Овидий в изгнании

— Придавливайте камушками его! — кричал старшина. — Через каждые десять-пятнадцать метров!

Но Денис Иванович отмотал за пределы слышимости.

Произнося всякие слова, старшина, предельно вытянувшись относительно носка на бинте, подобрал в радиусе, очерченном его послушным телом, горстку щебенки, высыпал ее на подотчетный хвост бинта и пошел в сторону Дениса Ивановича. Выяснилось, что насчет десяти-пятнадцати метров тот догадался самостоятельно. Длинный бинт, способный в случае чего остановить фонтанирующую кровь Дениса Ивановича, вился, придавленный где монтировкой, где ботинком, вдоль поворота трассы, как мировой змей, и проезжавшие мимо совершали много нарушений, будучи увлечены этим зрелищем.

— Теперь так, — распорядительно сказал Сидорово-Выдрин. — У меня шаг — метр пятнадцать, это точно. Это стандартный правоохранительный шаг. Я пойду вдоль бинта. Если в нем действительно сто двадцать метров, как вы заверяете, это будет сто четыре и три десятых шага. Чтобы не было претензий с вашей стороны, я готов засчитать сто четыре.

И он двинулся вдоль бинта. Денис Иванович постоял, глядя на его уверенную фигуру, а потом, опомнившись, побежал вдогонку. Сидорово-Выдрина он застал на том конце. «Сто пять, — сказал тот и позволил себе человеческую улыбку. — Умрите, Денис Иванович, лучше не обмотаетесь». И Денис Иванович ответил ему той же улыбкой. «Пойду, — заторопился он. — Там ботинок мой». Он убежал, вернулся с ботинком, на ходу сматывая посеревший бинт, и стал на исходную.

— Это у вас йод. Не выветрился? Нет, — ответил старшина самому себе. — Это у вас от головы, а тут от ног. Вы хорошо экипированы. А от угревой сыпи у вас… хорошо, вижу. Сердечно-сосудистые и урология хорошо представлены, — сделал он вывод, — но отсутствие каких бы то ни было гинекологических средств вызывает у меня обоснованное беспокойство.

— Вот молоток есть, — предложил Денис Иванович, чувствуя свою слабину, но желая загладить ее предупредительностью, и не остановился перед тем, чтобы показать молоток.

Старшина молоток отверг.

— Не поможет, — сказал он. — А, кстати, слоновость? Чем вы боретесь в пути со слоновостью?

 — Это как? — осторожно спросил Денис Иванович.

Гаишник показал.

Денис Иванович, сказав в сердце, что он ждал от слоновости большего, отодвинулся от Сидорово-Выдрина, поскольку тот занял на шоссе много места, и признался, что таких помех в пути он не предвидел.

— Как же так? — всплеснул Сидорово-Выдрин чудовищными руками. — С такой, признаться, беспечностью… а ведь болезнь-то, она ждать не будет! Она не скажет: «Денис Иванович сейчас в пути, так я подожду, пока он заедет в какой-нибудь мотель или придорожное кафе»! Нет, не скажет она такого! Она коварна и нагрянет! А фантомные боли — их, я надеюсь, вы предусмотрели?

Но по лицу Дениса Ивановича угадывалось, что, укладываясь в дорогу, он наплевательски отнесся к перспективе фантомных болей.

Лицо старшины сделалось горьким и официальным. Не вдаваясь в ненужные более разговоры, он достал блокнот учета придорожных преступлений и, одновременно записывая в нем свои слова для недоверчивого потомства, отчеканил:

— За отсутствие средств борьбы с фантомными болями…

— Это тост? — шаблонно пошутил Денис Иванович, не сумевший реабилитироваться после молотка, и сник, поняв свою несостоятельность.

— …я вынужден вас, Денис Иванович, наказать. Я не позволю вам отсюда ехать, а вашу машину мы эвакуируем.

Денис Иванович, не поверив, что он это слышал, просил повторить.

— Вы это слышали, — резюмировал Сидорово-Выдрин. — Сейчас придет эвакуатор. Я сделаю такие распоряжения. — И достает телефон.

Тогда тот: ну, коли на то пошло, и я хочу сделать один звонок.

— Это ваше право, — замечает старшина. — Мы же в свободной стране. Здесь каждый вправе звонить, сколько считает нужным как человек и гражданин.

И вот один, поднеся руку козырьком ко лбу, в ожидании смотрит на запад, а другой с изумленьем глядит на восток.

И вот замаячила черная точка с той стороны, куда глядели глаза старшины, все ближе и ближе, и вот уж в ней различимы черты эвакуатора, — а с той стороны, куда, до боли напрягая очи, глядит Денис Иванович, ничего не видно.

И вот подъехали. Черный крюк, подобный крюкам в мясном ряду, на которых готовятся повиснуть, радушно позируя шумливой толпе малых голландцев, распахнутые до позвоночника свиные туши, — живописный крюк увесисто покачивался то килевой, то бортовой качкой, и когда эвакуатор тормознул и дал задний ход, из него выказались два заинтересованных лица работников эвакуационной службы.

— В эвакуацию, значит, — откомментировали они свое появление, адресуясь к Денису Ивановичу как стороне, нуждающейся в сострадании. — Дан, значит, ей приказ в другую сторону. Ну, провожай, солдат, зазнобу. Старшина, отзынь на сторону, кубатурой работу застишь.

— Мужики! — вдруг решившись на что-то, былинно сказал Денис Иванович. — Значит, не ехать мне больше?

— Не ехать, — охотно согласились люди эвакуатора.

— А как же, мужики, — ведь часу не прошло, выходил я из дому, думая: эх, поеду я… по воле вольной поеду! Так как же, мужики?

— Все под Богом ходим, — оформили общий тезис люди эвакуатора. — Ты гороскоп читал на сегодня, может, тебе там предписано дома сидеть, цветы поливать? А ты зачем-то поехал. Зря.

— Дозвольте же, мужики, на прощанье сигаретку выкурить!

— Отчего ж, — посовещались люди эвакуатора, уловив безмолвное согласие старшины. — На прощанье-то. Выкури, конечно.

И Денис Иванович, в неловких пальцах ероша спичку, то ломающуюся, то гаснущую на ветру, с ужасной медленностью засмолил наконец сигаретку и поднял от ладоней отчаянно-веселые глаза.

— А что, мужики! — публично произнес он. — Ведь жить-то хорошо?

— Как подумаешь, так, конечно, хорошо, — решили мужики. — Мы с этим спорить не будем. Чего ж плохого, как подумаешь.

— А через двести-то лет, глядишь, и еще лучше будет?

— Не исключено, — ответили мужики, не найдя в его смелых прогнозах основания для дискуссии. — То есть очень даже может быть. Сволочь всякую повыведут, и останутся на земле исключительно люди, живущие честным трудом. Ну, и кассиры еще кое-где. Для отчетности.

И тут старшина, ахнув, заметил то, что своими утопическими фантазиями пытался скрыть от них в последние пять минут Денис Иванович, — движущуюся от горизонта точку, которая, увеличиваясь, приобретала казенно-красный цвет и периодически испускала трель, какою дочери Ахелоевы сверлят в неистовстве просторы мирового океана.

— Грузи ее! — завопил он, кидаясь к конфискованной зазнобе Дениса Ивановича. — Давай не стой, заводи живей крюк-то! Подавай, подавай на меня!

— Э, нет! — прогремел оживший Денис Иванович, бросаясь к ним тигриным скоком. — Ярильцын! — одновременно кричал он высунувшемуся из пожарной машины лицу с эпическими усами. — Вовремя! Не жалей ресурсов, рассчитаемся!

— Не впервой, — с удовольствием отвечал Ярильцын. — Концы разбухтовать, — отдал он распоряжение по персоналу. — С огнетушителей шпильку. Лестницу не шевели пока, нечего ей. И не сепети, успеем.

— Успели-таки, — успокоенно сказал Денис Иванович. — Каждый раз, понимаешь, так, — обратился он к бесцельно волнующемуся Сидорово-Выдрину, — всю душу вымотают, их дожидаючись. Я думаю, может, они за ближайшим холмом стерегут для эффекта? Все-таки американский кинематограф портит вкус, особенно людям с высокой двигательной активностью.

— Это чего! — кричал, не слыша его, Сидорово-Выдрин.

— Давай отойдем, — тронул его Денис Иванович за рукав. — С обочины посмотрим.

Люди эвакуатора поняли неладное, и уши синхронно прижались у них к головам, а зубы сверкнули и скрылись. Они прыгнули в кабину и развернулись поперек шоссе, очевидно намереваясь зайти к пожарной машине со стороны крюйт-камеры.

— На детонацию рассчитывают, — отметил Денис Иванович. — Ну, это вряд ли. Против Ярильцына они не в авантаже. Если только скоростью возьмут.