Босиком за ветром

Крис никогда не был в деревне. Раньше много болел, и мама не отпускала его от себя больше чем на пару ней, а уж о том, чтобы сдать на все лето и речи не шло. Как же он без морской воды для промывания носа, капель от аллергии и капсул рыбьего жира? Помрёт в первый же день.

Дарина и Вика родились с разницей два года. Поначалу Антонина Александровна планировала выйти на работу, но после рождения младшей дочери решила, что роль домохозяйки её вполне устраивает. Своих детей она никому не доверяла, лечила с большим старанием и даже удовольствием. Правда, с каждым ребенком усердие истончалось, Вике выпало почти обычное детство. Крису же, как первому ребенку, досталась утомительная обездвиживающая опека и полный сундук запретов.

Впервые он оказался так далеко от мамы. И хотелось бы радоваться свободе, о которой он мечтал, но причина не вызывала восторга. Разводом сейчас никого не удивишь, в классе Криса мало у кого были полные семьи, но он не ожидал, что и в его семье все случится так неоригинально. Сначала родители перестали целоваться и обниматься, зато завели себе другую привычку: подолгу молчать и завтракать отдельно. Потом они развелись, но не разъехались. Несколько месяцев такое сожительство создавало иллюзию нормальной семьи. Крис верил, что всё наладится. Живут же вместе. Никто никуда не уходит. Бабушка Вера называла это «сложным периодом» и осуждающе покачивала головой. Не было ни скандалов, ни ссор. Это, пожалуй, больше всего и пугало. Трагедия должна как-то обозначаться, а тут тишина. Не взрыв, а смерть от удушья.

С продажей квартиры рухнула последняя надежда. Всё уже не будет как раньше. Никогда. В его спальне будет жить какой-нибудь придурок, за их обеденным столом будет собираться придурошная семья и пить свой придурошный чай. Он не знал покупателей, но ненавидел их всей душой, будто это они виноваты в том, что его прежний мир развалился на острые осколки. С сёстрами он частенько не ладил, но никогда не представлял, что они будут жить отдельно, и уже сейчас скучал по ним, по маме и по прежней скучно-привычной жизни.

На мост, ведущий к деревне, въехали вместе с сумерками. По обеим сторонам от него тускло светились шарообразные фонари, дорога петляла и убегала вперед, пряталась за деревьями. Разнокалиберные домики тонули в пышной зелени. Старолисовская напоминала лес, да она и была лесом, только немного окультуренным. Вскоре асфальтовая дорога сменилась грунтовкой, а дома стали попадаться реже, они боязливо выглядывали из-за деревьев, пристально всматривались в чужаков кособокими окнами с деревянными наличниками. Хатки и домики словно выплыли из прошлого вместе со скамейками и кудрявыми липами. Словно воссозданная тематическая деревня, какие порой ставят на День города, но там всё было яркое, броское, как витрина в детском магазине, а здесь всё настоящее, жилое, местами сильно потрепанное и потрескавшееся от времени и непогоды.

Крис нарочно делал вид, что ему ни капли не интересно, но мельком поглядывал в окно. Более или менее прилично выглядел только центр деревни. Правда, вместо привычного асфальта площадь была застелена серыми булыжниками в обрамлении мха. Зелень всех оттенков и фактур отвоевывала каждый миллиметр и без труда побеждала цивилизацию. Крис фыркнул: вот это глушь! Какой интернет? Тут, наверное, колесо ещё не изобрели.

Он проводил взглядом мальчишку на ржавом велосипеде, оглядел стаю деловито бредущих вдоль обочины гусей, заметив прыгающих с ветки на ветку белок, охнул от изумления. На несколько секунд забыл, что ему скучно, обидно и страшно. Отец что-то рассказывал о детстве в Старолисовской, но Крис его почти не слушал, погрузился в обиду, выцепил только пару фраз о том, что тут есть развалины дворянского поместья, семь мостов, а лес вокруг дикий и легко заблудиться.

Баба Люба не ждала их и не вышла встречать, пришла со стороны центра, когда они перенесли вещи в дом. Увидев пухлощекого внука в белой рубашке с отглаженным воротником, недовольно нахмурилась.

– Привёз мне головную боль.

Григорий Николаевич покачал головой.

– Не переживай, он у меня не бандит. Поможет тебе, да, Крис?

Крис с удивлением заметил в папе неприятную перемену, тот словно уменьшился в росте, да и голос почему-то прозвучал тоньше. От него не укрылось, что папа называет собственную маму баба Люба, а тёщу – бабушка Вера. Вроде небольшая разница, но значительная. Да и само слово не очень-то подходило этой женщине. Её можно было бы назвать худой, если бы не круглый «пивной» живот и мускулистые руки. Словно её собрали из запчастей для трех человек, и двое из них – мужчины. Цветастый халат только усиливал этот гротеск и пугал, как яркая окраска ядовитого насекомого. Крис насупился, снова пожалел, что добрая и мягкая бабушка Вера досталась его сёстрам, а ему это незнакомое недружелюбное существо с мужицкими бицепсами.

Баба Люба поставила корзину на стол, махнула рукой.

– Ужина нет. Если голодные, в холодильнике молоко, в хлебнице пусто. Терпите до завтрака.

Крис промолчал, но надо же было животу заурчать именно в тот момент, когда все затихли. Папа виновато улыбнулся, а баба Люба нахмурила брови и оглядела Криса с ног до головы.

– Тебе завтрак лучше пропустить.

Он растерялся от такой оскорбительной прямоты, но снова промолчал. Мысленно обозвал бабу Любу бабой-ягой и решил, что она ему не нравится. А эти две недели в деревне, видимо, будут худшими в его жизни.

Отведенную ему комнату он не рассматривал, даже вещи не разложил. Спрятавшись за дверью, рухнул на кровать и уставился в потолок. Есть хотелось до рези в животе, голод прогнал сон и усилил обиду. Он уже ненавидел каждую секунду в этой богом забытой Старолисовской. От жалости к самому себе едва не расплакался. Всхлипнул, сердито растер выступившие на глазах слёзы и, уткнувшись в подушку, уснул.

Разбудили его голоса. Судя по солнечным полосам на полу, он ненамеренно последовал совету бабушки и пропустил завтрак. Но не вскочил, хотя есть теперь хотелось ещё больше, нарочно остался лежать, лелея горькую злость. Говорили у его окна. При дневном свете Крис разглядел за стеклом что-то вроде навеса, поэтому солнце не ослепляло, а мягко высвечивало простенькую обстановку комнаты: кровать, древний шкаф с мутным зеркалом на дверце и стол, заваленный старыми книгами.

Под крышей навеса на длинных проволоках болтались странные треугольные конструкции, некоторые из них покрывали кожистые чулки с опушкой по краям. Что это вообще такое, Крис не понял, а потому равнодушно перевел взгляд на затылок папы и прислушался. Говорили о нём.

– …Максимум месяц.

– Вчера ты говорил, две недели.

Раздался глухой удар, будто треснули палкой по полой тыкве, а потом послышалась ритмичная дробь по жестяной поверхности, будто перестук дождевых капель по крыше, но мельче и с быстрым затуханием. Крис приподнялся на локтях и даже склонил голову, чтобы не упустить ничего из разговора.

– Он тебе не помешает. Десять лет уже. Почти. Парень взрослый, помощник.

Баба Люба саркастично хмыкнула.

– Он-то? Помощник?

– Вот и привлеки его к огороду. Окрепнет, похудеет, – он на несколько секунд замолчал и добавил с удивлением: – Разве в июне забивают? Полиняет же и пересохнет.

– Не мои проблемы, я покупателя предупредила. Но ему срочно надо.

Снова раздались непонятные звуки, похожие на царапание по натянутой ткани. Баба Люба недовольно проворчала:

– Крис… что за имя такое? Иноземное, нечеловечье. Весь в эту вертихвостку прости господи, Тоню твою. Говорила я, ничего хорошего из вашей женитьбы не выйдет.

Крис подскочил, возмущённо и шумно выдохнул. Думал, папа начнёт спорить, но тот почти спокойно согласился:

– Ну, не вышло. Но мы старались. Да и девки у нас хорошие получились.

Крис снова затих, подобрался к самому окну, ждал, что папа про него тоже сейчас добавит, но Григорий Николаевич сказал всё, что планировал.

Послышалась возня, Крис отпрянул от открытого окна и скривился. Потянуло непривычным запахом, солоноватым, насыщенным и металлическим.