Страница 41 из 52
Хватит уже об этом – в конце концов, кого может интересовать история албанского? Например, Норберта Йокля. Так называемый «отец албанистики» родился в 1877 г. в еврейской семье в Бизенце (ныне город Бзенец Чешской Республики). Он был австрийцем и работал преподавателем индоевропейской лингвистики в Венском университете, занимаясь изучением, в частности, албанской этимологии и языковых связей между Грецией и Албанией. Он был холостяком, полиглотом и малообщительным человеком – классический тип довоенного ученого.
В 1938 г., после того как нацистская Германия аннексировала Австрию, Йокля как еврея уволили из университета. Чтобы избежать дальнейших преследований, он подал заявку на получение статуса полуеврея, но получил отказ. Пытался устроиться на работу за границей – не удалось. Итальянский коллега хотел помочь ему с переездом – вместе с библиотекой и прочим – в Албанию, тоже не получилось. Затем, в мае 1942-го, Йокль был отправлен в концентрационный лагерь, в Белоруссию. Что было дальше, точно никто не знает, известно лишь, что Йокль в том же месяце или чуть позже умер насильственной смертью.
Долгие десятилетия исследование Йокля лежало заброшенным: 1500 страниц текстов XVI–XVIII вв. ждали, пока кто-нибудь проявит к ним интерес. Казалось, с убийством Норберта Йокля албанский язык осиротел. Заграничные ученые были слабо знакомы с современным албанским, не говоря уж о старинном, а местные ученые сторонились этих документов. В Албании установилась коммунистическая диктатура, и там не поощрялось изучение домарксистских текстов. Причем тексты были не просто домарксистскими, но еще и католическими, а Албания в 1967 г. официально приняла атеизм. Фашисты убили главного исследователя документов, потому что порицали его веру, а коммунисты игнорировали ключевые исторические документы, потому что порицали веру их авторов.
С начала 1990-х Албания начала возвращаться к нормальной жизни. Людям снова разрешено интересоваться собственным прошлым и историей своего языка. Но кто удовлетворит их любопытство? Отечественные ученые, желающие изучать старые книги, наталкиваются на труднопреодолимые препятствия. Одно из них – нехватка денег, да и католическая природа текстов по-прежнему вызывает затруднения. Росшие атеистами, современные ученые плохо разбираются в религиозных вопросах, кроме того, в этой части мира христианство много столетий назад уступило исламу.
Похоже, что марки служат для лингвистов главной наградой. Здесь Албания чествует опекуна своего языка – Норберта Йокля.
И за границей вопрос не вызывает особого интереса. В наше время проект исследования без видимой экономической отдачи не привлекает научные круги, власть имущие. Но, как доказал Йокль, научное направление может жить даже усилиями одного человека. И в албанистике такой человек снова нашелся. Его зовут Йоахим Метцингер, и вместе со своим руководителем Штефаном Шумахером, специалистом по индоевропейским языкам, он снова положил под микроскоп тексты Йокля. Ученым удалось извлечь из них новую удивительную информацию. Скромный албанский оказался прародителем балканской привычки приклеивать артикли в конце существительных (как бы housethe вместо the house) и источником множества заимствований в румынском. Вас это последнее открытие, возможно, не слишком взволнует, но в Румынии оно вызвало сильнейшее беспокойство: тамошние лингвисты предпочли бы, чтобы это были заимствования из дакийского (мертвого античного языка), а не из албанского, который они считают неотесанным языком захолустья.
В лице Метцингера и Шумахера бедная сиротка нашла новых австрийских попечителей. По странному совпадению они тоже работают в Венском университете. Дело Йокля нашло своих продолжателей.
В английском нет заимствований из албанского. Возможно, единственное албанское слово, которое используется в английском достаточно часто, – это слово lek – албанская валюта, названная в честь Александра Македонского. Не следует путать с зоологическим термином lek (токовище), заимствованным из шведского.
Teze – тетя со стороны матери; dajo – дядя со стороны матери; hallë – тетя со стороны отца; xhaxha – дядя со стороны отца.
50
Неожиданный стандарт
Германские языки
Почему датский, норвежский и шведский не считаются диалектами одного и того же языка, несмотря на их схожесть вплоть до взаимопонятности? Вопрос может показаться странным. В конце концов, почти у каждой европейской страны есть собственный язык. Но посмотрите на карту Европы начала XV в. На ней есть все три скандинавские страны, хотя и в иных, чем ныне, границах. Зато нет страны, которую можно было бы ожидать увидеть к югу от них: Германии. Вместо одной страны перед нами целая мозаика небольших государств, по-немецки Kleinstaaterei. Конечно, был немецкий император – формальный глава империи, включавшей в себя большую часть современной Германии, а также Швейцарию, Австрию, страны Бенилюкса, Чешскую Республику, Словению и большие куски Франции, Италии и Польши. Но этот мультиэтнический и многоязычный гигант состоял из множества практически независимых государств. Он больше походил на ЕС, чем на США.
Однако отсутствие общей государственности не помешало немцам выработать единый немецкий язык задолго до произошедшего в 1871 г. политического объединения. Даже Австрия и немецкоязычная часть Швейцарии восприняли соседский стандарт как родной. Но что самое удивительное: единый язык возник несмотря на то, что немецкие диалекты гораздо более разнообразны, чем скандинавские.
Немецкий бестселлер: «Застольные беседы» Мартина Лютера, издание 1581 г. Лютер много сделал для унификации немецкого языка. Вплоть до 1940-х все немецкие тексты печатались готическим шрифтом.
В XV в. Грета из Гамбурга и Урс из Цюриха с трудом могли бы объясниться, если б только оба не говорили на латыни. Урсу, может, и удалось бы разбавить свой швейцарский диалект так, чтобы немецкие южане смогли его расшифровать, но все равно его речь была бы весьма далека от нижненемецкого Греты. А в Скандинавии, где у каждой страны был свой язык, разница между ними была гораздо менее очевидна, чем разница между верхне– и нижненемецким (верх и низ здесь характеризуют географическое, а не социальное положение). Более того, в наше время все три языка испытали сильное влияние нижненемецкого, что еще больше увеличило их сходство. Это не значит, что Эрик из Копенгагена, Эрик из Уппсалы и Эйрик из Бергена могли болтать между собой без всяких затруднений. Но в то время путешественники были готовы в чужих краях преодолевать языковые барьеры, а барьеры, стоявшие между тремя Эриками, преодолеть было несложно.
Так как же политически раздробленная Германия смогла победить свой Вавилон диалектов и создать единый язык – язык Гёте, Вагнера и Меркель, язык, на котором теперь говорит 100 миллионов, притом что гораздо менее раздробленная Скандинавия со своими 20 миллионами жителей оказалась по меньшей мере с тремя языками на руках? Вернемся в Германию XV в. Какого будущего можно было ожидать для множества ее региональных языков? На первый взгляд среди них не было претендента на общегерманское господство. Экономическое превосходство севера шло на спад, а вместе с этим проходила и пора расцвета нижненемецкого. На востоке обширный регион находился под властью Габсбургов, но здесь говорили на нескольких языках (немецком, чешском, словацком, словенском и итальянском), поэтому он плохо подходил для роли колыбели единого языка. Периферийные диалекты лоскутного одеяла Kleinstaaterei были слишком далеки от центра: ни у швейцарского, ни у нидерландского – который в то время считали немецким – шансов не было.