Дохлый таксидермист

Завканц сбросила с себя оцепенение. Последнее, в чем она нуждалась, так это в том, чтобы умирающего писателя – да, по пути она вспомнила, что Петров писатель и журналист! – переправили в какую-нибудь больницу и там, чего доброго, спасли. Тогда ее точно вышвырнут с работы и отправят под трибунал за умышленное вмешательство в естественный ход истории.

Завканц помнила, что именно так закончил ее предшественник. Тогда, в 1916-м, Лидия Адамовна возглавляла Третий отдел Минсмерти, была постоянно занята и не слишком вникала в эту историю. Запомнилось только, что бедолага все равно долго не прожил: сначала его, кажется, отравили, потом застрелили, и под конец сбросили в реку. Казалось бы, результат один, но тогдашнему главе Минсмерти это стоило должности. Тогда же у завканц и испортились отношения с Иваном Борисовичем – ну а с чего бы им не испортиться, когда тот уже тогда был замом и сам рассчитывал возглавить «осиротевшее» министерство, а в итоге его задвинули в угол. А, впрочем, ходил бы и радовался, что не уволили за компанию с начальником.

Но в этот раз риск, конечно, был минимален. Евгений Петров был обречен. Он все равно не мог выжить, и несколько лишних (?) часов его жизни никак не влияли на ход истории. Максимум, что грозило завканц в этот раз – это выволочка от руководства.

И что-то она уже сомневалась, что ей и вправду стоило подставляться под эту самую выволочку, да еще и мучить другого, совершенно непричастного человека.

Определенно Ленин того не стоил.

Лидия Адамовна прикрыла глаза и на секунду прижала пальцы к вискам. Потом, собравшись, протянула руку к умирающему Петрову. Его запястье было холодным и липким – стало противно. Пожалуй, завканц следовало бережнее обращаться с брезентовыми рукавицами – еще неизвестно, остался ли на складе ее размер.

Одно движение – и Петров снова стоит в тумане, потерянно озираясь по сторонам. Завканц не успела ощутить момент, когда душа снова обрела тело – это всегда происходит мгновенно – но почувствовала, как согрелись его дрожащие руки. Все же рукавицы были нужны – они позволяли сохранить необходимую дистанцию. Сегодня ты чувствуешь тепло рук человека, которого провожаешь, завтра начинаешь сочувствовать всем подряд, а послезавтра вылетаешь с работы за какой-нибудь дисциплинарный проступок.

Вроде возвращения одного умершего в тело, чтобы проводить другого без очереди.

– Все в порядке, вы умерли, – пробормотала завканц, когда Петров вдоволь насмотрелся на свой чуть заметный в желтоватом тумане труп и обернулся к ней. – И нет, это не бред. И не сон. Сейчас я отведу вас в новый мир, где вы проведете следующие двести лет. Не задавайте лишних вопросов, потом вам все объяснят. И не стойте столбом, вы помните, мы с вами уже встречались, – добавила она с легким раздражением, – пойдемте, у нас регламент.

– Регламент? – озадачился Петров.

Кажется, это помогло ему взять себя в руки. Во всяком случае, когда мертвый писатель повторил «регламент, ну надо же», в его мягком голосе прозвучало что-то, похожее на иронию.

Завканц поняла, что умерший приходит в себя. Или уже пришел. Что ж, это было неплохо, пусть Лидия Адамовна и совершенно не разделяла этой неуместной иронии насчет документов Минсмерти. По крайней мере, не придется тащить его силой, как Ленина…

– А это нормально, что вы все в крови? – продолжал допытываться Петров. – Вы вообще в порядке? Может, я могу чем-то помочь?

В порядке?..

Завканц тихо хмыкнула и неопределенно пожала плечами. Нет, она не была в порядке. Кажется, ее до сих пор трясло после многих часов тяжелой, напряженной работы и в особенности после того, что пришлось пережить с Лениным. Кажется, дома ей придется много, очень много стирать, потому что одежда пропиталась кровью вождя мирового пролетариата, да так и засохла – Тот-кто-создал-этот-мир-и-кучу-проблем-для-завканц, очевидно, решил, что давать новое тело умирающим во второй раз это чересчур расточительно, и нужно тащить их дальше в том виде, в котором они скончались, будь то обезглавленный труп или пепел в совочке. Значит, стирать.

А еще было жалко потерянные где-то брезентовые рукавицы, и неизвестно, как оттирать планшет, и перспектива сурового втыка от руководства нависла над ней дамокловым мечом, а на работе несделанные отчеты и тошнотворно улыбающийся зам, и хочется послать все это к чертям и…

Только Петрова это не касается от слова «совсем» – последнее, в чем нуждается Лидия Адамовна, так это в сочувствии от умерших.

– Все хорошо, – сухо сказала она. – Давайте руку.

Петров улыбнулся, мягко и чуть виновато, и каким-то неловким, почти беззащитным жестом протянул ей руки – сомкнутые ладони, сложенные запястья.

Завканц бросила на него недовольный взгляд:

– Я без наручников, – резко сказала она. – Просто руку. Одну.

– Простите, – Петров опустил левую руку вдоль туловища, – не хотел вас обидеть.

Это было сказано так просто и спокойно, что завканц стало неловко: ну, и что это она, в самом деле! Дожили! Глава Минсмерти срывает дурное настроение на умерших!

– Извините, – пробормотала она, подхватывая Петрова под локоть, – я… знаете, это просто тяжелый день.

– Не расстраивайтесь, – мягко сказал писатель, – я все понимаю. У вас, наверно, настоящие завалы из-за этой ужасной войны.

Завканц вежливо улыбнулась, снова ощутив раздражение – едва ли Петров мог представить, с чем ей приходится работать – и решительно потащила его в густой туман. Торопиться не было смысла, расстояние ничего не значило, но ей хотелось, чтобы умерший сосредоточился на ходьбе и перестал лезть со своим никому не нужным сочувствием.

На какое-то время Петров действительно… перестал. Он спокойно шагал в темпе завканц, чуть щурился, вглядываясь в желтоватый туман, и думал о чем-то своем. Даже с вопросами не лез, хотя ему, наверно, хотелось. Впрочем, Лидия Адамовна предугадала это желание и проинформировала его о том, что соответствующие специалисты найдутся дальше. Зря они, что ли, держали целый отдел.

Кажется, она сообщила об этом излишне резко – Петров повернул к ней голову с легким удивлением, плавно переходящим в то самое выражение внимательного сочувствия, которое так раздражало завканц.

– Перестаньте на меня так смотреть, – потребовала она. – Я что, так скверно выгляжу?..

– Простите, что лезу не в свое дело, – серьезно сказал писатель, – но у вас, кажется, кишки в волосах.

– В смысле?.. – растерялась завканц.

Отпустив локоть умершего, она остановилась – желтоватый туман спиралями обвился вокруг щиколоток – и неуверенно пригладила волосы: спутанные, засохшие жесткими прядями. Под пальцы попало нечто странное.

Лидия Адамовна моргнула и с недоумением уставилась на короткий, не длиннее трех сантиметров, отвратительно подсохший обрывок чего-то серо-сизо-бурого. Секунду-другую она пыталась понять, что это. Откуда это.

Потом дошло.

Завканц прижала руку ко рту – ее затошнило. К горлу подкрался комок, желудок словно сжала ледяная рука.

Там была кровь, много крови, тело на железном столе, маньяк в самодельной маске из картофельного мешка и…

– Его выпотрошили, – пробормотала она в ответ на безмолвно-вопросительный взгляд Петрова. – Ленина выпотрошили.

Кажется, завканц потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя – и все это время Минсмерти в ее лице выглядело крайне жалко. Настолько, что мертвый писатель снова полез со своим никому не нужным сочувствием.

Завканц уже не могла отмахиваться. Сказать оказалось проще. Вцепившись в локоть Петрова, она рассказывала про маньяка, мертвого Ленина, капельницу, плакат на стене и чужой крик, пока ее не перестало трясти.

– Может, стоит сообщить в органы? – осторожно спросил писатель, когда она замолчала.

– Нам нельзя вмешиваться, последствия могут быть очень серьезными, вплоть до увольнения и… и вообще, это не ваше дело, – спохватилась завканц. – Пойдемте, регламент.

– Регламент значит регламент, – согласился Петров.