Опаленные

– Тогда получается, что тут требуется несколько уравнений? – интересуется Вика.

– Правильно, – улыбаюсь я ей. Самка с удивлением смотрит на меня. – Ты хорошая, – информирую ее.

Какая улыбка у нее красивая… Просто как будто зажгли прожектор – теплая очень. Вика, получается, с ходу поняла, хоть и многого не знает. Выходит, их просто не учат, и совсем не потому, что интеллект не позволяет. Почему могут не учить, а вместо этого явно стимулируют на послушание болью? Не хватает информации, а взять ее неоткуда, но что-то подобное я уже когда-то читал. Правда, не помню, что и когда.

Пробую осторожно обнять самку, как рекомендует учебник. Она сначала напрягается, затем расслабляется, прижимаясь ко мне. Не знаю, действительно ли Вика чувствует мое тепло или же действует как выдрессировали… Хочется верить, что чувствует.

Виктория 5013

Моему самцу снятся сны. Очень активные, но при этом он может что-то шептать на незнакомом языке. Я никому ничего не скажу, потому что он относится ко мне как к хомо. Обещал не бить и все-все объяснил так, что даже я поняла. Фим очень хорошо объясняет, а ведь я не очень умная. Да и зачем нужен ум той, чья основная задача – давать потомство?

Неужели мне с моим несчастливым номером наконец повезло? Номер «тринадцать» несчастливый, я это хорошо помню. Мне об этом всегда говорили наказующие, когда я не знала, за что. Оказывалось, даже номера достаточно. Но самец относится ко мне как-то очень мягко, даже появляется надежда на жизнь без боли. Но это, по-моему, еще большая сказка, чем то, что происходит сейчас.

Мы идем на ужин, при этом Фим не дергает поводок, не заставляет идти на четвереньках, как другие, я же вижу… Стоит мне на что-то засмотреться, он останавливается рядом и ждет, делая вид, что о чем-то задумался. Кажется, я действительно попала в мамину сказку, где нет боли, а только тепло.

Я не спрашиваю, может ли так быть, просто принимая его отношение. Хотя, конечно, страшно становится от мысли… Вдруг это окажется просто игрой? Не хочу об этом думать! Не хочу!

– Выбери что тебе хочется, – говорит мне Фим, и я снова застываю. Как же выбрать, если возле кормушки столько незнакомых блюд?

– Позволено ли мне будет попросить моего господина… – не помню, как правильно формулировать эту просьбу, надеюсь, я его не сильно рассержу.

– Не можешь выбрать? – спрашивает он, отчего я виновато опускаю голову. Есть шанс, что пронесет?

Но Фим пока не хочет меня наказывать вроде бы. Он как-то очень мягко улыбается и набирает мне в тарелку… Наверное, все здесь еда, но половину продуктов я просто не знаю. Вот это красненькое, что такое, интересно? А вот эта зеленая веточка? Ее едят?

Мой самец отводит меня к столу, усадив перед тарелкой. Лежащее на ней мне знакомо, но не полностью, поэтому остается только надеяться: Фим не придаст значения тому, что я ем что-то неправильно. Конечно, хочется узнать, что это такое хрустящее с каким-то очень свежим вкусом попало мне сейчас в рот, но я просто боюсь открывать рот за едой. Разговаривать за едой может только самец, а самка имеет право отвечать на вопросы – и все. Пусть Фим кажется другим, но я его еще почти не знаю. А вдруг?

Ужин удивительно вкусный, наверное, это сделано для контраста, чтобы плач потом был более искренним. Самцам нравится, когда самки плачут, так говорит воспитатель. Точнее, уже не говорит, потому что нашу воспитательницу отправили в конвертер по возрасту. Тридцать пять циклов – предел. Но я запомнила, что она говорила, значит, мне нужно приготовиться.

Даже интересно, как мой самец будет меня наказывать. Провиниться я вроде бы не успела, но самец вину всегда найдет. Фим молчит, от этого, конечно, пугает, но тут ничего не поделаешь. Потом-то я, конечно, привыкну, а сейчас страшно от этой неизвестности.

– Пошли в душ, – говорит он мне, когда мы возвращаемся в личные помещения.

Самка должна вместе с самцом принимать душ утром и вечером, это обязательное правило и для него, и для меня. Поэтому я киваю и снимаю всю одежду. Он отстегивает поводок, тоже раздевается и ведет меня в ванную комнату. Тут я должна слушать его команды, ничего самостоятельно без приказа не делая.

Фим, конечно же, знает, что и как нужно делать. Я уже жду, что он прикажет открыть рот, чтобы накормить меня собой, но мой самец этого почему-то не делает, а включает воду и начинает меня мыть, как маленькую. Его движения очень мягкие, какие-то ласковые… От этого я чувствую, как у меня тяжелеет внизу и еще становится горячо. Дышать почему-то не очень легко, но самец на это не реагирует – он меня просто моет.

Ощущения странные, я таких никогда не испытывала. Фим меня только помыл, а потом вымылся сам и, вытерев нас обоих, отвел к кровати. Наверное, сейчас будет наказание. Не желая испытывать его терпение, я ложусь на живот, крепко зажмурившись затем.

– Я не буду тебя бить, – сообщает мне Фим. – Тебя не за что наказывать.

– Совсем не за что? – удивляюсь я, ведь такое может быть только в сказках.

– Совсем, – вздыхает он, проведя рукой по спине и ниже, отчего мне хочется потянуться навстречу его руке. – Полежи спокойно, – просит меня мой самец.

Кажется, это называется «гладить». Так делала воспитательница, когда я была хорошей. От этого «гладить» внизу опять тяжелеет, и ноги почему-то раздвигаются, но я лежу спокойно, потому что Фим приказал… или попросил? Он продолжает делать что-то своими руками, отчего меня будто накрывает горячей волной, и я против воли… издаю звуки.

– Вот и умница, – говорит мой самец, когда я снова могу нормально дышать. – А теперь будем спать.

– Доброй ночи, – шепчу я.

Что это только что было? Что он со мной сделал и почему мои ноги сами собой подрагивают? Больно тем не менее не было, хотя я не могу описать, как именно мне было. Фим улыбается своей необычной улыбкой и закрывает глаза. А я долго не могу заснуть рядом с ним. Вовсе не потому, что в меня упирается его пещеристое тело, как оно называется в учебнике, а просто… Просто как-то очень сильно изменилась жизнь всего за один день.

Надо закрыть глаза и поспать. Странно – ночь, а у меня ничего не болит. Я точно попала в сказку, потому что в жизни такого не бывает. В жизни перед сном раздается свист, и я выгибаюсь от сильной раздирающей боли, стараясь не кричать слишком громко. А вот сейчас… Первый день Выбора, а мой господин меня не наказал. Может быть, я ему безразлична? Или ему противно меня наказывать? Надо потом спросить, потому что если это так, то будет очень плохо…

Глава четвертая

Серафим 2074

Этот сон длился так долго, что я уже даже поверил в его реальность. Здесь я не помню ни имени своего, ни корабля – ничего, только номер, вытатуированный на моей руке. Серая полосатая одежда, к которой пришит такой же номер. Он шестизначный, что значит… Похоже, я в будущем, потому что мой обычный номер четырехзначный, но мы точно находимся на планете. Я знаю, что являюсь не человеком, а кем-то, кто намного хуже, чем наши самки.

Мой номер нужно знать наизусть, показывать и никогда не смотреть в лицо смерти. Каждый одетый в черное и есть олицетворение этой смерти. Она может быть страшной или тихой, прийти в мучениях или «надо просто чуть-чуть потерпеть, и тогда ничего не будет – ни голода, ни холода, ни лагеря». Что такое «лагерь», я не знаю, но очень хорошо понимаю: смерть совсем рядом.

В памяти всплывают картины – множество таких, как я сам, они мучились и умирали. Каждый день страшные люди выносят маленькие трупики из «барака», но, пока у меня есть кровь, я живу. Я помню страшный крик матери, когда меня у нее забрали, но совершенно не помню ее лица. Как и вне сна, я действительно не помню. Все сливается в череду лиц, серую полосу того, что те, которые в черном, называют «новый порядок». Зачем запоминать, зачем привязываться, если завтра меня так же могут вынести из барака?