Страница 14 из 45
Прикинув на бумаге общий счет, Лю Нюйхуа зажмурился, чтобы не видеть цифр.
Куда уж тут отстраивать дворец, когда, того гляди, сюда нахлынут орды с севера, и чтобы их сдержать, деньги нужны прежде всего. А чтобы их добыть, вводить придется новые налоги. Чего-то не видать и не слыхать, что кто-то расщедрился на пожертвования для нужд войска, которое еще стоит на Ляодуне.
Встав из-за стола, Лю Нюйхуа уставился в окно, силясь решить, что обложить еще налогом.
* * *
— Откуда взять такую прорву денег? — хватался за Голову новый ляодунский цзинлюэ Сюнь Тинби. — За что ни возьмись, всюду нужны деньги, да еще какие! Шутка сказать, чтоб лук купить, выкладывай 2 ляна серебра, стрелу к нему — гони еще пол-ляна, а то и больше{46}. Что непомерно дорого, это одно. И если б даже деньги были налицо, тут не найти поставщиков, которые нашли бы все, что нужно войску.
Как такового нет его, считан. Раздетая, разутая толпа. На улицах Шэньяна видел сам таких служивых, которые продавали личные вещи, чтоб снаряжение свое починить иль заменить. Здесь обрывок нитки, кожи лоскуток — все денег стоит, и немалых. А иные, оставшись без исподнего, прямо на голое тело латы надевают{47}.
Ратники крайне обозлены, непослушание проявляют. Иные бегут. В том сам имел возможность убедиться днями. В одной из крепостей по списку числилось тысяча людей. А проверять как стал, так насчиталось лишь три сотни{48}. За горло прямо взял юцзи, начальника их: «Где остальные?» — А тот моргает лишь глазами да лепечет: «Мне нечем им платить. Они и разбежались…»
Да и остался кто, их вряд ли воинами можно назвать. У многих на уме одно — лишь как бы с неприятелем не повстречаться. И дело до того дошло, что конники иные порезали своих коней. А спрашивать их стали, зачем так сделали, то прямо говорили: «С какой нам стати убивать самих себя?» — «Как так?» — «А так. Ведь самоубийство это, да и только, нападать на этих дацзы, сидя в седле. Дело одно — промчаться на учебном поле с ветерком, а тут — совсем другое. Смерть верную найти…»
Тянул к жаровне пальцы Сюнь Тинби, зябко поеживаясь. Слыхал, что холодно бывает здесь зимою. Слыхать — это одно, другое — испытать. И эти ветры… От них спасения вроде нет нигде. Ночью от их яростных наскоков жалобно стонут стены и содрогается от страха быть унесенной крыша. Днем, куда бы ни шел, куда бы ни ехал, ветер всюду находит. Бьет в лицо, холодными щупальцами корежит под одеждой тело.
Напротив цзинлюэ, на капе разомлев, блаженно щурится Ляодунский сюньфу Чжоу Юичунь. Он только что приехал. В пути закоченел и вот сейчас в тепле отходит.
Теперь вот им обоим, Сюню с Чжоу, поручено управиться с Нурхаци, со всею его дикою ордой. Спустить указ — не так уж сложно, совсем иное дело — как выполнить его. Который раз уже собираются цзинлюэ с сюньфу, чтобы решить, что предпринять прежде всего.
— Люд здешний дик и своенравен, — взглянув на Чжоу, проговорил с тревогой Сюнь. — Почтения начальству никакого. Скорей наоборот. Тут ехал я по улицам в носилках, так стражникам пришлось дорогу силой расчищать. Толпа в ответ, бранится, кажет кулаки. Того гляди — накинется. И как с таким народом варваров сдержать?
— А человек, он что? — вопросом на вопрос отозвался Чжоу, безучастно глядя из-под набрякших век. Губами пожевав, разжал их: «Он, человек, — червь хлебный, и не более. Послушным будет, коль будет сыт. И уважать начальство станет, куда оно ему добудет хлеб».
— Да, войско накормить сначала нужно, чтобы хватило сил держать оружие в руках и применить его достойно. А здешние склады, считай, пусты. Единственно, что остается, так лишь просить, чтобы из-за Великой стены Доставили сюда. И не только хлеб, но и корм для коней, одежду, снаряжение. А как все это довезти сюда? — скривился Сюнь, словно вдруг живот схватило у него. — Когда сюда я ехал, самолично видел — дорог-то нет.
— По морю можно было бы, — заметил как-то вроде безразлично собеседник.
— Да, верно, — мысль подхватил цзинлюэ. — Я как-то сразу не подумал.
— Об этом думали уже. Оно дешевле будет по морю, чем на быках по бездорожью. Увы… — сюньфу со скорбным видом на груди руки сложил, — чтоб сытым было наше войско здесь, на Ляодуне, потребны 4 тысячи морских судов. А их в наличности — 700{49}.
От налетевшего порыва ветра весь дом, казалось, вздрогнул. Словно чьи-то лапы когтистые попробовали сорвать крышу, и она противилась. И в этом стены помогали ей, отчего весь дом гудел натужно, жалобно.
И от этих звуков оба сановника почувствовали себя одиноко и неуютно. Одолевавшие обоих сомнения, которые таили друг от друга, что удастся управиться с Нурхаци, отдались у одного щемящей внутри тяжестью, каким-то душевным замиранием — у другого. «В ограде, что вроде была, теперь такие бреши: не стало Фушуни, Кайюани, Цинхэ, Телина… Того гляди, обвалится строение все. Что можем сделать мы теперь, когда до нас так дело запустили?…»
* * *
— Нет, все ж, видно, они не сговаривались, — к такому заключению пришли члены Совета девяти, сличив прошения об отставке, которые разом почти прислали в столицу Чжоу Юнчунь и Сюнь Тицби.
— Тяжко болеет бабушка моя, — первый писал, — и потому мой долг, как внука, быть при ней. И потому прошу нижайше снять меня с должности Ляодунского сюньфу.
— Я занедужил здесь, на Ляодуне, — докладывал второй, — вредны мне здешние места. В этой связи ходатайствую об отставке{50}.
— Обоим отказать, — решила девятка. — Пусть сердцем успокоятся и службу по-прежнему несут на Ляодуне{51}.
* * *
— Посланец вана Ли Тун Гуй томился на посольском подворье в китайской столице. «Сиди и жди. Как будет надобно, так позовут», — сказали ему, когда он, сочтя, что времени прошло уже изрядно, как вручил послание государя своего, пытался разузнать, будет ли ответ и сколько ждать.
— Им хорошо говорить, — бурчал сердито Ли Тун Гуй, изнывая от безделья и неизвестности, — «сиди и жди…» Они-то дома. А я-то нет. Вот в потолок смотри да меряй шагами Двор — и все занятие тут. Не выйдешь за ворота. Да и идти-то не с чем: в кошеле не густо. Ван не расщедрился особо на дорожные и прочие расходы. Нужду он в деньгах сам немалую имеет. Иначе быть не может, когда им правит баба. Куда б еще ни шло, была бы то супруга, а то наложница…{52}
А между тем, хотя роптал в душе посол корейский, им привезенное послание не лежало без движения. Оно ходило по рукам сановников из двух палат: военной и обрядов.
— А рать моя, что послана была по предписанию Сына Неба, вся полегла… Хохори, зять Нурхаци, выговаривал нашему воеводе, что в полон им взят был, за то, что я не согласился, как предлагали, мир заключить. К тому ж еще Нурхаци, атаман, и сыновья его так говорили: «А раз управились с Северной заставой и Цзансаем, то теперь черед — владению вана, негоже за спиною оставлять его, когда мы примемся за Ляодун».
Эти слова звучали неуместно здесь, под сводами Военной палаты, где были оглашены донесения о падении Фушуни, Кайюани, Телипа. Суета и страх лишь за себя крылись за строками послания вана. Храня молчание, хмуро переглядывались между собой сановники палаты: «Крайне чрезмерны самоволие и жестокость, которые являет разбойник Нурхаци. Если б он на самом деле желал быть в мире с нашею страной, то разве б он намерения имел напасть? С того времени, как разбойники-япошки опустошили нашу страну, жить стало нам невмоготу. Однако до конца блюду душевную чистоту слуги Сына Неба, не поддаваясь на соблазны злого разбойника»{53}.
— И то ладно, — с кривой ухмылкой заключил начальник Бин бу.
Те места в послании вана, где изливался в сетованиях он, не особо занимали скопцов из Палаты обрядов. Для них на первом месте было то — во всем ли ван ведет себя как верноподданный владыки Поднебесной, не допустил ли он чего такого, что, хоть и на письме, может позволить старший, но никак не младший. Насколько верный ван слуга, сомнения уже были. И то, что в переписку он выступил с разбойником и плутом, их только усугубило. И что на этот счет ван говорит в своем письме? «Закрывать и открывать перед ними двери, ослаблять и натягивать узду— обычное правило обращения с дикарями… Нурхаци-атаман, прочтя ответ тот, пришел в крайнее неистовство. И если бы наша страна на деле намеревалась войти с ним в мирные сношения, то разве бы написаны были слова, которые вызвали его гнев?»