Мастер и сыновья

После всякой здравицы, после каждого глотка старики рассаживаются все шире: не умещаются теперь их ноги под столом, тесно им на скамьях — обязательно должен кто-то на пол шлепнуться; видно, досыта наугощались они пивом, ибо, пока донесут до усов, разольют полкружки. Теперь уже невозможно рассказать историю или завести песню — всякий свое плетет, руками размахивает. Портной посмеивается над мастером, который никак не набьет трубку: выскальзывает она у него из рук; заговорившись, он забывается и разжигает пустую. Анундисы не скупятся на похвалы мастеру и портному за хорошую работу, а те тоже в долгу не остаются. Десятки раз пытаются встать из-за стола Девейка с Кризасом, но снова усаживаются. Может, еще вернее, чем уговоры хозяев, удерживает их на месте выпитое пиво.

Скажите, что за безобразие! Ты хочешь идти, а ноги тебе говорят: нет! В десятый раз целуются, милуются старики, стиснув друг друга в объятиях, в сотый раз благодарят, желают друг дружке всякого благополучия; мастер сулит хозяину:

— Проси, Анундис, чего только твоей душеньке угодно, все сделаю. Хочешь, устрою, чтобы ветер масло сбивал?

— Ай, мил мастер, зачем ветер по таким пустякам тревожить!.. Несправедливо.

Девейка изготовит Аяундису и льномялку, и молотилку, даже придумает капкан для домового. Все для него сделает потому, что Анундис — золотой человек. Нигде еще Девейку так не кормили, никто еще его так не холил.

Анундис даже прослезился от таких слов. Теперь он умасливает друга:

— Я тебе, мастер, что захочешь дам! Видишь, что у меня есть, выбирай лошадь, корову… чего только душа пожелает — я тебе все!.. Раз ты мне свое сердце открыл — вот и тебе мое сердце! Ты ведь меня знаешь… А ты, швец, не дуйся, — грозит Анундис пальцем Кризасу, подтягивая спадающие штаны, — я и тебя люблю!

Анундис так пристал со своими посулами, с лошадьми да коровами, что мастеру приходится долго отбрыкиваться от каждого подарка:

— На кой черт мне лошадь!

— Ты думаешь, мастер, раз я выпил, так уж я ни бе ни ме. Мне-э… никто не скажет — нализался как свинья. Я пришел пьяный — чинно в постель, и все тут.

Анундис не отстает от мастера. Предлагая то скот, то утварь, он все нахваливает. Не хватало еще, чтобы он своих дочек за сыновей мастера просватал.

Наконец хозяин переходит с лошадей на овец. Зачем ему столько, куда их девать? Подумать только — целых пять голов, а если еще каждая принесет по паре ягнят! Нет, столько овец Анундис держать не может. Прости, мастер, если Анундис что не так сказал. Корма хватает, в хлеву места вдоволь, но не может он столько овец держать, когда у мастера нет ни единой.

— Возьми, мастер, одну… ах, какая овечка!

Девейка сдается: если Анундису эта овца не нужна, он может и взять. Пусть Анундис засчитает ему за работу. Ой, нет! Анундис опять вертится вокруг, обнимая мастера. Анундис не плут. Плата за работу — своим чередом.

— Знаешь, мастер, ведь Анундис и рассердиться может. Не возьмешь подарка — я тебя знать не хочу.

Уж если Анундис что задумал — обязательно сделает по-своему. Он сейчас же сыщет веревку, чтобы накинуть овечке на шею. Котре, хозяйка, унимает мурка:

— В голове у тебя, что ли, пустота?! Ночью, вишь, поведут они овцу! Раз даришь, так дари по-человечески — сам и доставь!

Только услышал Анундис от жены такие слова, как тут же, подтянув спадающие штаны, замахал руками у нее перед носом:

— Баба, не твой воз, не тебе его и везти!

Стыдит он свою половину:

— Жалко тебе, Котре, для мастера овечку. Такого пустяка жалко! Чего ж им теперь ее домой не увести, ведь овца книги впотьмах не читает! Сгинь с глаз моих с болтовней своей бабьей!

Расшевелились мужики, ищут шапки, посохи. Это дело тоже не из легких, особенно после пятого кувшина. И так и сяк нахлобучиваешь — а шапка все мала!

— Анундис, от твоего пойла голова лопается! — Совсем обалдел старик! Напяливает Девейка на макушку решето! Может, он это ради смеха, но где ж его картуз?

— Девки, это вы спрятали? Небось, выкупа хотите? Вот, нюхните кошель!

Девейка и портной и щиплют девчат, как волки, забравшиеся в гусиную стаю.

— Может, твой картуз сам домой ушел? — рассуждает Кризас.

— У кого под носом шов? — прикидывается мастер, что не понял своего приятеля. А за это время опрокидывает еще кварту,

— Где моя трубка? Может, ты, Котре, за пазуху сунула?

— А что же, мастер, у тебя в зубах, если не твоя обломанная люлька? Что у тебя в руках, как не твоя кривая палка, которую ты много раз поднимал, но еще никогда не опускал?

Снова начинается прощание с остающимися. Верстак пусть Анундис привезет в Паграмантис хоть и через неделю.

— Ну, Анундене, еще годик-другой расти своих курочек — придется какую-нибудь за моего сына отдать! Эту вот, эту попрыгунью!

С порога Девейка еще раз ковыляет на середину избы, что-то шепчет на ухо хозяйке, но хозяин с Кризасом уже на дворе.

— Мастер, у тебя там зад прикипел?

Держась за стенку, выходит Девейка. Только уголек трубки изредка, когда мастер затягивается, освещает его лицо.

— Эх, как легко ноги шевелятся! Зря ты, Анундис, хвастался: мое пиво, мол, первым делом под коленки подсекает. Эх, и ничего-то оно не подсекло. Где ты, портной? А, рядышком. Только давай друг дружку не терять. Если можешь — гляди на землю, я ничего не разбираю.

Анундис показывает друзьям лужу. Вот тут сразу и начинается лужа, — лучше вдоль плетня держаться.

— Вдоль плетня! Да нет тут никакого плетня!

Бредут мастер с Кризасом, подталкивая друг друга в бок, но у лужи расходятся, и каждый из них хватается за плетень. Прекрасный у Анундиса плетень, прямой, но как было бы хорошо, если б тянулся он прямо до их дома. Глаза свыклись с темнотой, уже и лужа видна. Но, пройдя лишь несколько шагов, Девейка с одной стороны, а Кризас — с другой, словно сговорившись — плюх в лужу. Оба увязли чуть ли не по колени.

— И надо же было тебе, Тундис-Анундис, тут лужу устроить! Угостил, обласкал — и прямо в болото!

Покрикивает Анундис в темноте, командует, но для мастера и Кризаса лужа стала озером — ни конца нет, ни краю. Только по угольку, все еще мерцающему в трубке мастера, хозяин догадывается, в какую сторону держит путь этот пароход.

— И надо ж тебе, Анундис, гостей в холодной бане парить.

Друзья выбираются на сушу. Анундис, открывает дверь хлева. Хотя мастер с портным еще раза два пытаются, пятясь, добраться до воды, но безуспешно. И сама лужа отодвинулась, — нет ее!

— Вот чудеса — лужа пропала! Кризутис, теперь давай не расставаться… Вот тебе твоя рука, подай мне мою…

Пока друзья находят дверь хлева, они несколько раз огибают его, плечами проверяя прочность стен.

— Ой, Анундис, сущий ты Тундис. Вошел, закрылся и оттуда орешь… сюда идите, тут пролезайте! Не иначе — насмехаешься над мастеровыми., и все тут!

Друзья нечаянно натыкаются на дверь хлева. Но стоило им очутиться среди свиней, лошадей и баранов, как тут же, скотина словно учуяла хлебный дух, — прыгают рогатые и косматые между ног у мастера, а Крпзаса несколько раз подбрасывает в воздух невидимая сила. Тундис только ползает на карачках по хлеву: бяша-бяша!

— Держи! Те-те-те, еще лягаться!

— Поймал!

Мужчины валятся в кучу, но вместо овечки блеет придушенный Кризас:

— Мастер, у тебя никакого понятия, на ком шерсть длинная, а на ком щетина. Барана от свиньи не отличаешь!

В хлеву стоит грохот: овны на стены кидаются, свиньи, разбудив свое потомство, тоже спрашивают друг дружку: кто это, кто это?

Эге! Баран в ловушке. Сейчас Анундис крепко захлестнет его рога петлей. Конец веревки мастер намотает на руку Кризас станет подгонять барана сзади, а за это получит от мастера кисет. Будет у него из чего табак нюхать.

— Теперь, Анунделис, скажи, как лучше идти — по косогору или по долине?

Упираясь в плетень, мастер называет Кризаса Анундисом. Хочет расцеловаться с хозяином, а вместо этого хватает губами его нос. Кризас хихикает тут же в темноте.