Цугцванг

— Что тебе надо? Полоумный! — прохрипела старуха из-за двери.

— Откройте! Оливер, как он?

Старуха приоткрыла дверь. На сложную сеть её морщин упал отблеск солнечного зарева, обливая её седые неопрятные волосы рассветной кровью. Она высунула голову, посмотрела по сторонам и с ужасающим безразличием сказала то, что Иффридж мгновением раньше уже «услышал»:

— Он мёртв.

— Как мёртв? — машинально спросил Иффридж, сам не зная зачем.

Не дожидаясь ответа, он толкнул дверь, отпихнул орущую на него старуху и вошёл внутрь.

Оливер лежал на широкой лавке, прижав руки к груди. Иффридж медленно приближался к нему, надеясь вот-вот уловить какую-то мысль, проскочившую во сне. Но мыслей не было. Вместо них Иффридж всё громче слышал стук собственного сердца. Он приложил трясущийся палец к артерии. Пульса нет. Холод, которым кожа немого встретила тёплую ладонь Иффриджа, дал понять, что умер он практически сразу, как лёг на эту лавку.

Его лицо стало другим, он перестал казаться уродливым и опасным. Мышцы, расслабившись, позволили уголкам рта разбежаться по сторонам, оставив на его лице подобие улыбки. Под ладонями на груди Оливера Иффридж обнаружил клочок бумаги с надписью: «На долгую память, любимым» и датой. Это была фотография с совсем ещё маленькими Бранко и Патрицией, которых горячо обнимал огромный на их фоне Оливер. Он улыбался. Равно как и сейчас, скромно, сдержанно не показывая кривых некрасивых зубов.

Иффридж вложил фотографию обратно и попятился, ощущая, как чувство вины и скорбь начинают вырываться наружу. Ноги сами собой понесли его прочь. Мимо бессердечной старухи, мимо блёклых, одинаковых соседских домов, мимо очередного дня, начинающегося с чьей-то несправедливой гибели.

Пройдя несколько кварталов, он сел, упершись спиной в стену ржавого гаража, уткнулся лицом в колени и зарыдал. Но насколько сильными были эти эмоции, настолько стремительно они и закончились. Он сидел, глядя куда-то сквозь землю, отпустив свои мысли. На тот момент ему казалось, что теперь ничего не имеет смысла, что бы он дальше ни делал, что бы ни происходило вокруг него.

Ненадолго его вырвал из неосознанных размышлений жалобный писк, раздавшийся из-за гаража. Тощий, ободранный котёнок вылез из своего укрытия в надежде, что ему перепадёт что-нибудь съестное. Иффридж осторожно погладил его. «Прости, мне нечем тебя угостить», — с сожалением подумал он. Котёнок робко поставил лапу на бедро человеку. Иффридж не стал его прогонять, и вскоре животное расположилось на его коленях.

Физическая, и особенно моральная усталость сказались, и он, убаюканный кошачьим мурлыканьем, задремал с надеждой проснуться в совершенно другом мире. Но через пару часов, его ждала лишь бесконечная череда трудностей, от которых не было спасения.

У Иффриджа сформировалось исключительно негативное впечатление от массовых скоплений людей на Земле. Наверняка мероприятие рядом с дворцом независимости будет не слишком безопасным. Котёнок, очень приглянувшийся ему, не вписывался в формат этого события. Поэтому нужно было его кому-то на время отдать.

Возле дома Оливера уже собралась толпа. Соседи и знакомые немого пришли узнать, не нужна ли помощь, и попрощаться. Стояла там и машина полиции, так как на освидетельствовании тела вскрылся факт огнестрельного ранения. Приближаться туда Иффриджу было опасно. Да и большого желания у него не было. Он не понимал этой традиции «прощаться с трупом». Как бы это сухо ни звучало, но то, что лежит в украшенном цветами гробу, уже не слышит ни твоего плача, ни твоего «прощай».

Через несколько домов, на лавке, пристроенной к покосившемуся забору, сидела Патриция с красными от слёз глазами. Иффридж подошёл к ней и молча сел ядом. Девушка робко взглянула на него и тут же начала реветь.

— Да, я не пошла к нему! Я боюсь эту чокнутую старуху. И его боюсь… боялась… — рыдая, кричала Патриция.

— Боялась? Оливера? — Иффридж искренне не понимал, как, вообще, можно было бояться немого.

— Зачем ты мне пообещала, что пойдёшь к нему, если не собиралась этого делать? — спросил он, сам удивляясь собственной чёрствости.

Вид рыдающей девушки не вызвал у него ни капли жалости.

— Я собиралась, но… но не смогла. Я не думала, что всё так закончится… — причитала Патриция, едва справляясь с наплывами чувств. — Если бы я знала… Я бы пошла… Он был бы жив! — с каждым словом она всё сильнее захлёбывалась в слезах.

— До тебя так и не дошло? Его убила не пуля, а твой выбор. Он жил, смирившись с твоей смертью, видя смысл жизни в месте и попытке уберечь других от той же участи. Он, наверное, смирился бы, будь ты с его братом. Но когда ты предпочла его Массимо, он не выдержал. Трудно жить с пониманием того, что ты в глазах любимого человека хуже самого подлого, жестокого подонка.

— А что я могла сделать? Разве есть такая кнопка, чтобы нажать и разлюбить?

— Есть. Она называется разумом, — хладнокровно ответил Иффридж и тут же пожалел о сказанном.

Ведь он виноват ровно настолько же, насколько и Патриция. Он подчинялся всякий раз, когда Оливер отказывался от врачебной помощи. Он оставил его одного, раненого, в момент сильнейшего эмоционального кризиса. И сейчас он облегчал свои собственные терзания, обвиняя во всём Патрицию. Иффридж поймал себя на мысли, что страдание и нарастающее чувство вины девушки действуют на него как обезболивающее. Он ужаснулся себе и поспешил перевести тему:

— Можешь мне помочь?

Патриция, не в силах сказать и слова, закивала головой, даже не спрашивая, что ему нужно. Ей хотелось хоть как-то оправдать себя перед ним.

— Пригляди за ним. Сможешь? — спросил Иффридж, вытаскивая из-за пазухи котёнка.

Девушка вновь молча закивала.

— Я вернусь за ним вечером. Если… — он осёкся и на несколько секунд замолчал. — Да, вечером.

Отдав котёнка, Иффридж поспешил в сторону дворца независимости, куда уже стекались люди, спешащие в очередной раз заявить, что устали от такой жизни и хотят перемен. Их мысли, переживания и проблемы вновь стали врываться в уставшую голову доктора. Он пытался не обращать на них внимания, но они как цунами наваливались на него, пытаясь сбить с ног. Казалось, что весь этот хор пытается заставить его закричать и убежать прочь, не вмешиваясь в задуманный кем-то сценарий.

Айало уже ждал его. Он сменил старую невзрачную рубашку на приличный костюм, в котором он казался ещё меньше и худее. Седые спутанные волосы астроном аккуратно зачесал назад и даже привёл в порядок бороду. В руках у него был огромный чемодан, словно он только что приехал из отпуска и ждал, когда его встретят.

— О, а вот и ты. Я сожалею о случившемся, но нам нужно проявить стойкость и довести дело до конца! — сказал он, пожимая руку Иффриджу. — Ты совсем дурно выглядишь! Пойдём.

В кулуарах дворца независимости Иффриджу было предложено умыться и выпить вкуснейшего кофе с чорипанами. Он немного взбодрился и был готов выслушать план действий, задуманный астрономом.

— Что я должен делать?

— Должен? Ты свободный человек. Ты мне ничего не должен. Речь о предложении. Ты даже сейчас можешь отказаться, — на полном серьёзе отвечал Айало.

— Хорошо, я перефразирую. Каков наш план?

Астроном с искренним непониманием уставился на Иффриджа:

— Я же тебе его рассказал. Ещё ночью. Тебе явно нужно поспать.

— Вы выступаете с докладом. А потом? Я выхожу — и что мне говорить?

— Приятель. Ты с первого дня, как здесь очутился, искал посольство. Так? Для чего? — спросил Айало, протягивая Иффриджу костюм, который принесла молодая эффектная девушка, — Благодарю, пернатая! — астроном игриво улыбнулся и подмигнул ей.

— Как зачем? Рассказать о предложенной сделке.

— Ну! Вот и расскажи. Считай, что это посольство. Тут чиновников и прочих шишек даже больше.

— Я расскажу. А дальше-то что?

— Дальше? Кто ж знает? Зависит от того, что ты расскажешь.

— А есть варианты? — слукавил Иффридж, давно сомневаясь в необходимости выполнения «миссии».