Страница 36 из 53
На конгрессе и действительно были выдвинуты проекты самых различных реформ — от перестройки всего государственного аппарата до уменьшения количества вагонов первого класса (и соответственно увеличения количества вагонов третьего класса) в пассажирских поездах.
Гвоздем конгресса социал-реформистов да, пожалуй, и всей кампании «за реформы» стало, однако, предложение А. Драго. «Конгресс, — говорилось в разработанном им проекте резолюции, — призывает правительство внести в парламент проект закона о всеобщей экспроприации земли и ее недр»{298}.
Проект был принят конгрессом и произвел сенсацию. В политических кругах Рима заговорили об «аграрном коммунизме» и «социальной революции»{299}.
Драго поспешил успокоить встревоженных буржуа. Уже 18 апреля в «Джорнале д’Италиа» появилось его интервью, в котором он заявлял, что «не надо преувеличивать значение внесенного им предложения. Аналогичные проекты выдвигались уже десятки лет назад». «Не бойтесь слов, о синьоры! Издайте аграрный закон или по крайней мере заверьте (курсив наш. — К. К.), что вы его издадите!» — восклицал Драго некоторое время спустя, выступая в палате депутатов{300}.
Но «синьоры» боялись слов и еще не решались заходить в своих обещаниях народу так далеко, как предлагал социал-реформист. Уже одно только обсуждение вопроса о насильственной экспроприации земли у помещиков представлялось многим из них опасным, а содержавшееся в проекте Драго положение о коллективной обработке экспроприированных земель крестьянами и вовсе приводило их в ужас. Они опасались, что «коллективизм породит в массах чрезмерные желания».
Бозелли, отвечая Драго, перечислил мероприятия, которые правительство намерено провести в пользу «сельских жителей»: страхование крестьян от несчастных случаев на сельскохозяйственных работах, открытие специальных аграрных школ для детей крестьян и т. д. Земли крестьянам он даже и не обещал{301}.
С нашумевшим проектом Драго на этом было покончено. Однако крестьяне, остро страдавшие от безземелья, составляли основную массу итальянских солдат, и необходимость что-то сделать или по крайней мере что-то пообещать крестьянам представлялась «синьорам» обязательной.
И различные, более или менее смелые, проекты реформ в пользу крестьян не переставали появляться и обсуждаться в Италии.
Не прекращалось обсуждение других, самых разнообразных проектов реформ, не связанных непосредственно с сельским хозяйством; финансовой, налоговой, университетской, школьной, законодательной и т. п. Оно шло всю весну, лето и осень 1917 г. в печати, в обеих палатах парламента, на съездах и заседаниях буржуазных партий и самых различных буржуазных союзов, лиг, обществ. Политические деятели, адвокаты, журналисты, профессора, даже члены правительства выступали в столице и в провинции с публичными докладами о предлагаемых ими преобразованиях.
Призывы к реформам раздавались едва ли не из всех секторов итальянского общества. Туринские промышленники, боявшиеся, что в городе вспыхнут рабочие волнения, призывали правительство предупредить их изданием законов в пользу рабочих. В палате депутатов ораторы звали правительство разработать план социальных и экономических мероприятий «в соответствии с духом времени»{302}. Национальный конгресс интервентистов прокламировал необходимость политики, которая убедила бы пролетариат в том, что война «ускорит триумф социальной справедливости»{303}.
На то, что с помощью реформ (или обещаний реформ) удастся ослабить классовые противоречия и антивоенные настроения в Италии, надеялись не только сторонники, но и противники политики «национального единения». Орган националистов, архиреакционная газета «Идеа национале» ратовала за реформы с не меньшим азартом, чем близкая к социал-реформистам «Секоло». Проект закона об обязательном страховании рабочих от болезней был разработан Центральным комитетом Ассоциации националистов и внесен в парламент по его поручению националистом Федерцони.
«Мы присутствуем при интересном превращении, — говорил на заседании палаты депутатов левый католик Дж. М. Лонджинотти. — Самые завзятые скептики, даже те, кто был до вчерашнего дня противником реформ, относятся к ним нынче менее сурово, и можно даже сказать, что сенат хочет опередить на пути реформ палату и парламентская правая хочет идти впереди левой… Самые различные люди верят в реформы, видя в них… не только средство выдержать войну, но и необходимое условие спокойствия и плодотворной реконструкции после войны»{304}.
Большинство сторонников реформ — и старых и новоявленных — откладывало их проведение в жизнь на послевоенный период, полагая, очевидно, что пока хватит и обещаний. Некоторые, считая, что это не так, призывали правительство немедленно провести социальные реформы, которые «дадут пароду почувствовать, что он ведет свою войну (т. е. что война идет в его интересах. — К. К.)».
Конечно, в Италии в 1917 г. были и противники реформ— (где их нет!). Писал же автор одной статьи в «Экономиста д’Италиа», что реформы «ведут к анархии и даже к гражданской войне»{305}. Подобные заявления делались все же редко. Голоса противников реформ тонули в громком хоре их сторонников.
Призывы к реформам перемежались призывами к благотворительности. И вот уже «сам» Бозелли жертвует от щедрот своих 2 тыс. лир в пользу сирот войны, а акционерное общество «Ансальдо», получающее бешеные прибыли, выполняя военные заказы, выделяет 150 тыс. лир в помощь нуждающимся семьям солдат. И буржуазная пресса воздает им за это хвалу.
II
Жизнь страны шла тем временем своим чередом. За беспокойным мартом последовал не менее беспокойный апрель. Множились антивоенные демонстрации женщин и подростков, вспыхивали стачки на предприятиях гражданской и даже военной промышленности.
После свержения русского самодержавия полицейские преследования антимилитаристов в Италии усилились. Итальянская полиция все чаще накладывала вето на рабочие собрания, чинила всевозможные, обычные и необычные, препятствия работе деятелей левого крыла Итальянской социалистической партии. Так, левой социалистке Эльвире Цокка, приехавшей из Турина в Алессандрию, чтобы выступить на закрытом собрании женщин, не разрешили даже выйти в город. Ес продержали несколько часов на вокзале, после чего усадили в поезд и отправили обратно в Турин.
В политических кругах с тревогой ожидали празднования рабочими дня международной солидарности трудящихся 1 Мая, и многие «специалисты по пессимизму»{306}, как невесело иронизировала интервентистская газета «Мессаджеро», предсказывали народные волнения и беспорядки. Другие и вовсе верили, что на 1 мая в Италии «назначена революция». А в Ватикане в ожидании революции уже распорядились убрать в безопасное место драгоценности римских церквей.
Правительство, стремясь успокоить массы, приурочило к 1 мая вступление в силу давно уже подготовлявшегося закона об обязательном страховании рабочих милитаризованных предприятий и постановлений о прибавке на дороговизну (весьма, впрочем, незначительной) для рабочих военных (непосредственно от правительства зависящих) предприятий. Рабочим милитаризованных предприятий предусмотрительно разрешили не выходить 1 мая на работу.
Квестура приняла свои меры. В Турине, где настроение рабочих было особенно боевым, закрытое первомайское собрание в Народном доме, намеченное социалистами на 1 мая, префект приравнял к открытому и на этом основании запретил. Боясь, как бы оно все же не состоялось, полиция в ночь на 1 мая заперла все входы в здание и выходы из него. Утром 1 мая Народный дом окружили карабинеры, солдаты, полиция. Отряды кавалеристов гарцевали на площади, разгоняя народ и стремясь предотвратить уличную демонстрацию. Все же на площади собралось несколько сот (по данным «Аванти», несколько тысяч) человек. Тогда полиция стала разгонять толпу и хватать первых попавшихся. В тот день в Турине было арестовано 30 человек. Судили их, надо полагать для большей эффективности «примера», уже 2 мая и присуждали, как правило, к 20–40 дням тюрьмы. Впрочем, один из лидеров туринских левых социалистов Ф. Барберис получил 50 дней тюрьмы только за то, что находился на площади перед Народным домом и, «очевидно», был готов произнести речь.