Страница 7 из 54
Именно собственный опыт каждого народа, нации формирует индивидуально-неповторимые черты их исторического лица. Именно в традициях каждой социально-этнической общности воплощается ее специфика. Гипертрофия национальных особенностей, традиций лежит в основе всех разновидностей национализма — идеологии, пользующейся в Латинской Америке огромным влиянием.
В силу того что в странах региона на повестке дня стояли и стоят задачи защиты национальных интересов от экспансии иностранных монополий, в сознании населения государств региона к югу от Рио-Гранде постепенно сформировалась тенденция рассматривать социальные проблемы через «национальную» призму: те или иные общественные силы оценивались и оцениваются прежде всего с точки зрения соответствия или несоответствия их действий, программ и идеологических схем национальным интересам. С одной стороны, такого рода настроения в массовом сознании расширяли возможности антиимпериалистической борьбы, с другой — объективно создавали возможность спекуляций со стороны националистических кругов на росте национальных чувств. Стремясь использовать в собственных интересах охарактеризованную особенность духовной атмосферы, националисты всех направлений положили свои интерпретации категории национальное и производных от нее понятий («национальные интересы», «национальное единство» и т. п.) в основу созданных ими теоретических схем. Одно из центральных мест в понятийном аппарате националистических концепций занимает национальная традиция.
Одной из характерных особенностей социально-психологической атмосферы стран Латинской Америки в последние десятилетия стало формирование и весьма широкое распространение в массовом сознании благоприятной по отношению к национализму психологической установки.
Чтобы прояснить суть этого явления, приведем отрывок из социологического опроса, проведенного в конце 60-х годов среди участников революционных выступлений в аргентинском городе Кордове. Вот что ответил один из опрошенных, типичный рядовой рабочий, на вопрос о характере политических взглядов, его собственных и его товарищей:
«Мы — националисты, мы не имеем ничего общего с другой политикой…» Далее он заявил, что они выступают за «социализм… но националистический, не марксистский…»{31}
В приведенных словах баррикадного бойца Кордовы нашло отражение типичное для значительной части трудящихся Латинской Америки понимание слова «национализм».
Этот последний отождествлялся ими с защитой национальных интересов, с идеологией, политикой и социальной практикой, направленными на всестороннее развитие национального: национальной экономики, национальной культуры и т. д. Аналогичное понимание термина «национализм» было характерно и для радикализированных средних слоев, например для молодого прогрессивного офицерства, а также для представителей подавляющего большинства леворадикальных и ультралевых течений.
На формирование такого представления о национализме в значительной части трудящихся масс и средних слоев ощутимое, хотя и опосредованное, влияние оказала трактовка национализма, которая была весьма распространена на противоположном социальном полюсе — в среде буржуазной элиты, связанной с иностранным капиталом и стремившейся с его помощью осуществить модернизацию своих стран, достигнуть уровня развитых государств Запада. Ее взгляды на этот вопрос очень точно выразил министр иностранных дел Аргентины в диктаторском правительстве Онганиа (1966–1970) Коста Мендес[3], который заявил: «Мы приступили к проведению политики национального величия; эта политика не является националистической, национализм устарел»{32}. В интерпретации этих кругов, как, впрочем, и западных, прежде всего североамериканских, теоретиков, любая мера, пусть даже самая незначительная, направленная на ослабление зависимости от империализма (например, попытки поставить хотя бы под минимальный контроль деятельность иностранного капитала, не говоря уже о таких акциях, как национализация), характеризовалась как «болезненный национализм», «национальная ограниченность», отрицание «универсальных ценностей цивилизации» и т. д.
В значительной степени как реакция на это в широких слоях населения, испытывавших гнет со стороны империализма, выработалась постепенно благоприятная психологическая установка по отношению к самому термину «национализм», а следовательно, и по отношению ко всему тому, что с ним связывалось. Эта установка выражалась в готовности к некритическому положительному восприятию информации, которая исходила от всех тех, кто провозглашал себя сторонниками национализма, подчеркивая тем самым свою претензию на роль наиболее последовательных защитников «национального», в том числе национальных традиций. Данная установка играла и играет противоречивую роль. С одной стороны, само ее появление было обусловлено резким качественным ростом антиимпериалистических настроений в латиноамериканском обществе, с другой — в условиях 60–80-х годов она стала, по сути дела, основным (или, во всяком случае, одним из основных) путем проникновения националистической идеологии в сознание масс в условиях их поворота влево.
Для марксистов особое значение имел тот факт, что установка эта проявлялась не только в предрасположенности к некритическому положительному восприятию информации, которая поступала от тех, кто провозглашал себя сторонниками национализма. В не меньшей степени эта установке! обусловила предрасположенность к отрицательной психологической реакции в отношении всех тех, кто провозглашал себя противниками национализма. Причем обращалась она зачастую как против сторонников антинациональных космополитических теорий, так и против пролетарских интернационалистов. Яркий пример действия данной психологической установки как в том, так и в другом направлении дает интервью, отрывок из которого был приведен выше.
В подобной ситуации задача определения содержания понятия национальное и производных от него, в том числе национальной традиции, приобрела для латиноамериканских коммунистов большое политическое значение.
В марксистской интерпретации социологическая категория национальное — это соотносительная категория, т. е. ее содержание может рассматриваться в разном ракурсе в зависимости от того, с чем она соотносится. Латиноамериканскими марксистами данная категория рассматривалась в соотношении с понятиями антинациональное и интернациональное. Национальное, противопоставляемое антинациональному, рассматривалось как синоним исторически прогрессивного. Если же национальное определялось в соотношении с понятием интернациональное, то оно рассматривалось как совокупность черт исторического своеобразия той или иной страны, выделяющих ее среди других государств и народов. В соответствии с этим латиноамериканские коммунисты трактовали понятие национальной традиции (отождествляемой в данном случае с опытом прошедших поколений) двояко: либо как все историческое наследие нации в целом, либо только как прогрессивную (в таком случае часто употреблялся термин подлинно национальное) традицию.
Марксисты-ленинцы неоднократно подчеркивали, что наиболее последовательными защитниками национального выступают именно революционные силы. Как правило, ими особо отмечается, что патриотизм, подлинная, свободная от национальной узости любовь к родине составляет неразрывное диалектическое единство с пролетарским интернационализмом. В то же время, учитывая реальности массового сознания, коммунисты часто употребляют в своей политической лексике термины прогрессивные националисты, левые националисты, подлинные националисты и т. п. в качестве синонимов слова патриоты.
Латиноамериканские марксисты прикладывали и прикладывают большие усилия, с тем чтобы выразить универсальные положения научного социализма в такой форме, которая в максимальной степени учитывала бы особенности психического склада, духовной культуры народов региона. Проблема соотношения национальных особенностей, традиций и общих закономерностей — объект пристального внимания марксистов-ленинцев, представителей других революционных сил.