Славное дело: Американская революция 1763-1789

Красные мундиры высадились без всякого сопротивления. Если и было хоть какое-то намерение противостоять им с помощью оружия, то оно улетучилось, когда стало известно, что эскадра из Галифакса подошла к Бостону. Когда корабли начали входить в гавань, собрание массачусетских городов «распалось и побежало прочь из города, словно стадо ошпаренных свиней», как зло выразился Джон Мейн. Это бегство заставило бостонцев осознать, что в тот момент они остались с британской армией один на один[357].

Бостон был напуган войсками, но не усмирен. Власти, включая совет и членов городского управления, ответили твердым «нет» на все требования предоставить военным квартиры и припасы. Казармы имелись на Касл-Айленде, сказали они, а если губернатор и британские командиры не желали ими воспользоваться, то они могли снять помещения в городе за деньги. Временно командовавший частями полковник Далримпл предпочел не рассредоточивать своих солдат по частным домам, гостиницам и тавернам. Поддерживать дисциплину было непросто даже и в лучших условиях, а при разобщенности командования это оказалось бы почти невозможно[358].

До поры до времени, как мы знаем, армии пришлось довольствоваться весьма некомфортным постоем: 29-й полк с полным походным снаряжением разбил палатки в городском парке, а 14-й устроился в насквозь продуваемом, тесном и неудобном Фанел-холле. На следующий день Бернард открыл настежь двери особняка, в котором встречались члены совета и палаты представителей, и часть 14-го полка переместилась в него.

Сложившаяся ситуация выглядела совершенно неприемлемой в свете приближавшихся холодов; 29-й полк явно требовалось разместить на зимних квартирах. Губернатор Бернард приказал освободить для солдат «мануфактурный дом», в котором прежде располагались школы прядения и который теперь сдавался частным жильцам. Однако постояльцы отказались съезжать, и на протяжении последующих трех недель шериф Гринлиф, подстегиваемый Бернардом и Томасом Хатчинсоном, пытался сначала убедить, а затем заставить их выселиться. Обнаружив, что дверь заперта на засов, а окна забраны решетками, шериф приказал вломиться в здание, но внутри он и его команда попали в засаду, устроенную разъяренными жильцами. За этим последовало несколько гротескных сцен, красочно и явно с преувеличениями описанных затем местными газетами, которые называли действия шерифа «осадой мануфактурного дома», а его самого — «генералом». Кульминацией «осады» стало то, что дети постояльцев в окнах мануфактурного дома, рыдая, молили о хлебе, поскольку шериф запретил пекарям снабжать их, и после драки, участники которой размахивали дубинками, разбивая друг другу головы и громко крича, какое-то продовольствие все же было доставлено[359].

До конца месяца 29-й полк ушел из парка, а 14-й освободил особняк и Фанел-холл. Оба полка переехали в складские помещения и другие здания, арендованные у частных лиц. Даже Уильям Молино — один из надежнейших людей в когорте Отиса и Адамса — сдал склад военным, по-видимому, не считая предосудительным брать деньги с армии, одновременно сопротивляясь ее присутствию. Некоторые горожане, благодаря получаемым доходам, стали относиться к военным менее враждебно: на присутствии гарнизона наживались торговцы провиантом, пекари, владельцы таверн и многие другие[360].

Никакие взаимовыгодные договоренности или планы не могли предотвратить напряженности между военными и гражданскими. Отношения между ними оставались неприязненными с самого начала, несмотря на восхищение и симпатию, которые многие жители испытывали к солдатам. Жесткие требования, применявшиеся к последним (варварские по меркам гражданских и вполне обычные по армейским стандартам), на некоторое время усилили эту симпатию. Солдаты получали сотни ударов за мелкие проступки, даже тысяча не была редкостью. Как правило, эти экзекуцию осуществляли барабанщики полка, с чем бостонцам было трудно смириться, ведь большинство этих барабанщиков были неграми, тогда как в Бостоне почти все негры являлись рабами. В последний день октября жители могли наблюдать еще более суровое наказание — казнь расстрельной командой. Приговоренный — рядовой Ричард Эймс, признанный виновным в дезертирстве, — был казнен в назидание остальным солдатам, построенным ради такого случая в парке, под барабанную дробь[361].

Трудно сказать, усвоили солдаты этот урок или нет, но дезертирство продолжалось: около сорока из них сбежали в первые две недели, а затем почти каждую ночь убегали еще несколько человек. Это отнюдь не помогало налаживанию отношений между командирами и гражданским населением. Армия обвиняла гражданских в том, что те сманивали их на свою сторону, и доводила горожан до бешенства методами их поимки. Нанимались осведомители, во все стороны рассылались патрули, некоторые из них были переодеты в штатское, чтобы застать врасплох дезертиров и тех неосторожных местных жителей, которые предлагали помощь.

Если столкновения между патрулями, ищущими дезертиров, и гражданами, готовыми их спрятать, подтачивали те остатки сочувствия, которые оставались у горожан к рядовым солдатам, то поведение самих солдат уничтожало всякие уцелевшие симпатии к ним. Не то чтобы солдаты вели себя плохо по меркам того времени; они вели себя так, будто находились в «гарнизонном городке» — так они и называли Бостон к неудовольствию его жителей. С молчаливого согласия своих офицеров они нарушали тишину дня отдохновения, играя на барабанах и флейтах и глумливо распевая «Янки-дуда». Кроме того, они слишком много пили, что было вообще характерно для солдат XVIII века. Бостонский приходский священник и крайне благоразумный человек Эндрю Элиот писал, что солдаты «пребывают в восторге» от дешевизны местного спиртного. Женщинам города приходилось терпеть восторги иного рода, из-за которых они становились жертвами изнасилований, нападений и грубых домогательств. Однако, как вскоре обнаружили горожане, солдаты чаще покушались на собственность, нежели на добродетель, — количество краж и вооруженных ограблений значительно возросло[362].

Но сильнее всего бостонцев раздражали даже не эти преступления (или поведение солдат), а само присутствие военных. Они не желали мириться с тем, что на их улицах расквартирована чужая армия, каждый день наблюдать осточертевшие им красные мундиры, ходить по перешейку Бостон-Нек мимо солдат, стоявших в караулах на земле, незаконно отобранной у города, и отвечать на вопросы часовых. Все это оскорбляло народ, привыкший к личной свободе, заставляло его выходить из себя и чувствовать, что его честь унизили. Проверки часовых символизировали многое из того, что так не нравилось горожанам — ведь свободное перемещение давно стало их неотъемлемым правом. Теперь же, когда у складов-казарм, домов офицеров и общественных зданий появились часовые, передвижения оказались затруднены. Некоторые гражданские почти инстинктивно отказывались подчиняться, за что иногда задерживались, а если они еще и сопротивлялись, то могли познакомиться с прикладом или штыком. Довольно долго ни одна из сторон не хотела уступать в этих столкновениях. Лучшее, на что можно было надеяться до вывода войск, это на тягостную ничью. Возможно, солдаты и имели законное право окликать «свободного человека», писала Boston Gazette, но это право не означало, что жители, будь то «черные, белые или серые» обязаны им отвечать. «Я бы никогда не стал ссориться с часовыми из-за того, что они задали мне вопрос, однако и они не должны безнаказанно притеснять меня за то, что я пропустил мимо ушей их вопрос и прошел молча»[363].

Ни солдаты, ни гражданские не могли долго сдерживаться, живя бок о бок. Армейские командиры готовы были бы согласиться на мир, но не народные лидеры, которые усугубляли ситуацию, используя газеты — умело, а иногда и злонамеренно. Boston Gazette продолжала печатать свои версии общественно важных событий, а в октябре 1768 года народные лидеры придумали свежее средство — «Журнал времен», в котором собирались написанные в Бостоне сообщения и статьи и который якобы давал честный отчет о состоянии дел в городе, оккупированном армией и Американским советом таможенных комиссаров. «Журнал» сначала отправлялся в New York Journal, где его издавали, а затем перепечатывался в Pe