Воспоминания

Большое впечатление произвел на меня визит в Версаль и Трианон. Я плохо знал историю Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Когда же их трагический финал стал известен мне во всех деталях, я устроил настоящий культ этих царственных мучеников: повесил у себя в спальне изображающие их гравюры, под которые всегда клал свежие цветы.

Когда мои родители путешествовали за границей, их всегда сопровождал кто-то из друзей. В тот раз это был генерал Бернов, которого все, не знаю почему, звали «Тетя Вотя». Толстый, очень некрасивый, с длинными усами, которыми он очень гордился и которые мог бы завязать у себя на затылке, он внешне напоминал тюленя. На самом деле он был воплощением доброты. Он подчинялся всем капризам моего отца, который не мог без него обходиться. У него была мания по всякому поводу – точнее, без всякого повода – употреблять выражение «а ну, стой!», притом никто не знал, что именно он хочет этим сказать. В один прекрасный день эта привычка сыграла с ним очень дурную шутку. Он командовал на параде гвардейским полком, который должен был с шашками наголо галопом продефилировать перед царской трибуной. В тот момент, когда надо было отдать команду, он крикнул: «А ну, стой!» – и рванул вперед, не замечая, что его конники, сбитые с толку странным приказом, остались на месте.

Русские офицеры, даже не на службе, всегда ходили в форме. В штатских костюмах они выглядели странно, даже подозрительно. Так, мой отец и его друг насторожили ювелира Бушрона, принеся ему драгоценности моей матери для ремонта. Видя столь дорогие украшения в руках столь сомнительного вида субъектов, ювелир посчитал своим долгом сообщить в полицию. Лишь после того, как отец показал ему свои документы, он признал ошибку и рассыпался в извинениях.

Однажды, когда я с матерью был на улице де ла Пэ, к нам подошел продавец собак. Маленький рыжий комочек с черной мордочкой, отзывавшийся на имя Наполеон, так мне понравился, что я стал умолять мать купить мне его. К огромной моей радости, она согласилась. Сочтя непочтительным оставлять псу имя столь знаменитого человека, я переименовал его в Гюгюса[31].

В течение восемнадцати лет Гюгюс являлся моим неразлучным и преданным другом. Все, от членов императорской фамилии до беднейших наших крестьян, знали и любили его. Это был настоящий парижский пацан. Он благодушно позволял наряжать себя и выставлять в важных позах перед фотографом. Обожал конфеты и шампанское. Немного опьянев, он становился бесподобным. Когда у него были газы, он подходил к камину и совал зад внутрь очага со смущенным, словно извиняющимся видом.

У Гюгюса были свои устойчивые симпатии и антипатии, и никто не мог помешать ему выразить презрение, задрав лапу на брюки или платье его врага. Он настолько невзлюбил одну из подруг моей матери, что нам приходилось запирать его, когда она приезжала в гости. Однажды она явилась в восхитительном бархатном платье от Ворта. К сожалению, Гюгюса забыли запереть. Только она вошла, он бросился к ней и обильно оросил подол ее платья. С дамой случился нервный припадок.

Гюгюс мог бы выступать в цирке. Одетый жокеем, он залезал на пони или, с трубкой в зубах, изображал курильщика. У него были охотничьи инстинкты, и он приносил дичь, словно настоящая охотничья собака.

Как-то к матери заехал обер-прокурор Святейшего синода, и, поскольку его визит, на мой взгляд, чересчур затянулся, я придумал поручить Гюгюсу выпроводить его. Накрасив, словно старую кокотку, а я не пожалел ни пудры, ни румян, надев парик и облачив в платье, в таком виде выпустил его в гостиную. Прекрасно понимая, чего я от него жду, он эффектно вошел на задних лапах, к ужасу нашего гостя, который не замедлил откланяться. Чего я и добивался.

Я никогда не расставался с моим псом; он сопровождал меня повсюду; по ночам он спал рядом со мной на специальной подушке. Когда художник Серов писал мой портрет, он захотел, чтобы на нем был изображен и Гюгюс. По его словам, это была его лучшая модель.

Когда Гюгюс умер в возрасте восемнадцати лет, я похоронил его в саду нашего дома на Мойке.

Ежегодно летом в Архангельское на несколько дней приезжали великий князь Михаил Николаевич и его младший сын Алексей. Великий князь Михаил был последним сыном императора Николая I. Он принимал участие в Крымской, Кавказской и Турецкой войнах. Назначенный наместником на Кавказе, он занимал этот пост в течение двадцати двух лет, любимый и почитаемый всеми. После возвращения оттуда он получил должность генерал-фельдцейхмейстера[32]и был председателем Государственного совета.

Когда я был маленьким, великий князь Алексей, бывший на десять лет меня старше, всегда привозил мне игрушки. Особенно мне запомнился надувной Арлекин, который, наполненный воздухом, был в два раза выше меня ростом, что меня очень радовало. Но радость моя была недолгой, потому что мой бельчонок Типти очень скоро разорвал его.

Великий князь Михаил любил наблюдать, как мы, мой брат и я, играем в теннис. Расположившись в большом кресле, он часами следил за нашими партиями. Поскольку играл я очень плохо, отправлял мячи в разные стороны, и однажды попал великому князю в глаз. Удар был такой силы, что пришлось вызывать из Москвы одного из крупнейших специалистов по глазным болезням, чтобы он не потерял глаз.

Еще одну неловкость того же рода я совершил в Павловске, летней резиденции великого князя Константина Константиновича. Там присутствовали греческая королева Ольга (его сестра) и их мать, великая княгиня Александра Иосифовна, респектабельная пожилая дама, которую катали по парку в кресле на колесиках. Все относились к ней с глубочайшим почтением. Когда она появлялась в окружении семьи, казалось, что процессия имеет прямо божественное величие.

И вот однажды кортеж выехал из дворца в тот момент, когда дети великого князя, принц Кристоф, младший сын королевы Ольги, и я играли на лужайке в мяч. Со своей обычной неуклюжестью я мощным ударом ноги отправил мяч в сторону появившихся, и достопочтенная дама получила его прямо в лицо.

В Санкт-Петербурге великий князь Константин жил в Мраморном дворце, очень красивом здании из серого мрамора, построенном Екатериной II для своего фаворита, князя Орлова. Я часто бывал там и играл с детьми великого князя. Однажды им в голову пришла идея сыграть в похороны французского президента Феликса Фора, моего тезки[33]. В течение всей церемонии я добросовестно изображал покойника, но, когда меня извлекли из гробницы, я был в таком бешенстве, что задал моим могильщикам такую трепку, что всем им наставил синяки под глазами. С тех пор меня больше не приглашали ни в Мраморный дворец, ни в Павловск.

До пятнадцати лет у меня случались приступы лунатизма. Так, однажды ночью в Архангельском я оказался верхом на балюстраде, окружавшей крышу террасы. Меня разбудил крик птицы или какой-то другой шум, и я жутко испугался, увидев под собой пустоту. Прибежавший на крики слуга спас меня из этой опасной ситуации. Я был ему так благодарен, что попросил родителей, чтобы он служил мне. С того дня Иван со мной больше не расставался, и я считал его не столько слугой, сколько другом. Он был при мне до 1917 года. Революция застала его в отпуске, и ему не удалось ко мне присоединиться. Мне так и неизвестно, что с ним стало.

В 1902 году родители решили отправить меня в путешествие по Италии со стареньким профессором искусствоведения. Нелепый вид профессора Адриана Прахова не мог остаться незамеченным. Коренастый коротышка с львиной гривой волос на голове и покрашенной в рыжий цвет бородой, он был похож на клоуна. Мы решили называть друг друга «дон Адриано» и «дон Феличе». Путешествие началось с Венеции и закончилось на Сицилии. Оно вышло очень поучительным, но, вероятно, не в том смысле, какого ожидали мои родители.

Страдая от жары, я не был расположен наслаждаться художественными красотами Италии. Дон Адриано же, напротив, бодро бегал по церквям и музеям, не проявляя ни малейшего признака усталости. Он часами простаивал перед каждой картиной и каждому встречному читал лекции на французском с жутким акцентом. За нами всегда следовали толпы туристов, явно ослепленных познаниями профессора. Что же касается меня, никогда не любившего коллективного обучения, я проклинал этих увешанных фотоаппаратами, обливающихся потом людей, постоянно таскавшихся следом за нами.

31

Уменьшительное от «Огюст» – обычное прозвище рыжего клоуна.

32

То есть главного начальника артиллерии.

33

Феликс-Франсуа Фор, президент Французской республики с 1895 г., умер 16 февраля 1899 г.