Страница 100 из 207
Многие американцы были рабовладельцами, однако конгресс включил максиму Джефферсона о том, что «все люди созданы равными», в свой вариант Декларации. Джефферсон, сам владевший рабами, полагал, с одной стороны, что чернокожие, будучи людьми, равны белым, так как обладают «нравственным чувством» — категорией, собственно, делающей людей людьми. Однако он не верил, что они когда-нибудь смогут достигнуть равенства в обществе, где перемешаны с белыми. История угнетения и предрассудки белых жителей делают мультирасовое общество иллюзией. Позже Джефферсон в своих «Заметках о штате Виргиния» пояснил свое убеждение: институт рабства настолько отравил отношения между черными и белыми, что их совместное проживание в равных условиях невозможно[595].
В Декларации он попытался выставить короля охранителем рабства в Америке, зачинщиком насилия на расовой почве. Первое обвинение было абсурдным, да и второе мало похоже на правду: виргинский губернатор Данмор призывал рабов восстать против своих хозяев и обещал им за это свободу. Но конгрессу было прекрасно известно, что не король, а белые американцы учредили институт рабства и всячески поддерживали его. Поэтому конгресс убрал почти все подобные обвинения Джефферсона, оставив лишь одно, смысл которого был не вполне ясен: король «подстрекал нас к внутренним мятежам». Взамен конгресс принял постулат Джефферсона о равенстве всех людей.
Скорее всего (точно мы никогда не узнаем), большинство американцев воспринимало фразу «созданы равными» как созданы равными в глазах Господа. Как бы то ни было, белые американцы не желали освобождения рабов, а также не пытались предоставить небольшому числу свободных чернокожих те права, за которые они воевали с Великобританией.
Немногие белые полагали, что они должны как-то действовать, чтобы всеобщее равенство нашло признание. Для большинства из них борьба за независимость приобрела такую важность, что все остальные проблемы отошли на задний план. Декларация независимости, принятая конгрессом, объявила американцев свободными от власти Британии. Эта Декларация определила цели народа и установила некие идеалы, за которые уже отдало жизнь немало людей и еще большему числу только предстояло сражаться — и погибнуть. Для большинства белых американцев недостаточно было просто объявить о независимости от Англии — с тех пор как их соотечественники отдали за это свою жизнь, независимость превратилась в подвиг.
15. Война укреплений
В начале сентября 1776 года, через два месяца после подписания Декларации независимости, Джордж Вашингтон постарался донести до конгресса стратегию войны, которую вела его армия. Война эта, писал он, является «войной укреплений», «оборонительной» войной, в ходе которой американская армия пытается сохранить свое единство и избежать «генерального сражения», крупномасштабной битвы, которая может окончиться тотальным ее поражением. Озабоченность Вашингтона таким поражением была понятна: все лето он проникался пессимизмом, получая вести о катастрофической ситуации в Канаде, а 27 августа пессимизм перешел в отчаяние, когда Хау нанес американцам жестокое поражение на Лонг-Айленде. Будущее своих войск Вашингтон также видел в черном свете, так как армия, стоявшая на Манхэттене, готова была разбежаться: солдаты все чаще дезертировали, спеша домой, а Хау готовил следующий удар[596].
Хотя поражение и подсказывало мысль о переходе к обороне, Вашингтон смирился с этим задолго до того, как Хау выбил его с Лонг-Айленда. Разумеется, инстинктивно Вашингтон хотел наступать, ибо наступление будило храбрость, поднимало дух и возвращало честь, а все это, в свою очередь, вело к славе, но такие инстинкты, свойственные его юности, Вашингтон надежно держал в узде. Горький опыт, полученный во время Семилетней войны, научил его сдерживать свои порывы, этому же научало и штудирование трудов его современников — военных историков. В некотором смысле одна модель поведения, жажда славы, уступила место другой — доктрине благоразумия, владевшей умами европейских военачальников. Дремавшая глубоко внутри Вашингтона воинственность порой прорывалась сквозь броню самообладания, как, например, при осаде Бостона, когда лишь возражения генералов на военном совете не позволили ему послать войска по льду залива в решительную атаку на осажденных англичан.
В конце лета 1776 года осторожничать его побуждали разные причины — не только то, что генерал Хау дал понять, что Нью-Йорк это далеко не Бостон. Под Нью-Йорком в распоряжении Вашингтона всякий раз оказывалась, по сути дела, новая армия, которую нужно было обучать (потоки новобранцев, сновавших туда-сюда по его лагерю, не заканчивались), в то время как приходилось защищать главную гавань города, не имея флота. А противником его был генерал Уильям Хау, к которому как раз в июне стали подтягиваться подкрепления: порядка 30 000 солдат, транспорты и военные корабли под командованием его брата, лорда Ричарда Хау. У братьев Хау было гораздо больше людей и судов, поэтому они могли диктовать, где и когда развернется сражение. Вашингтон, по не вполне понятным причинам, считал себя обязанным защищать Нью-Йорк до последней капли крови. Конгрессу вскоре удалось вывести его из этого заблуждения, но не настолько быстро, чтобы не состоялось «генерального сражения», которого так не желал Вашингтон и в котором его войска потерпели сокрушительное поражение.
Итак, после Лонг-Айленда, когда он с минуты на минуту ожидал второго удара, Вашингтон садится писать письмо конгрессу, где рассчитывает изложить свое видение ситуации на театре военных действий. Оборонительная война осталась единственным возможным действием для его разбитой армии, но почему он называл ее «войной укреплений» (war of posts)? Почему было не сделать ее войной отступлений, когда армия начинает партизанскую борьбу, совершая набеги на позиции британцев, которые вечно будут отставать, скованные обозом и боязнью за свои магазины? И после того как Вашингтон и конгресс, казалось, поняли, что Британия планирует привести американские колонии к подчинению путем их военной оккупации, почему было не постараться поднять на борьбу население колоний?[597]
Если доктрина оборонительной войны диктовалась относительной слабостью американской армии, то выбранный метод обороны — война укреплений и фортов — проистекал из понимания Вашингтоном силы врага и возможностей своих собственных войск. Британцы контролировали моря и прибрежные территории, а в большинстве случаев и реки. Не допустить их перехода через Ист-Ривер и НортРивер (как называли Гудзон) казалось практически невозможным. Контроль над водными артериями позволял перебрасывать войска и достаточно быстро сосредотачивать их на различных участках. Вашингтон инстинктивно понимал всю важность концентрации сил и отдавал себе отчет в том, что его транспортные средства не идут ни в какое сравнение с вражескими. На суше английские войска также имели преимущество, так как были регулярной армией, дисциплинированными профессионалами, знавшими свое дело и применявшими свои навыки на практике как в неблагоприятных, так и в выигрышных ситуациях. Американская армия такую оценку получить не могла, во всяком случае со стороны ее командующего. Впрочем, Вашингтон никогда не жаловался на армию конгрессу, даже в конфиденциальной переписке. Все, что он мог себе позволить, было «мучительное» признание того, «что наши войска не смогут исполнять свой долг». Словом, ради которого Вашингтон составил эту туманную фразу, было «долг». Оценивая своих солдат не самым лестным образом, он имел в виду то, что его неопытной армии не хватает ответственности (или верности идеалам). Идти на самопожертвование заставляет чувство чести, и Вашингтон так никогда и не смог понять, почему некоторые люди нечувствительны к его зову. «Желание прослыть храбрым защитником не является достаточным стимулом в минуты, когда успех весьма неочевиден и сохраняется угроза попасть в руки врага», — с досадой сообщает он. Именно потому Вашингтон решил полагаться на «укрепления» — это было сделано не из-за тактических преимуществ, а для того, чтобы убедить американского солдата исполнять свой долг. Именно потому, что на «неопытную армию» нельзя было положиться, он избегал размещать войска на «открытой местности против сил, превосходящих их численно и морально». По его словам, он «ни на минуту не откладывал кирку и лопату» и признавал, «что не видел в своих войсках решимости любой ценой защищать даже самые мощные укрепления, что является необходимым для получения преимуществ от их возведения»[598].
595
Wlls G. Inventing America. P. 219–228.
596
GW Writings. VI. Р. 28.
597
Письмо председателю конгресса от 8 сентября 1776 года ставит много подобных вопросов (Ibid. P. 27–32).
598
Цит. по: Ibid. P. 28–29.