Цугцванг

— Вот так. Ты же способен регенерировать клетки тридцать или, скажем, пятьдесят лет. Так? А дальше эта способность у вас пропадает, и вы начинаете стремительно увядать. Так вот, мы уже давно выяснили причины остановки регенерации клеток и устранили их.

— И что же это за причина? — даже задумчивый старик присоединился к разговору.

— Я лингвист, откуда мне знать. Какой-то код меняют в ДНК — и готово, — явно что-то не договаривая, ответил Ивраоскарь. — О, нам туда!

— И что, вы совсем не умираете? — спросил изумлённый Тибо.

— Ну, почему же. Умираем. В весьма преклонном возрасте, — ухмыльнулся лингвист. — А чаще человек сам принимает решение уйти, закончить свой путь. Освоив всю мудрость жизни за тысячи лет, многим становится интересно, что происходит за её пределами.

— А тебе уже стало интересно? — бестактно вклинился Фёдор.

Ивраоскарь рассмеялся, и впервые его смех для всех показался искренним. Но через несколько мгновений он стал серьёзным, и, помедлив пару секунд, вернул раздражающую всех ухмылку:

— Не дождёшься, — ответил он и вновь стал концентрироваться на поисках капитана.

С первого дня экспедиции почти каждый замечал, что лес, в котором приземлилась их станция, совсем не похож на земной. Он жил куда более активно, чем привычный для нас прирост в несколько десятков сантиметров в год и пара новых гнёзд с трудом выживающих птиц. Здешний лес казался мистическим, окутанным тайной, он каждый день казался новым, неизученным. Эта неизвестность не перестала пугать землян и по сей день.

Возможности местной цивилизацией управлять сознанием человека, заставляя его видеть снег там, где цветут цветы, пугали ещё сильнее. Многие перестали верить собственным глазам и не обращали внимания на происходящие перемены, которые, как уверял Ивраоскарь, были настоящими. Буйная зелёная листва постепенно блёкла, погружая лес в более тёплые оттенки. Всё чаще дул ветер, затягивая тоскливые мотивы осени. И хотя для каждого это первая осень на Еве, знакомая осенняя хандра уже забрюзжала в сердцах землян.

Фёдор и Тибо чувствовали себя немного увереннее в присутствии Петровича и Ивраоскаря. Углубляться в лес было не так страшно. Тибо насвистывал что-то себе под нос, а легкоатлет безмятежно засыпал Ивраоскаря вопросами.

Всё резко изменилось, когда узкая ладонь с длинными пальцами остановила любопытство Фёдора. Дождавшись тишины, Ивраоскарь напряг каждую мышцу на бледном лице. Он будто прислушивался. Тибо даже заглушил двигатель, хотя едва ли это нужно было делать. Молчаливый и задумчивый, лингвист вышел из машины и стал бродить туда-сюда. Вид у него был растерянный, земляне в машине занервничали.

Когда Ивраоскарь остановился и упёрся рукой в один из стволов, тишина вокруг затрещала от напряжения. Фёдор и Тибо боялись дышать. Направив свой взор куда-то вниз, сквозь землю, лингвист странно задёргал головой. Он закрыл глаза, его голова стала дёргаться чаще и сильнее. Рука на стволе неестественно скривилась. В перерывах между вздрагиваниями Ивраоскарь странно водил головой, будто нюхая воздух. Левое ухо вздымалось вверх вместе с правым плечом. Со спины казалось, что он говорит дереву: «Не знаю, я не знаю».

Не знали, что происходит, и трое сидевших в машине. Но Тибо мгновенно завёл мотор и рванул прочь, как только Тарас Петрович и Фёдор втащили в машину бессознательное тело Ивраоскаря.

Огромный город лежал перед Иффриджем. Сначала он сбежал из морозного плена снежной пустыни, теперь хитростью выторговал себе свободу у офицера комитета безопасности и, наконец, может свободно идти к своей цели.

Патрульный автомобиль, вышвырнувший его чуть ли не на ходу, окатил его жгучей коричневой пылью. Серые улицы города в этом облаке выглядели как с фотографии далёкого прошлого: тоскливая, блёклая сепия. Практически полное отсутствие освещения и пустые улицы наводили на Иффриджа тоску. Но выбора не было.

Он не знал, куда идти, поэтому побрёл наугад по замызганным улочкам, состоящим из небольших полуразрушенных домиков, наспех залатанных фанерными листами. Стараясь уловить в чьей-нибудь голове мысли о посольстве или аналогичном ведомстве, он становился невольным свидетелем многих трагедий, живущих в головах здешних людей.

Его лицо искажалось гримасами ужаса, сочувствия и сожаления каждый раз, когда в его голову «влетали» мольбы о помощи. Кому-то не хватало еды, кто-то был вынужден жить на улице, кто-то в слезах искал своего ребёнка. Среди этого кошмара Иффридж сразу же забыл о собственных проблемах. Ему хотелось броситься на помощь каждому. Но всякий раз он останавливал себя и повторял: «Сначала посольство».

Вскоре его мысль материализовалась. По улице шёл высокий плечистый мужчина в красивом, явно дорогом костюме. Вокруг него сгрудились не менее габаритные парни, охранявшие его. Мужчина в центре громко возмущался:

— Почему нельзя было подъехать туда на машине?

— Господин Самберо, это невозможно! Они заблокировали все подъезды. Мы с трудом пробили коридор к трибуне.

— Чёртовы либералы! А вы? Не могли подогнать технику?

— Нельзя. Советник запретил. Сказал, что ситуация накалена до предела.

— Это мои нервы накалены! Слышишь? Долго ещё? Мне ещё к послу, а потом в палату!

Иффридж никак не отреагировал на заветное слово. Он уже знал обо всех планах чиновника и, изображая безразличие, шагал по противоположной стороне улицы.

Чиновник в окружении охраны с трудом втиснулся в узкий коридор из широких спин сотрудников органов правопорядка. Иффридж рванул следом, но его тут же остановили.

— Ты кто такой? — спросил огромный мужик, сграбастав Иффриджа в охапку.

— Мне надо туда! — робко ответил он и кивнул в сторону коридора, по которому удалялся господин Самберо.

— Туда нельзя, через центральный вход. Через пункт досмотра! — рявкнул верзила и швырнул Иффриджа так, что тот еле устоял на ногах.

Вариантов не оставалось, пришлось подчиниться. Пункт досмотра находился на другой стороне площади, нужно было обогнуть трибуну и небольшое двухэтажное здание, обнесённое забором. К пункту осмотра вела огромная очередь. Через некоторое время Иффридж, едва продвинувшись в очереди, занервничал. Он стал хаотично сканировать мысли окружающих в надежде получить важную информацию, как вдруг толпа рванула вперёд.

Народ, которого только что досматривали и допускали на площадь с показательной медлительностью, в едином порыве попёр на оцепление, и оно не выдержало. Растерянных полицейских понесло живым потоком в самую гущу событий.

На площади было не продохнуть. Разношёрстный народ объединяло одно требование — объяснить, куда пропадают люди и миллиарды песо из бюджета. Иффридж лавировал среди человеческих волн и высматривал среди толпы грузную фигуру чиновника.

Толпа затихла, когда послышались щелчки в микрофон и робкое «раз-раз». У микрофона стоял господин Самберо и собирался с мыслями.

— Граждане, дорогие соотечественники! Мы все живём в трудное время. Уверяю вас, мы прикладываем все усилия, чтобы как-то изменить ситуацию…

Толпа недовольно ухнула. Самберо продолжил:

— …я не хочу оправдываться, но вынужден признать, что пока мы не достигли успехов ни в одном направлении, однако всё же есть и хорошие новости. Готовятся к выпуску очередные продовольственные сертификаты.

Народ загудел сильнее, послышались отдельные выкрики:

— К чёрту их!

— Я не обменяю жизнь на пачку кукурузной муки!

— У меня сестра пропала, когда пошла по сертификату провизию получать.

Чиновник переждал волну негодования и парировал:

— Не верьте слухам. Пропажа людей никак не связана с выдачей провизии. Мы, как можем, заботимся о гражданах. Накормим всех, а там и с пропажами разберёмся. И, друзья! Честное слово, скандалом делу не помочь, прекратите бунтовать и громить улицы. Вы только добавляете нам работы.