Страница 75 из 100
— Допустим, — безнадежно сказал средний сантехник, — этот… как его…
— Выдропуск, — подсказал младший.
— Да. Этот Выдропуск — это аспирант Федор. И он приезжает, допустим, в Салехард. Ему там официально не рады. Он открывает холодильник…
— Введя пароль, — уточнил младший.
— Да. Введя пароль… А там на полке с огурцами сидит… эта твоя… Лера. Поджав ноги. Синие. И держит в руке, допустим, вареную колбасу. И говорит…
— Так сладко, чуть дыша, — опять уточнил младший.
— Не сбивай… Так вот, говорит: «Если ты, некогда любимый мною, а теперь невыносимый для простого глаза аспирант, не перестанешь искать встреч с моим сыном Георгием, то я сейчас…»
— Что? — поинтересовался младший.
— Ты меня сбил с мысли! — злобно сказал средний. — Сам придумывай, если умный такой, понял? Твоя Лера, в конце концов! И колбаса твоя!
— Извини, Вась, больше не буду. Ну, извини, давай дальше…
— Так вот, — продолжил средний с тяжелой интонацией отложенного, но неразрешенного конфликта. — Короче, между ними происходит разговор о пределах власти родительской. Он говорит: «Как это — не ищи встреч? Это же сын мой! Я его отец!» Она ему: «Не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал! Ты — биологический отец, не стану отрицать, но мальчику нужен другой отец, не биологический, а этот, как его…»
— Клинический? — не утерпев, подсказал младший.
— Нет, — подумал и отверг средний. — Не клинический, а который ходит с сыном в парк есть мороженое. Чувствуя в своей широкой руке его маленькую, доверчивую ладошку.
— Лорд Честерфилд, — констатировал младший. — Завышенные требования.
— Он говорит, — продолжал средний, — «Разве это не я? Разве я не думал о нашем малыше самые нежные думы?» А она: «Ах, это ты! А где был ты, когда у него был коклюш, я всю ночь сидела при нем, глаз не сомкнувши, а в семь утра уходила на работу? А где был ты, когда я его ягелем кормила две недели до зарплаты? А где был ты…»
— Когда от солнца воссияли повсюду новые лучи, — завершил младший и добавил: — А потом она говорит: «Стремнинами путей ты разных прошел ли моря глубину?» В том смысле, что ты к нам поездом или с островов Арктического Института?
— Что он там делал? — насторожился средний.
— А у него обсерватория, — предположил младший. — Изучает он, например, зимней ночью, какое дал Творец пространство небесам.
— Не усугубляй наших проблем космогоническими, — сказал средний. — Итак, Федор говорит: поездом.
— А она тогда: вот и прекрасно, через час идет обратный, а пока пойдем, я тебя ягелем угощу. Как знала, что приедешь, — нарвала свеженького по полярному утру.
— Федор, негодуя, захлопывает дверь холодильника, но вареная колбаса не дает ей закрыться, Лера выскакивает оттуда, ударяет Федора колбасой по голове, потом еще и еще, отчего он тут же решает уехать обратно на острова…
— Вась, ты же говорил, он не оттуда приехал…
— Неважно, на Землю Франца-Иосифа… «Да здравствует император Франц-Иосиф!» — кричит он, спешно покидая сумрачный дом…
— Вась, не перегибай образовательную планку, читатель не оценит, — остерег младший.
— А она, отшвырнув надломленную колбасу, бросается на диван и истошно кричит: «Господи, как же мне это надоело! Как надоело мне это все! Кто бы знал бы!»
Средний сантехник прокричал это, как раненая чайка, и смолк, тяжело дыша.
— Василь, — осторожно сказал Семен Иваныч, — не надо выжимать сердце в чернильницу, это порочный путь. Вон на Мюссе посмотри, до чего дошел человек. На расстоянии надо держаться от сюжета, а то коготок увяз — всю птичку сактировать.
— Правда, Вась, — поддержал младший, — поспокойней. Ну, что нервничать из-за этого романа. Ну, не напишем, в конце концов, и не напишем, во вторник еще мы и знать не знали о нем, и ведать не ведали. Не расстраивайся.
Средний смолчал.
— А я вот интересуюсь, — вступил старший сантехник, видимо намеренный сместить тему, — этот Энгельрих, который инструкции давал, — уважаемый, видимо, в обществе человек — он кто будет по профессии? Я там выражения одного не разобрал в его адрес.
— Могущественный нутрозор, — справился младший.
— По-нашему, рентгенолог, — сказал средний. — Или патологоанатом. Это у Срезневского надо уточнить.
— У нас в семье, — сказал старший, — традиционно велико было уважение к врачам. Чуть ли не богов в них видели. У бабушки был знакомый педиатр, так она, бывало, три раза на дню к нему зайдет спросить, не надо ли ему чего. А отец, так и вовсе без одного-двух ухогорлоносов за стол не садился. Очень уважал это дело. И нам, сыновьям своим, передал эту уважительность.
— Раньше вообще люди были откровеннее, — сказал средний.
— Большое радушие было, — вспомнил старший.
Младший молча расстроился, что ему не довелось застать этого времени.
— Это все прекрасно, — сказал средний, — все мы были в Аркадии, но теперь у нас другие заботы. В мир пришла проза. Художественная. И принесла с собой печаль, именуемую в дальнейшем творческими поисками. Вопрос прежний: что делать с текстом?
— Это как в зоопарке, — сказал младший, глядя на клочковатую груду текстов, набранных за день с миру по нитке. — Захочешь на тигров посмотреть, так все обойдешь. Тут тебе и жирафы, и лемуры, и мужик свирепый с гелиевыми шариками. Пахнет стойлом, и все фотографируются на фоне густых решеток. А тигров отыщешь только на обратной дороге, у самого выхода, когда и сам уже наломаешься, так что ничего не надо, и они накушались и спят хребтом к зрителю.
— Какой в тебе, Саня, пропал действительный член команды Кусто, — оценил средний. — Десять лет с ластоногими. А теперь, коллеги, за вычетом эпических сравнений, чем вы еще способны потрафить обществу?
— Ну, ты тоже, Вась, шерсть не надирай, — внушительно сказал старший. — Кто перед тобой провинился? Наша общая была идея, и все делаем, что можем.
— Кислое дело, значит, — подвел итоги средний. — Пройдет девица — пригорюнится. А пройдут фрейдисты — салют роману. М-да. Фрейдисты, эти отзывчивые люди, они, конечно, уж если пройдут, то уж пройдут…
Он хлопнул ладонью по столу и промолвил:
— У меня есть намерение сходить к нашему автору. Пусть, как говорят у Ивана Петровича, внесет свою большую лепту. Это, в конце концов, в его моральных обязанностях.
Соавторы разом посмотрели на него.
— Вася, — тревожно сказал младший. — Мы же ради чего это все затевали… У нас же был план такой, что…
Средний повернулся к нему с очень злым выражением.
— Я помню, — сказал он. — У меня, Саня, вообще чудесная память. Я даже помню, кто обещал вчера после ужина вымыть посуду, которую вымыл не он.
Младший только тут вспомнил и сконфузился.
— Василь, — суетливо сказал старший, — ну, ты в самом деле, что ж это тогда будет… тогда для чего мы старались… мы же надеялись, Василь…
— Хватит уж, — отчужденно сказал на это средний. — Отшумели свое хризантемы в саду. Смотрите проще на вещи. Проще и трезвее. Я скоро.
И он вышел, а два сантехника остались подавленно смотреть на телевизор, словно от него могла выйти польза.
Он поднялся на девятый этаж и позвонил в дверь.
— Кто там? — спросили его.
Средний сантехник подумал, что этот вопрос мог бы быть хорошим аргументом в споре о всемогуществе автора, но сейчас эта мысль казалась ему праздной. Он назвался.
— Чем обязан? — холодно спросили его, и он понял, что автор не забыл неприязни, выказанной им при первом появлении на литературной сцене.
— Откройте, пожалуйста, — сдержанно сказал сантехник. — У нас дело к вам.
Замок щелкнул, стало видно глаз и бороду автора, но дверь осталась на цепочке.
— Какое именно?
— Может, пустите в дом? — спросил сантехник. — Что ж мы будем через дверь, все-таки цивилизованные люди…
— Нет уж, извините, — решительно отказал автор. — Мало ли вы какую штуку выкинете. Бывает, и газовщиками представляются. Много всякой накипи ходит.
Сантехник, крайне щекотливый в публичном отношении, остро чувствовал, как соседи автора по лестничной клетке, потирая привычную к их бессмысленным действиям печень, впиваются в дверной глазок, бросив поливку цветов, которые каплют грязью из поддона на горячую батарею, а неполитые забывают о жажде и с остервенением поворачивают пестики в сторону двери, надеясь, что хотя бы какое-то насекомое со скучным, но неизбежным визитом опыления принесет щекочущие вести о том, как автор скандалил со своим сантехником.