Страница 19 из 45
Раздались вроде рев верблюда и ржание лошадей. Лэгдэн к доске нагнулся: деревянные фигуры коня и верблюда беззвучны оставались. Лэгдэн тряхнул головой, отгоняя наваждение, как назойливо жужжащую муху. Снова уставился на доску, пытаясь разгадать, замыслил что противник.
Полог юрты откинула чья-то рука, и голос тишину нарушил в ней: «Хан! Посол от Нурхаци приехал!» Лэгдэн чуть было с места не вскочил, от нетерпения сгорая, но тут же осадил себя: «Ты хан ведь. И не пристало потому тебе лететь сломя голову навстречу какому-то посланцу». С места не встав, через плечо небрежно бросил: «Принять его, как подобает гостя принимать у нас. Сказать, что хан Лэгдэн с ним встретится».
Нойон на противоположной стороне доски сидел невозмутимо, ничем себя не выдавая. Недосягаем оставался для собаки хана, и сколько ни гляди и ни кричи, сорви хоть голос, а не скажет дерева кусок, какой ответ Лэг-дэна ждет.
Посол Нурхаци свиток из сумки кожаной достал неторопливо и вознамерился было читать.
— Не утруждай себя, — как будто снисходя, прервал его Лэгдэн. — Давай сюда послание.
Еще до встречи с Нурхаци присланным Шосе Убаси{70} чахарский хан решил, что вслух при всех читать письмо от Нурхаци не стоит. Наслышан он о нем, что тот упрям и своенравен. И разное способен сказать в ответ, не останавливаясь ни перед хулой, ни перед бранью. Зачем же близким его, Лэгдэна, и челяди слышать бранчливые слова, которыми, как может статься, Нурхаци осыпает его, хана монголов?
«С какой это стати ты кичишься перед моим государством толпою монголов, которых-де 40 десятков тысяч? В годы Хун У, когда взяли вашу великую столицу, слыхал я, ваши 40 десятков тысяч были наголову разбиты. Лишь 6 десятков тысяч бегством спаслись. И то не все они тебе подвластны. Тех, что в Ордосе, 10 тысяч. Столько же у 12 тумат. Тех, что асут, юншабу, карачин, тоже 10 тысяч. Этих монголов всего 3 десятка тысяч, и у всех у них правитель свой, не общий, не единый. Что остается тогда на твою долю? — Всего-то навсего каких-то 3 десятка тысяч. Да и они разве целиком тебе принадлежат?»{71}
Лэгдэн досадливо сморщил лицо и провел по нему пятерней. Со стороны взглянуть — как будто хан стирает плевок с лица. Закрыв ладонью правой руки прочитанную часть, чтобы не видеть обидные слова, Лэгдэн разгладил свиток и дальше — читать.
«Понятно, мы совсем не то, что ваша орда в 40 десятков тысяч. Мы и не так храбры, как вы. И вот из-за того, что наше государство невелико и слабо, нас удостоили своими заботой и помощью Небо и Земля. И нам они отдали Хада, Хуифа, Ула, Ехе, а также пожаловали минские Фушунь, Цинхэ, Кайюань, Телии и восемь местностей других»{72}.
— О том известно мне, — губы скривил Лэгдэн, — бахвалиться горазд, однако, ты, Нурхаци. И хвастовством своим ты, видно, хочешь запугать меня. Пустые хлопоты. Ладно, дальше пойдем. — Корявым пальцем Лэгдэн повел по строчке вниз.
«Прежде того, как мы пошли походом на Минов, ты уже с ними воевал. Потеряв все свои стремена и шлемы, верблюдов и лошадей, утварь, тем только и спасся. После того снова воевали. Помощник Гэгэндзайцинбэйлэ и десять человек были убиты. Ничего не захватили и с тем вернулись. Ты дважды нападал на Минов. И сколько же ты взял пленных? Какими городами овладел? Какую рать ты разгромил?»{73}
Тут кровь ударила в голову Лэгдэну. Темными пятнами проступила через смуглоту кожи, встала где-то у надбровий и давила, от чего покраснели белки глаз. Было в комок смял послание и выбросить уже хотел в огонь, но быстро протрезвел: «А что еще там? Надобно узнать. Письмо недолго сжечь, но ведь Нурхаци остается. Он не листок бумаги, который со стола могу легко смахнуть рукой». Пальцы разжав, Лэгдэн расправил бережно послание и углубился снова в чтение.
«Ведь Мины разве искренни, когда жалуют тебе подарки? По той причине, что я пойду походом против тебя, сила войска приведет в трепет, мужи и отроки погибнут на поле брани от мечей и стрел, жены и девы останутся вдовами и сиротами. Мины страшатся меня, поэтому соблазняют Тебя выгодами. К тому же Мины с Кореей по языку хотя отличны, по одежде и порядкам схожи. Оба государства, тем не менее, в союзе и выступают сообща. Хотя ты и я говорим на разных языках, а одежда и уклад схожи…
Если бы ты обо всем этом подлинно ведал, то в присланном письме должен был бы написать так: «Мины — мой заклятый враг. Царственный старший брат хаживал против них походом. Небо и Земля, благоволя, помогали ему и сделали так, что он разрушил их города, разбил их толпы. Я желаю с государем, которому благоволят Небо и Земля, сообща строить расчеты, чтобы пойти походом против заклятых врагов — Минов».
Разве не очень было бы хорошо подобно этому написать?»{74}
Послание до конца прочтя, Лэгдэн его рукой. попробовал разгладить. Положив на столик, несколько раз провел ладонью. Но сколько ни старался, а было видно — мятый лист. «Ладно, что цел, — пробормотал себе под нос Лэгдэн и положил письмо в деревянный, отделанный серебром сундучок, — Послание это нужно сохранить. Не ради дружбы с Нурхаци, нет, — Лэгдэн, набычившись, упрямо замотал головой, как бык в упряжи нежеланной. — В подручные к нему я не пойду. И предложением сражаться с Минами меня он тоже не прельстит. Они во мне видят союзника. Только за то, что не тревожу их границ, мне платят щедро серебром. Еще дадут мне больше, когда узнают, что Нурхаци мне предлагает пойти на них войной. А в подтверждение — вот оно — его послание. И потому оно храниться будет. А с тем, кто мне привез его, — Лэгдэн пальцами постучал по крышке сундучка, — я так же поступлю, как обошлись с моим послом. Канкарбайху, клятвенно заверил Шосе У баси, жив И невредим. А отпускать его Нурхаци решил повременить. И возвращение Шосе Убаси я тоже задержу».
— Ну что, ответили отказом? — спросил Сюй Гуапци понуро стоявших Михаила с Павлом. Сам вид их говорил, что верпулись они не с радостным известием, и голос Сюя, прозвучавший приглушенно, выдавал его разочарование.
— Да нет, — отозвался Михаил. — Рыжеволосые нас ласково весьма приняли. С собой четыре пушки дали да тридцать человек, таких, что в обращении с пушками искусны{75}.
— А дальше Цзянси, — продолжил Павел, — их, рыжеволосых, не пустили местные чины. Подняли шум: «Кто вам велел чертей заморских привести с собой?!» Людей, понятно, этих завернули всех, а пушки там, в Цзянси, остались.
— До указания свыше, как сказали, — добавил Михаил.
Губы поджав, Сюй Гуанци сокрушенно покачал головой: «Попробуй-ка внушить тем, кто при дворе вершит делами, что без пушек западных не одолеть Нурхаци нам. Докладывал уже не раз о том. Все без толку».
— Ну что ж, — ласково взглянул Сюй на Михаила с Павлом. — Вы с поручением справились моим вполне. Доволен вами я весьма. Пока будьте свободны. Вам отдых нужен — заслужили вы его.
Один оставшись, Сюй Гуанци лицом посуровел. Подсев к столу, взял было кисть, чтобы писать доклад государю, но положил обратно. Не знал, с чего начать. Уже не раз доказывал, сколь надобны нам западные пушки, но все было напрасно. «А что же там на Ляодуне?» — тут в голову опять запало, и на душе стало тягостно от томящей неизвестности и от сознания собственного бессилия узнать сейчас что-либо новое о событиях на далеком северо-востоке.
* * *
Они пешком пришли. Когда преемнику Сюнь Тинби Юань Питаю сказали, что пешими пришли монголы, он не поверил: «Быть того не может! Как так? Монгол — и без коня?» — «Они пожрали все, что только можно было, у них в кочевьях голод». — «Ну что ж, старшин я их приму, раз слезно о свидании со мною просят».
Навзничь упав, монгольские старшины взывали к милосердию китайского дарги: «Дозволь нам поселиться под Шэньяном. Земля в наших кочевьях мертвая совсем: сухая, голая как камень. Весь скот пропал, и нечем нам кормиться…»
Прищурив масляные глазки, Юань с вожделением смотрел на валявшихся в ногах монголов: «Я их не звал, они явились сами, чтоб заслонить нас от полчищ Нурхаци. Нет, упускать случай такой никак нельзя. Здесь, на этой земле поселившись, они будут защищать ее с нами заодно как свою собственную».