразу узнал этого человека по его необычной прическе, которую он каким-то неведомым образом ухитрялся поддерживать тут — мне, к примеру, даже не разрешали самостоятельно бриться, опасаясь, видимо, того, что наложу на себя руки. Это был пациент Джозеф Морган, которого я хорошо знал.
Смотря на эту картину, невольно улыбнулся, впервые за все эти дни испытав именно радость от того, что вижу. Вот, что бывает, если человеку просто найти какое-то дело по душе: пациент спокойно шил, пел песни, пребывая в прекрасном расположении духа, не плакал, не ругался, не испытывал стресс. Мне как врачу было очень приятно даже просто видеть такое, стоял позади него, не смея его отвлекать, и просто с улыбкой разглядывал его незатейливое занятие. А Морган все пел и шил, иногда вытаскивая из-под лапки швейной машины ткань и поднимая ее на свет, чтобы рассмотреть строчку, при этом не зная, что все вижу: «Don't let them make up your mind. Don't you know: girl, you'll be a woman soon… please, come take my hand…»