Плохой нянька

Мой рот дергается.

— Ну и кто это сделал? — спрашиваю, когда крысоподобная тварь вцепляется зубами в мою ногу и начинает бешено дергать мои штаны, рычать и фырчать и… шипеть на меня? А, нет, это шипит Хьюберт, который вырвался из своей клетки. Блядь. Стряхиваю собаку и пытаюсь протиснуться к своему коту.

— Ну, давай же, Хьюб. Не поступай так со мной, чувак.

Кот взлетает наверх, словно за ним гонятся сто корейцев, а следом проносится стадо чихуахуа.

Чудесно, блядь.

— Ну, просто лучший день моей блядской жизни, — бормочу я, пока пытаюсь загнать эту бешенную свору в ванну наверху.

Чувствую себя плохо из-за того, что приходится запирать их там, но что еще мне с ними делать? Это не мои собаки и не мои дети. Здесь только одно принадлежит мне — и это хренов кот, да и мой он не с самого начала.

«Вегас, Вегас, Вегас», — думаю я, возвращаясь обратно вниз на кухню, чтобы приготовить что-нибудь перекусить. Некоторое время я обдумываю, что же приготовить, а потом начинаю делать сэндвичи с арахисовым маслом и желе. Ими нас кормили наши родители. Мы с братом ели эти дурацкие сэндвичи на ланч, по крайней мере, пять раз в неделю. Но ведь детям они нравятся, да?

— У меня аллергия на глютен, — язвит Кинзи, когда я ставлю тарелку с сэндвичами на журнальный столик, и дети накидываются на нее, словно животные.

— Что… у тебя? — переспрашиваю, засовывая сэндвич в рот.

— Аллергия на глютен, придурок. — Я сужаю глаза, глядя на Кинзи. А потом указываю на свой сэндвич.

— Так, ладно, все. Последнее предупреждение, мелкая. Потом наказание, без разговоров.

Она издевалась надо мной все это время, но в эти игры я больше не играю. Серьезно. Моя племянница била меня по лицу, пинала и плевала в меня. Хорош уже.

— Не хочу наказаний, — ворчит она, хватая один из сэндвичей и бросая его на пол крысоподобной твари.

Наблюдаю, как собака поглощает его, а затем возвращаю собственный на стол.

— Ну, ты только что его заработала. Давай вставай. Пойдем. Посидишь в ванной на первом этаже… — Напрягаю мозг, на сколько времени ее там оставить. Ей семь, значит столько минут и посидит. — Семь минут. Заходи, а я засеку время.

Кинзи даже… не пытается встать и выполнить мои указания. Мало того, она смотрит мне в лицо, отклоняет голову… и плюет.

Плевок, конечно, безвредно приземляется на пол между нами, но у меня больше нет сил терпеть эту херню. Обхожу диван, наклоняюсь и перебрасываю племянницу через плечо. Она кричит, вертится и пинается. Я не делаю ей больно, но она ведет себя так, словно я избиваю ее в кровавое месиво, орет, лягается и… блядь, она что, только что укусила меня?

Сажаю Кинзи на крышку унитаза в пушистом розовом чехле и встаю на колени перед ней.

— С меня хватит этого дерьма, ясно? Я был милым с тобой. И пока ты не поменяешь свое отношение ко мне, будешь сидеть здесь, пока я не разрешу тебе выйти. Все ясно?

Кинзи вопит и толкает меня, но я здесь не для того, чтобы спорить. Встаю и выхожу, но она выбирается из ванной уже через пятнадцать секунд. Закатив глаза, следую за ней на второй этаж в главную спальню, где мы с Брук вчера практически переспали. Часть меня хочет ощутить, как это мягкое соблазнительное тело будет извиваться подо мной. Но другая часть осознает, что я принял правильное решение.

Прошлой ночью Брук была в ярости, отчаянии и терзаниях.

Сегодня она… ну, сложно точно сказать, какая она сегодня, но точно не в лучшем состоянии.

Ясно, что у девушки проблемы. Я не говорю, что она асексуальна, или что я против провести остаток своего времени здесь, запутавшись в ее простынях…

В любом случае, этого не будет.

Брук слишком хрупкая, слишком чувствительная; у нее явно куча проблем.

Кинзи ныряет под кровать, и я ползу за ней, осторожно обхватывая за талию и вытаскивая из-под кровати.

На этот раз, она сидит в ванной примерно пару минут, прежде чем совершает очередную попытку побега.

Это будет охренеть какой длинный день.

***

Когда позже Брук возвращается домой, ее длинные темные волосы находятся в растрепанном виде, а уголки губ опущены из-за постоянного хмурого вида. Макияж, который она так аккуратно нанесла утром, смазан: черные пятна вокруг глаз и фиолетовые круги под ними, красное пятно вдоль подбородка, которое, похоже, раньше было помадой.

— Тяжелый день в офисе? — шучу я, когда она входит, останавливается и смотрит на меня, моргая, словно забыла, что я вообще здесь.

И это как-то неловко. Будто на месте гостиной разверзся Ад, но все же я остаюсь на месте. Сэди прижимается к моему плечу, пока я наглаживаю ее спинку круговыми движениями. Уже начинаю привыкать ко всей этой детской херне. Честно говоря, думаю, что с ней легче, чем со старшими. По крайней мере, она не ходит, не говорит и не крутится под ногами. Никаких тебе разбитых телефонов, ни плевков, ни пинков. Все, что она делает, — ест, какает и спит. Три вещи, с которыми я могу справиться.

— Спасибо, что задержался допоздна, — благодарит она, гордо поднимая подбородок. Задумываюсь, где она такому научилась? — Я хотела вернуться до темноты, но в итоге заехала в стрип-клуб, поговорить с владельцем.

Я поднимаю бровь, когда она делает глубокий вдох.

— Он сказал, что даст мне еще один шанс. Нужно быть там завтра ровно в девять вечера. Могу я уговорить тебя снова остаться на ночь? — Она перекидывает несколько выбившихся прядей волос через плечо и бросает мне вызов с видом, который я не могу понять.

— Обычно, когда девушка просит меня остаться на ночь, у нее на уме немного другое, — улыбаюсь, когда говорю это, но Брук не отвечает мне тем же.

Интересно, что крутилось у нее в голове весь день? Думала ли она о том, что произошло между нами? Возможно, это то, что ее беспокоит?

— Послушай, насчет вчерашнего…

— Я бы предпочла не говорить о том, что было вчера, — говорит она, и я киваю.

— Ладно. Буду честен с тобой, твой дом гораздо лучше, чем тот, в котором сейчас живу я. Он больше и тише. — И здесь нет библейских фанатиков или наркоторговцев по соседству. — Если ты не возражаешь, то, может, я просто съезжу и перевезу сюда свои вещи? Разобью тут лагерь на следующие полторы недели.

— А родители не против? Я имею в виду, родители… — Она указывает на Сэди, и я понимаю, что не совсем объяснил ей всю ситуацию. — Твоих… подопечных?

— Моих подопечных? — смеюсь я, и эхо раздается в практически пустом доме.

Что бы ни натворила сестра Брук перед отъездом, это точно не имело отношения к интерьеру.

— Нет, родители не возражают. Они будут в Южной Африке до конца следующей недели.

Брук поднимает бровь. Она идеальной формы, ну знаете, как изгиб арки. Такая, что мне хочется достать свои инструменты для пирсинга и проколоть ее. Брук бы пошел пирсинг. Мне нравится думать о металле, как о частях человеческого тела — хромированных деталях для красивого спорт-кара. Брук, Брук — гребаная спортивная машина-убийца.

— Что они делают в Южной Африке? — спрашивает она, когда заходит внутрь и швыряет обувь возле двери, располагая сумочку на спинке дивана.

Прежде чем я успеваю ответить, Хьюберт выскакивает из-под него с визгом, вскарабкивается по ткани и выгибает спину, глядя на Брук.

Как только она видит его, то испугано взвизгивает, и я осознаю, что забыл их друг другу представить.

Упс.

— Это что, блин, за хрень? — спрашивает Брук, глядя, как Хьюберт зевает и точит свои уродливые маленькие персиковые когти, вырывая набивку из спинки дивана. Когда он заканчивает, снова выгибает свою спину и пытается потереться своим сморщенным лысым телом о Брук. — Это что… кот?

— Эм-м, да. Он мой… Долгая история, в общем. Моя бывшая оставила его у меня в квартире, и теперь мы, типа, дружбаны.

Сажаю Сэди в кроватку и глажу Хьюберта по голове. Он шипит и пытается меня поцарапать, но, эй, мы с ним офигенные.