Страница 6 из 72
А что, если его память точно так же растворится? И я снова стану глупым, самовлюбленным и трусливым? От мысли меня словно окатило ледяной водой, я шагнул к столу, чтобы найти ручку, бумагу и побыстрее все записать, но ничего не нашел, а без спроса лезть в ящики чужого стола постеснялся.
В конце концов, есть то письмо со списком событий. Хотелось бы, конечно, расписать все подробнее, но больше — излить на бумагу то, что никак нельзя проверить и ощутить.
Илья все не возвращался. Мурлыканье Маклауда успокаивало, я взял кота на руки и подошел к окну в кухне, откуда просматривался двор. На детской площадке молодой отец катал малыша, там же в тени огромного инжира на скамейке сидели старушки: круглая, что гнала Паруйра, и бывшая директриса, как же ее… Мария Витальевна.
Распахнулась дверь соседнего подъезда, и высыпали наши: два Димона, Рамиль, Гаечка, Алиса. Наташка с Борисом отсыпались дома. По-хорошему, и мне надо бы вздремнуть, но не получалось. Пока не проверю свои силы, не засну.
Вспомнилась статья в газете, где опубликовали интервью с матерью Алисы. Микова-старшая поступила не лучше работорговцев и продала свою дочь, пусть и таким образом. Не подумала, каково девочке будет учиться в школе.
Я проводил взглядом компанию моих новоявленных друзей. Когда все поравнялись с детской площадкой, которая была чуть на возвышенности, навстречу нашим бросилась светловолосая женщина — все прыснули в стороны, как воробьи от ястреба.
Женщина вцепилась в Алису, и я наконец узнал ее мать. Девочка принялась вырываться из тисков объятий, бить Микову-старшую по голове. Старушки вытянули шеи, директриса вскочила, будто сурикат на дозоре. Поднялся гвалт. Алиса вырвалась, и они вместе с Гаечкой рванули прочь.
Что, интересно, Миковой понадобилось? По идее радоваться должна, что нелюбимая дочь не ночует дома и не мешает. Или ею движет что-то другое? Интересно, Илья это видел? Судя по тому, что он еще не здесь, видел. Ага, вон он подошел к Димонам, они повернули головы к Миковой, та всплеснула руками, что-то им объясняя.
Совсем недавно я довольно грубо поставил на место эту женщину. А что, если выйти и разобраться? От мысли о том, что придется грубить незнакомой женщине, я разом взмок.
Пререкались они не дольше минуты. Микова, ссутулившись, побрела прочь, друзья — к трассе, Илья вошел в свой подъезд и вскоре был здесь.
Маклауд спрыгнул с моих рук и побежал к нему, я оперся о подоконник, где стоял горшок с алоэ.
— Что там? — спросил я.
Разуваясь, Илья заглянул в кухню, понял, что я видел все в окно.
— Микова приперлась, хотела Алису домой забрать. Та ни в какую. Мать давай прощения просить, оправдываться. Черт те что.
До меня дошло: это внушение! Я-взрослый говорил ей, чтобы она любила дочь больше мужиков.
— А что-то конкретное она сказала? Можешь слово в слово передать?
— Просила ее вернуться, обещала, что ноги любовника в доме не будет.
— Хммм…
— Что? — вытянул шею Илья.
Нет, про внушение ничего говорить не буду, это совсем сказки. Да и не факт, что я тоже так могу. Скорее всего — не могу.
— Странно…
Илья кивнул.
— Вот и я о том же. Как будто эти к ней пришли… Ну, которые следят, чтобы в семье детей не обижали.
— Органы опеки, — воспользовался я своими-чужими знаниями. — Пришли, нагнули. Пригрозили лишением родительских прав.
— Да, так логично и не странно.
Я решил поделиться еще кое-чем:
— Перед отъездом на рынке пацана чуть не прибили. Я его отбил и припер сюда, в ДОТе поселил. Хрен знает, что с ним теперь делать… Впрочем, разберусь. Придумаю что-нибудь. Пацан реально хороший.
— Познакомишь? — Илья как-то даже обрадовался, интересно, почему?
Задумавшись, я обратился к опыту себя-взрослого и понял: Илья страдал от того, что я стал отдаляться, а теперь, как в старые добрые времена, прибежал в первую очередь к нему, и он снова обрел друга. И пацан воспринимается не как бедный сиротка, а как будущий боевой товарищ.
— Он мелкий, ему одиннадцать лет. Но смышленый. И у него ожог на пол-лица, как у Крюгера. За это его гоняют. Но под очками и челкой не видно и не страшно.
— В общем, зови малого в клан. Пока в подвале поживет.
— Так там туалета нет.
— В поле будет ходить. Главное — крыша над головой есть, а мы поддержим его. Так что, репетировать пойдешь?
— Ща только деда наберу, — вспомнил я. — Как все это уместить в голове?
Дед не ответил. Выходные закончились, он получил партию товара и стоит возле метро Перово. А двадцать третьего он садится на поезд и едет к нам, потому что, пока неразбериха с деньгами, лучше просто залечь на дно…
Или это все бред, ложные воспоминания? То есть я сам себе все придумал, никакой реформы не будет, как и ядерной войны. Впрочем, скоро проверю. А деньги все равно лучше перевести в доллары и расчет производить в них. У меня только кофе на пятьсот баксов, ё-мое!
Думая об этом, я набрал бабушку, и она ответила:
— Привет, Паша. Спасибо за халат, отлично подошел! Алексей отремонтировал машину и даже завел! Представляешь?
— Здорово, — проговорил я, пытаясь схватить разлетевшиеся мысли: о том, что надо за руль, купить права, расплатиться с Канальей, но единственное, что пришло на ум, это слова про халат: — Наташка выбирала.
— Ты ж приедешь завтра?
— Э-э-э…
Проверить машину, собрать остатки абрикосов, отвезти за вокзал…
— Впрочем, отдыхай. Ты не особо и нужен. Абрикосов осталось на день-два, ананасные так отошли.
— От Наташи и Бори привет. Постараюсь завтра быть.
Я повесил трубку. Я ж ее совсем не знаю! Только помню, и то не я помню, а тот, что жил во мне, Павел Романович.
Глядя на меня, Илья сказал:
— А я бы так хотел. Раз — и ты много чего знаешь. Ты один во всем мире! Во тебе подфартило! Ты хоть понимаешь, какой ты крутой?
Похоже, он окончательно мне поверил.
Мы спустились по лестнице, молча вышли из подъезда и направились в тот, где находился подвал.
— Армян больше не приезжал? — спросил я просто так, точнее, задал риторический вопрос.
— Не.
Илья отпер дверь.
В прошлой моей жизни не было этого подвала. Для меня слово «подвал» ассоциировалось с дном жизни, где собираются такие, как Руся, бухают, нюхают клей, ширяются. А тут у нас прям хорошо! Атмосфера домашняя, вместо матов — матрасы…
Вообще можно в школе у физрука парочку таких купить, он их спишет, типа порвались. Там их целая куча, а нам и плохонькие сойдут. А вот груша, которую принес Рамиль, на ней мы отрабатывали удары. Ну, тело, что ты умеешь?
Я встал в боксерскую стойку и спросил:
— Так?
Илья обошел меня, придирчиво осмотрел, кивнул и протянул перчатки. Я надевал их в первый раз, но руки сами знали, что делать. Как это называется? Мышечная память, вот. Теперь вспомнить бы, как правильно бить. Я попрыгал, поприседал, помахал руками перед собой, будто танцуя танец, пробуждающий мышечную память. Ударил.
Шмяк!
— Не годится, — покачал головой Илья, — как баба.
Я закрыл глаза, попытался отключить мозг и обратился к памяти себя взрослого. Не разлепляя век, нанес серию ударов. Вот теперь, похоже, правильно: не шмяк, а бум, бум, бум! Увлекшись, я чуть крутнулся и ударил грушу ногой.
Это называется лоукик.
— Е-е-е! — подбодрил меня Илья. — Хорошо пошло!
Еще ногой. Кулаками. Лоу! Прямой, прямой, боковой! Апперкот! Прямой! Прямой! Лоу!
Открыв глаза, я продолжил в исступлении колотить грушу, испытывая доселе неведомый кайф — как отзывается послушное тело, как проходят крутые комбинации! У меня! Который ненавидел физру! Я крутой! Я могу виртуозно бить! На! На! И еще вот!
Дыхание сбилось, пот застилал глаза, а я не мог остановиться. Отлупив грушу, упал, отжался, кувыркнулся через левое плечо, вскочил, серией ударов нокаутировал невидимого противника, пусть это будет Костаки, и поставил ногу на его воображаемую тушу.
Но этого мне показалось мало, и я, как в реслинге, разбежался и приземлился на тушу двумя ногами.