Страница 40 из 54
Анархия, своеволие каудильо, очень часто превращавших положения демократических латиноамериканских конституций в пустой звук, нищета и бесправие масс, в некоторых странах — деспотизм реакционных диктаторских режимов — таковы характеристики действительности Латинской Америки после Войны за независимость, в первую очередь бросающиеся в глаза. Казалось, действительность эта, в том числе трагическая судьба самого С. Боливара, подтверждают убийственную оценку положения и перспектив развития региона, данную Освободителем незадолго до смерти: «Во-первых, нам не дано управлять Америкой; во-вторых, тот, кто служит революции, пашет море; в-третьих, единственное, что можно сделать по отношению к Америке, — это эмигрировать из нее; в-четвертых, эта страна неизбежно попадет в руки разнузданных толп, которые незаметно для себя передадут ее во власть разномастных тиранов; в-пятых, когда мы будем сгорать в огне собственных жестокостей и преступлений, европейцы не удостоят нас чести нового завоевания; в-шестых, если возможно допустить, чтобы какая-то часть света вновь впала в первобытный хаос, то это будет Америка на последнем этапе ее истории»{174}.
В подобной ситуации перед многими мыслящими людьми встал вопрос: можно ли быть свободным, оставаясь латиноамериканцем? Немало людей, в том числе видных мыслителей середины и второй половины XIX в., дали отрицательный ответ. Чтобы стать свободным, полагали они, нужно перестроить латиноамериканскую действительность столь коренным образом, чтобы страны региона перестали быть частью ибероамериканского мира и стали частью западной цивилизации. Ставилась задача перестать быть иберийской Америкой и стать Западом по другую сторону Атлантики, следуя примеру США. «Станем Соединенными Штатами», — провозглашал Д. Ф. Сармьенто{175}. В аналогичном духе высказывались X. Б. Альберди, говоривший о желательности становления «настоящего янки» Южной Америки, и мексиканец X. Сьерра, видевший единственную альтернативу в том, чтобы «превратиться в янки по другую сторону Северной Америки»{176}.
Необходимо подчеркнуть, что смысл подобных призывов следует оценивать конкретно-исторически. На этапе борьбы против реакционных клерикально-помещичьих диктатур, в 30–60-е годы XIX в., они обладали несомненно позитивным потенциалом как орудие борьбы против реакционного испанизма таких диктатур, против попыток их сторонников под предлогом необходимости сохранения «основ национальной жизни» оставить без изменения колониальные порядки. США являлись в тот исторический период прежде всего символом быстрого прогресса в условиях страны, свободной от пут средневековых архаичных институтов. Именно желание добиться подобного прогресса (неизбежно носившего в тот период буржуазно-антагонистический характер) заставляло Сармьенто выдвигать упомянутый лозунг. Но это отнюдь не значит, что Сармьенто и его сподвижники выступали за превращение Аргентины или других стран региона к югу от Рио-Гранде в колонию США.
Все сказанное не означает, конечно, отрицания крупных недостатков в концепциях Сармьенто, Альберди и их единомышленников. Основной из них — отрицание значимости, более того, права на существование иных участников процесса культурного синтеза. В первую очередь это касается индейцев, в значительной мере — испанского наследия. Так, для X. Б. Альберди в Америке «все, что не является европейским, есть варварство» и должно быть искоренено{177}.
Обобщенным выражением западнической (если брать господствующую тенденцию) ориентации латиноамериканской общественной мысли второй половины XIX в. стало господство позитивизма в различных областях — философии, идеологии, политической практике. Позитивистская доктрина, сердцевина которой сводилась к утверждению идеи и обоснованию конкретных методов достижения неограниченного прогресса в рамках капитализма, носила двойственный характер. С одной стороны, ее распространение способствовало подрыву колониальных духовных традиций, наследия схоластики и догматизма. Она стала действенным оружием в борьбе против обскурантизма реакционных клерикальных режимов типа режима Росаса в Аргентине. Вместе с тем стабилизировавшая свою власть олигархия использовала (особенно в конце XIX — начале XX в.) позитивистские лозунги в своих собственных целях.
Одной из главных «осей», вокруг которых вращалась духовная жизнь Латинской Америки начиная с середины XIX в., стала выдвинутая Д. Ф. Сармьенто концепция «цивилизация и варварство». В соответствии со схемой аргентинского мыслителя города, в особенности крупные капиталистические центры типа Буэнос-Айреса, будучи выражением европейского начала в жизни Нового Света, представляют цивилизацию и соответственно являются воплощением и носителем подлинных национальных традиций. Все то, что относилось к колониальному наследию, испанскому началу, в том числе образ жизни и культура жителей внутренних районов Аргентины, прежде всего социально-этнический комплекс «гаучо», — все это характеризовалось как варварство.
Подчеркивая прогрессивное значение этой концепции в тот период, когда она была выдвинута, ту роль, которую сыграли работы Д. Ф. Сармьенто в борьбе с диктатурой Росаса, аргентинские коммунисты отмечали вместе с тем и ее слабые стороны: идеализацию роли крупного капиталистического города, переоценку его «цивилизаторских» возможностей, преувеличение роли Буэнос-Айреса как решающего фактора поступательного развития Аргентины и одновременно игнорирование позитивного вклада остальных провинций в процесс формирования исторического облика страны{178}.
Здесь следует, впрочем, оговориться, что Д. Ф. Сармьенто, решительно отвергая образ жизни традиционной Аргентины, прежде всего гаучо, в то же время осознавал собственную глубинную связь с этим типом национального характера и признавал по меньшей мере эстетическую значимость гаучо как участника процесса формирования национальной культуры.
Программа «тотальной европеизации» Латинской Америки, выдвинутая в работах Сармьенто, Альберди и других, представляла собой отнюдь не абстрактное теоретизирование, а конкретный план полной перестройки человеческой реальности региона, начиная с генетических основ и кончая сознанием. Этот план имел два основных пункта: организация широкой кампании просвещения населения с целью искоренения колониальных обычаев и массовая европейская иммиграция, организованная с целью перенесения на землю Ибероамерики элементов западной цивилизации, так сказать, в готовом виде, посредством укоренения на ней выходцев из Старого Света — носителей культурных норм, образа жизни, свойственных данной цивилизации. На протяжении второй половины XIX в. во многих странах Латинской Америки принимается законодательство, всячески поощрявшее европейскую иммиграцию.
Сармьенто, Альберди и их единомышленники, анализируя опыт Европы и Северной Америки, пришли к вполне справедливому выводу, что наиболее оптимальные условия для ускоренного капиталистического развития требуют и соответствующих социокультурных условий. Политика поощрения иммиграции была в принципе попыткой искусственным путем создать ту ситуацию «слитности» и взаимного стимулирования социально-экономических и культурно-психологических условий буржуазного прогресса, которая характерна для Западной Европы и Северной Америки{179}.
Выше уже немало говорилось о культурно-этническом аспекте проблематики европейской иммиграции. Здесь же необходимо добавить следующее. Если дать общую оценку результатам политики поощрения иммиграции второй половины XIX — начала XX в. в таких странах, как Аргентина, Уругвай, Чили, Бразилия, то следует признать, что включение в жизнь этих стран огромных масс переселенцев из Европы способствовало существенному ускорению социально-экономического развития, подрыву архаичных структур, открыло простор развитию капитализма. Однако главная стратегическая цель, которую ставили перед собой Сармьенто, Альберди и их единомышленники, — вывести страны региона на уровень развитых капиталистических держав — достигнута не была. В немалой степени это было обусловлено тормозящим воздействием основных структур традиционного общества, прежде всего латифундизма. Сказалось и то обстоятельство, что сама иммиграция приобрела несколько иной характер, чем было задумано: основную массу переселенцев в Новый Свет составили выходцы отнюдь не из самых развитых капиталистических стран — Испании и Италии.