Чокнутая будущая

— Мы все — всего лишь декорации, а вы — главные герои, — согласилась я саркастически.

— Но ты очень красивая декорация, — подхалимски вставил Алеша, который не умел долго дуться и терпеть не мог ссоры.

Комплименты, если подумать, у него тоже выходили так себе.

— Да ну вас, — рассмеялась я и потянулась за новым пончиком, а заодно чмокнула Алешу в нос. — У меня даже ревновать вас друг к другу не получается, уж больно вы несерьезные.

— И правильно делаешь, я не сплю с мужчинами старше сорока пяти, — уведомила нас Римма Викторовна.

— А я — с женщинами старше сорока, — бросился наперегонки Алеша.

И только я делю постель с тем, кому исполнилось пятьдесят.

Поняли, да, кто здесь главный неудачник?

— Поэтому веди себя хорошо, милый, — ласково сказала я мужу, — пока я тоже не взялась за арифметику.

Он снова покраснел и полез целоваться.

В августе Алеша уехал на гастроли, а я погрязла в делах огородных. Помидоры, перцы, баклажаны и кабачки сами себя не уберут, знаете ли, не заморозят и в банки не закатают.

В монотонной повседневности этой работы было некое отупляющее спокойствие. По ночам я просто падала без сил в кровать, днем принимала клиентов, а по утрам и вечерам что-то резала, сушила, варила и собирала.

Мне нравилось так жить: ни о чем особо не думая и ни с кем, кроме клиентов и соседей, особо не разговаривая.

Гамлет Иванович приходил несколько раз в неделю, приносил то суп, то мясо, но и у него не хватало времени на болтовню. Зимой наговоримся.

Я отдавала ему взамен овощи и зелень, и мы были полностью довольны друг другом.

Было пасмурное воскресное утро, я закатывала лечо, краем глаза поглядывая в сериал про священника-детектива. Все вокруг кипятилось и булькало, я двигалась плавно и автоматически, полностью погрузившись в процесс.

Мне не нравился август тем, что в это время все заканчивается. Я была человеком мая, когда все только начинается, и в это предосеннее время всегда погружалась в легкую хандру. Дни становились все короче, ночи все холоднее, и мир потихоньку готовился к долгой зимней спячке.

Трели телефона за шумом воды я услышала не сразу, а когда посмотрела на экран, то обнаружила семь пропущенных звонков от матери.

Сердце испуганно трепыхнулось: никто не будет звонить так настойчиво, если ничего не случилось.

Поэтому я торопливо приняла вызов.

— Привет, — голосом совершенно здорового и совершенно недовольного человека сказала мама, — ну наконец-то. Не надоело меня игнорировать?

— Да не очень. Но я просто не слышала, если честно. У тебя все в порядке?

— В полном. А ты как? Еще замужем?

В конце концов, это даже оскорбительно.

Я понимала, что мамочка была не самого высокого обо мне мнения, но даже я не смогла бы разрушить свой брак за пару месяцев.

— Все еще замужем, — ответила я как можно сдержаннее.

— И это прекрасно, — одобрила она энергично. — Значит, ты по-прежнему живешь с мужем, а бабушкин дом пустует и приходит в упадок без хозяев.

Ох, и не понравилось мне то, куда она клонит.

Прямо-таки в глазах потемнело от бешенства.

Или должно краснеть?

Ну как у быков в мультиках — алое марево.

Были бы копыта — обязательно разбила бы ими старые половицы.

— Дом не продается, — ледяным голосом отрезала я и скривилась, пройдясь ножом по пальцу вместо перца.

Больно.

Но не так, как от маминого звонка.

— Ну же, не будь такой букой, — весело воскликнула мама, — для чего тебе эта развалюха на окраине?

— А тебе? — кровь лилась в раковину, я смотрела на этот поток и не могла заставить себя пошевелиться, чтобы достать пластырь или бинт.

— Я уже не так успешна, как прежде, и по правде говоря, немного денег мне не помешает.

— Мне тоже они не помешали бы, когда ты была успешна. Но почему-то мы жили на бабушкину пенсию.

— Мирослава, — теперь она говорила строго и грустно, — зачем ворошить прошлое?

— Бабушка оставила дом мне, и срок исковой давности как наследника первой степени у тебя давно прошел. К тому же завещание всегда приоритетнее, чем…

— Ну при чем тут эти формальности. Я говорю о жесте доброй воли.

— Нет.

— Мирослава!

— Пока.

Я бросила трубку, задыхаясь.

Выключила воду, замотала ранку салфеткой, чтобы не залить кровью пол по дороге к аптечке.

Криво заклеила порез — руки дрожали.

Можно ли ненавидеть свою мать?

И почему эта ненависть всегда будет прямо пропорциональна любви?

Я бродила по комнатам, поглаживая стены и выпрашивая у них прощения.

Моя бабушка — моя потеря — горе, которое не собиралось становиться меньше.

Год за годом я берегла этот дом, потому что это все, за что мне оставалось держаться.

За детские воспоминания и запах старомодных духов, за свою тоску и оглушительное одиночество.

За любовь, равной которой никогда не будет.

Повинуясь своей печали, хлынувшей так мощно, что вот-вот накроет меня с головой, я выключила плиту и, оставив полный разгром на кухне, надела яркое платье с принтом из роз и хризантем. Пригладила волосы. Нарезала целую охапку белоснежных гортензий.

Бабушка моя бабушка.

На кладбище дул прохладный ветер, остужающий мои слезы.

Я долго стояла, положив ладонь на гранит, шептала свои новости, выдергивала сорняки.

Ждала, когда дышать станет легче.

Потом сообразила: а ведь где-то здесь еще есть две могилы, которые мне хотелось бы навестить.

Алеша не брал трубку, наверное, был на репетиции. Дав себе пару секунд на сомнения, я набрала Антона.

Он ответил не сразу. Как будто смотрел на имя на экране и медлил.

— Мирослава?

Учтивый.

Равнодушный.

Не то чтобы позабытый, но очень далекий.

Неважно.

— Как мне найти ваших родителей?

Голос чуть охрип от долгих слез и торопливого шепота.

Пауза.

Долгая.

— Ты где? — спросил он резко. — На кладбище? Подожди меня на центральной аллее, я буду через десять… нет, через семь минут.

— Зачем тебе приходить?

— Ты в жизни не отыщешь их сама.

Это могло быть правдой.

Люди умирали каждый день, и кладбище расползалось во все стороны. Как понять, где хоронили двадцать лет назад?

Я купила еще два букета у торгашки возле входа. Дошла до аллеи, разглядывая незнакомые лица и годы жизни.

Как они жили?

Кем они были?