Страница 41 из 82
— И что в этом плохого? — спросила я.
— А то, что поодаль стоит компания Эгмонда, которая не участвует. Настоящие аристократы, истинные господа из Перелесья — и принц, который хочет соответствовать. И смотрят эти блистательные особы на веселящуюся толпу презрительно, почти брезгливо, — Вильма сжала веер так, что он хрустнул. — Они обсуждают, как «местные» жрут эту мусорную рыбёшку, кошачью мелочь, будто портовые работяги. Нищие рыбоеды… а если и не нищие, то с ухватками нищих. И титул, и состояние сделали на рыбе…
И я поняла, что будь у меня веер, я бы его вообще сломала. А Виллемина продолжала:
— Мои фрейлинки обсуждали молодых аристократов приблизительно в таких же словах. «От него же рыбой несёт!» Знаешь, Карла, мне это ненавистно. Очевидно, я недостаточно аристократична. А может, я просто хочу быть принцессой Прибережья. Рыбоедкой. Не такой, как эти.
— Ну да, — сказала я хмуро. — Прибережье кормит море и обогащает море. Ясно, что наша знать — из флотских, из моряков, а кто-то и из рыбаков, как герцоги Светлоостровские. Законно, логично: да, на рыбе, и хорошо, что на рыбе. Кого не устраивает — пусть валит, но ведь перелесские же сами зарятся на наше море! Ты ведь говорила о морских путях.
Виллемина принялась разглаживать скомканное кружево.
— Это сложно, милая Карла, — сказала она со вздохом. — Наше море им нужно, да. А мы — нет… ну или как прислуга, которая преданно заглядывает в глаза, ни на что особенно не претендуя. Я о знати говорю, об аристократии, простолюдины вообще не идут в счёт. И я хочу, чтобы ты поняла всё до конца: так перелесская аристократия относится не только к обитателям Прибережья. К моим прежним согражданам — не лучше.
— Ха, междугорцы знатно им навешали! — улыбнулась я. — Наверное, они до сих пор помнят.
— Обитатели Винной Долины тоже до сих пор помнят, — сказала Виллемина. — Моя няня была Аделанда, герцогиня Виннодольская, я её называла Деличек-Леденчик, — и улыбнулась. — Самая добрая дама на свете. Маменька долго болела после родов, леди Аделанда выкормила меня, её старшая дочь Нерика — моя молочная сестрица… Прости, дорогая, я говорю не о том. Я хотела сказать, леди Деличек, когда мы с Нерикой подросли, часто рассказывала сказки и легенды своего рода. И о государе Дольфе… Рассказывала, что мёртвая армия вошла в город, когда младший сын герцога Виннодольского стоял на площади, привязанный к столбу, а на следующий день, на рассвете, перелесцы собирались его повесить. Прадед леди Аделанды в его пятнадцать лет был отважен и горд, он назвал наместника короля Ричарда Золотого Сокола в глаза вором и негодяем — и за это с ним обошлись, как с пойманным воришкой. Легенда говорит, что мертвецы отвязали его — и он подошёл вместе с ними к Дольфу, который, верхом на адском коне, был как Тот Самый… — Виллемина снова улыбнулась мечтательно. — Мой предок пожал ему руку.
— Ничего себе! — вырвалось у меня. — Я думала, Дольфа стараются забыть, как и Церла!
— Только не на юге Междугорья, — сказала Виллемина. — Там его память чтят едва ли не истовее, чем в Столице. Есть даже знаменитый памятник, где государь изображён верхом на коне-демоне, с черепом в руке. И каждый год, в тот день, когда в главный город герцогства вошли мертвецы, во всех храмах служат древнюю поминальную службу по государю и всем честным мертвецам, что защитили Винную Долину своими телами.
— Здорово ж перелесцы должны были допечь предков твоей няни, если страшный государь им до сих пор кажется добрым избавителем! — хихикнула я. — Они ведь даже, кажется, не пытаются ничего скрыть. Вот так и увековечили: государь — ужас и кошмар.
— Да, — сказала Виллемина. Мне показалось, что её мечтательная улыбка стала гордой. — Они до сих пор говорят: великий государь Дольф поднял силы ада, чтобы защитить свой народ. Рискнул ради подданных спасением души. В Столице об этом не говорят так откровенно, но многие думают… и в нашей дворцовой часовне, между прочим, тоже служили поминальную по государю и честным мертвецам, сколько я себя помню.
— Поэтому тебе не запрещали рыться в дворцовой библиотеке вдоволь? — спросила я с невинным видом. Я радовалась: моя королева так редко рассказывала о себе, что этот день мне тоже было впору записать для благодарственных молитв.
— Не запрещали, — кивнула Виллемина. — Даже поощряли. А братец Хеорг всегда завидовал моей памяти: наши учителя считали, что история и словесность даются мне не в пример легче… Однако я болтушка, — спохватилась и огорчилась она. — Я ведь хотела всего-навсего рассказать, что перелесцы творили на землях, которые считали своей военной добычей. Их интересовали богатства чужой земли, а с её жителями они поступали, как с отребьем.
— Междугорцы между тем не рыбоеды, — сказала я.
— О, какая разница! — Виллемина махнула рукой. — Ну — варвары. Еретики. Какая разница… Видишь, милая Карла: я вдвойне враг им. Принцесса Междугорская, королева Прибережная.
Не знаю, хотела ли она произвести на меня особенно сильное впечатление, — но произвела. Я всерьёз задумалась о том, как хоть попытаться предотвратить беду.
У меня, думала я, было слишком спокойное и лёгкое детство. Я на удивление благополучно жила, даже будучи некроманткой. И только сейчас я начинаю что-то понимать… хоть отчасти.
И вдруг выясняется, что мир вокруг гораздо жесточе, чем я ожидала. Оказалось, что это возможно.
* * *
В ту ночь Виллемина допоздна писала письмо. А я пыталась уложить её спать.
— Нет-нет, — отмахивалась она. — Понимаешь, милая Карла, я ведь потеряю мысль или уверенность в себе — и потом не посмею, а пока у меня вдохновение. От злости, наверное. И от любви. И я вот допишу.
— Кому? — спросила я.
— Отцу, — Виллемина вздохнула. — Мне, знаешь, ужас как неловко. Я бы с радостью писала папеньке как частное лицо… а придётся отправить это послание с дипломатической почтой. И оно до тоски и досады не личное… Королева Виллемина Прибережная — великому государю Людвигу Третьему Междугорскому: «Папенька, мне одиноко и страшно — и не на кого рассчитывать, кроме Вас». И я не знаю, как он воспримет моё письмо.
— А как он к тебе относится? — спросила я, боясь её ответа.
Виллемина задумалась.
— Настолько хорошо, насколько ему позволяют статус и воспитание, — ответила она после долгой паузы. — Я сейчас думаю, что меня безупречно воспитывали. Как принцессу Междугорскую, дипломатическую ноту для Прибережья. Из меня рано выбили все девичьи глупости, Карла, дорогая. Я не умею влюбляться, мечтать, грезить. Костюмы, украшения, причёски для меня — рабочие инструменты, меня учили ими пользоваться, но и только. Я недоверчивая, злая, циничная.
— Я не заметила, чтоб недоверчивая…
— Ах, Карла! — грустно улыбнулась моя королева. — Ты исключение из всех правил. Можешь считать, что тебя я чую той искоркой Дара, которая осталась от моего великого предка. Мне вообще легче доверять некромантам и существам из Сумерек, чем обычным, так сказать, людям. Мне было тяжело заводить дружбу с другими девушками даже дома, а здесь… Да что говорить! Ты же видишь…
— Ты лиса, — улыбнулась я.
— Я — змея, — качнула головой Вильма. — Хладнокровная, хищная и скользкая. И это даёт мне некоторую надежду. А теперь — позволь мне закончить, пожалуйста. Ты меня убедила. Я думаю, отец прислушается ко мне. У меня дурные предчувствия, дорогая моя, и так я буду чувствовать себя хоть немного увереннее.
Утром она впрямь отправила это письмо с дипломатической почтой. К междугорским дипломатам Виллемина относилась особенно тепло, а они — к ней. Зато принимать послов из других мест ей, кажется, бывало просто мучительно.
Она всё время ждала от них подвоха, хоть и ни единым словом или жестом не подавала вида, моя королева. Но я знала, что ей тревожно: со мной Вильма была абсолютно откровенна.
И когда ожидался посол из Святой Земли, Преосвященный наставник из свиты Иерарха, Виллемина обняла меня и спросила: