Страница 34 из 46
Итурбиде вышел на балкон и, лицемерно разыгрывая неудовольствие, всем своим видом показывая, будто поступает вопреки желанию, заявил, что «подчиняется воле народа». Впоследствии он утверждал, что вовсе не собирался уступать требованиям толпы и передумал лишь по совету одного из своих приближенных, якобы сказавшего ему: «Ваше несогласие будет воспринято как оскорбление, а гнев народа не знает границ. Во имя народного блага Вы должны принести эту новую жертву. Родина в опасности. Еще мгновение нерешительности, и Вы услышите, как эти возгласы сменятся угрозами смерти»{133}.
На самом же деле это была заранее подготовленная инсценировка, не имевшая ничего общего с подлинными стремлениями населения. Очевидец событий Лоренсо де Савала указывал, что массы отнюдь не желали видеть Итурбиде на престоле{134}. Как подчеркивает современный мексиканский историк Карлос Ибарра, народ вовсе не поддерживал узурпатора, пользовавшегося популярностью только «среди черни и солдатни»{135}.
Утром 19 мая собралась чрезвычайная сессия конгресса. Она происходила в здании, окруженном неистовствовавшей толпой сторонников Итурбиде, которая заполнила также зал заседаний и галереи для публики. Присутствовали только 82 депутата (при кворуме в 102[21]).
Предложение об избрании императора в соответствии с «волей народа» аудитория встретила гробовым молчанием. Потом один из депутатов, желая выиграть время, робко заметил, что надо бы запросить мнение провинций. Тогда солдаты и леперос, потрясая саблями и ножами, стали кричать, что перережут глотки депутатам, если те до часа дня не примут решение. Угроза подействовала. 67 голосами конгресс постановил «избрать конституционным императором Мексиканской империи сеньора дона Агустина де Итурбиде под именем Агустина I»{136}. Комиссия в составе 24 депутатов вручила текст этого постановления императору.
24 мая Итурбиде принес присягу, поклявшись защищать католическую религию, соблюдать конституцию, которую в будущем выработает конгресс, а также издаваемые последним законы, декреты и распоряжения, уважать права нации и свободу личности. Речь, произнесенную вслед за тем перед депутатами, Итурбиде закончил словами: «Будьте уверены: если я окажусь недостойным вас, жизнь станет мне ненавистна. Великий боже! Да не случится так, чтобы я когда-либо забыл, что монарх для народа, а не народ для монарха»{137}.
Монархия объявлялась наследственной — в случае смерти императора корона должна была перейти к его старшему сыну Агустину Херонимо. Всем детям Итурбиде, его отцу и сестре присваивались титулы принцев и принцесс. Для ведения текущих дел монарх назначил Государственный совет в составе 13 человек, выбранных им из числа 39 кандидатов, предложенных конгрессом. Они представляли высшее духовенство, крупное купечество, генералитет, верхушку бывшей колониальной бюрократии.
Придавая большое значение акту коронации, Итурбиде тщательно готовил его. Поэтому торжество, первоначально назначенное на 27 июня, под предлогом болезни императора отложили почти на целый месяц. Власти постарались не ударить в грязь лицом. Образцом для них в смысле торжественности и пышности церемонии служили европейские дворы.
В соответствии с процедурой, разработанной специальной комиссией конгресса, в 10 часов утра 21 июля император в карете, эскортируемой высшими офицерами, отбыл из «дворца Монкада». В другом экипаже в сопровождении придворных дам ехала его жена. Ее роскошное платье, сшитое французской портнихой, по фасону напоминало то, в котором при коронации Наполеона появилась императрица Жозефина. За ними следовали высокопоставленные чиновники и представители церкви. Возле центрального входа в кафедральный собор пышный кортеж встретили члены соборного капитула и епископы Пуэблы, Дуранго, Оахаки, Гвадалахары.
Войдя в храм, Итурбиде приблизился к подножию алтаря. После помазания, совершенного епископом Руисом де Кабаньясом, председатель конгресса Рафаэль Манхино возложил корону на голову коленопреклоненного монарха. По окончании церемонии процессия проследовала обратно к «дворцу Монкада», где императорской семье предстояло находиться, пока не отремонтируют бывший дворец вице-короля, предназначенный служить постоянным местопребыванием двора и правительства.
Обширный штат придворных Агустина I включал мажордома, церемониймейстера, восемь адъютантов, главного раздатчика милостыни, духовников императора и императрицы, камергеров, фрейлин, капелланов, пажей и пр.
Хотя провозглашение империи не встретило никакого организованного противодействия, его резко осудил ряд видных деятелей. Среди тех, кто считал, что решение конгресса, принятое под давлением, не имеет законной силы, были Висенте Рокафуэрте, Гуадалупе Виктория, священник Хосе Сервандо Тереса де Мьер и др.
В июле 1822 г. конгресс санкционировал присоединение к Мексиканской империи центральноамериканских провинций. Однако провинциальная хунта Сальвадора, являвшегося основным очагом сопротивления экспансионистским планам Итурбиде, по-прежнему отказывалась подчиняться как гватемальским властям, так и правительству Агустина I.
5 декабря глава сальвадорской хунты Дельгадо заявил о ее намерении заключить союз с США. Разъясняя населению причины этого шага, он ссылался на то, что мексиканское командование решило ввести свои войска в Сальвадор. «Это решение, — указывал Дельгадо, — которое отбрасывает нас на триста лет назад, к эпохе открытия Америки, когда испанцы, побуждаемые властолюбием и алчностью, явились в эти богатые края, чтобы подчинить их своему господству; это решение, столь возмутительное в век Просвещения на континенте, где раздается лишь голос свободы, в момент, когда мы только что разбили цепи зависимости от угнетателей, вынудило ваших представителей обратиться за помощью для защиты прав провинции к другой державе, и с этой целью они объявили о федеративном союзе с республикой Соединенных Штатов Америки»{138}.
В ответ Филисола, назначенный генерал-капитаном Гватемалы, начал военные действия против Сальвадора и к началу февраля 1823 г. овладел большей частью его территории, включая столицу Сан-Сальвадор. 10 февраля было официально объявлено о присоединении Сальвадора к Мексиканской империи. Таким образом, к началу 1823 г. аннексия Центральной Америки в основном завершилась.
Однако империя Итурбиде оказалась недолговечной. Уже вскоре после ее возникновения обнаружилась неспособность нового правительства разрешить насущные проблемы. Экономическое положение страны продолжало оставаться крайне тяжелым, а финансовое состояние стало еще более катастрофическим, что, в частности, объяснялось дополнительными расходами на содержание двора, пышные празднества и церемонии, выплату высоких окладов и пенсий придворным. Определенное значение имела также утечка капиталов в связи с отъездом многих испанцев{139}. Пытаясь изыскать новые источники, дохода, правительство прибегало к контрибуциям и принудительным займам, запретило вывоз капиталов, реквизировало крупные суммы, принадлежавшие испанским купцам, а с конца 1822 г. стало выпускать бумажные деньги.
Подобные меры встревожили значительную часть господствующих классов, прежде всего торгово-промышленные круги. Их интересы страдали также от иностранной конкуренции, заметно усилившейся в результате мероприятий, проведенных правительством Итурбиде в конце 1821 — начале 1822 г. Отмена ряда торговых ограничений вызвала быстрый рост торговли со странами Европы (разумеется, исключая Испанию) и США. Если в 1821 г. из портов этих стран прибыло в Веракрус всего 7 торговых судов (из 116), а в 1822 г. — 30 (из 130), то в 1823 г. — уже 91 (из 148){140}.
«… Таможенный тариф 1821 г… — указывает Л. Чавес Ороско, — широко распахнул двери в Мексику для международной торговли. Поток английских, американских и французских товаров хлынул в нашу страну»{141}. Мексиканский рынок наводнила иностранная продукция, что оказало весьма отрицательное влияние на развитие местных мануфактур и ремесла. В частности, разрешение ввозить хлопчатобумажные изделия при сохранении запрета на импорт хлопка-сырца поставило под удар одну из важных отраслей мексиканской промышленности.