Страница 7 из 10
Жук заполз в ноздрю. Выбрался оттуда. Застревая щетинками на лапках в порах щеки, проследовал к глазу. Волна. Зелёные крылья выпростались из-под панциря, жук забился, пленённый преградой, вылез на лоб и всё же взлетел. Бриз бросил насекомое в сторону, где длинный язык лягушки тут же обвил жёсткое тело. Миг. И жука как не бывало. Серая цапля в два шага достигла добычи, лягушка квакнула в последний раз — шелест крыльев — и берег остался пуст. Мудрый Чуирококо, затаившийся между остовов кораблей, нырнул, высматривая то, что до этого лежало на песке.
— Греби!
Таким был последний приказ Элоиза. И Данхо, ощущавший себя задохнувшейся рыбой в сетях, не чувствуя тела, встал, поднял весло и начал грести.
Что-то происходило вокруг: лопотала и будто молилась девушка, визгливо покрикивал Элоиз, плескало море, скребли по каменистому побережью весло и днище. Но Данхо было всё равно. С виду всё равно. Но внутри него бушевал пожар. Он горел отчаянно и дико, он не давал вздохнуть, зарычать, требуя свободы, требуя своё тело и волю назад, не даже заплакать… Уж от этого Данхо отучился давно.
Весло упёрлось в берег. Монотонные движения руками не были способны сдвинуть лодку с места. А она кренилась, заваливалась на правый бок, и Данхо тоже готов был упасть. Но ему не позволил это сделать запах.
Резкий запах красного перца и эвкалипта — запах ответственности, радости, цели, смеха и надёжного плеча рядом. Запах одного из близнецов — Джана.
Мышцы не слушались, невозможно было повернуться, лишь бешено вращались глаза и пульсировала вспухшая кожа на шее сбоку с едва заметной покачивающейся иглой. Что-то путалось о ноги. Нет, кто-то. Не важно. А так ли это было не важно? Проклиная себя последними словами, Данхо скосил глаза: девушка. Она глядела на него испуганно, странно. Нет, не на него, на иглу.
— Помоги, — беззвучно, почти не размыкая губ, просипел Данхо. И девушка помогла.
Цепкой обезьянкой прыгнула ему на грудь, обхватила руками-ногами — между одетым и обнажённым телами оказалось весло — и повалила. В море, в пучину. Данхо успел заметить алую чешую перед тем, как всё стало зелёным. Напротив вспыхнули пламенем глаза девушки. Пронзительная боль и игла покинула шею. А Данхо продолжал грести.
Он двигал зажатым веслом и не мог остановиться. Он вспомнил, что не было приказа дышать. Он вспомнил о четверых, которых часто звал своими морскими братьями… Павших от его руки. И пожелал не дышать. Стыд сжигал его изнутри. Стыд заставлял кровь бурлить. Кровь разносила остатки яда по телу. По телу, которое больше не хотело жить.
Джанпришьюрайя не успел подхватить Данхо и девушку, а те уже канули в воду. Сейчас Ангуис занимало одно: десяток игл, вонзившихся в грудь, и торжествующий человечек напротив с плевательной трубкой у губ, будто танцующий на краю накренившейся лодки.
— Подчинись мне, чудовище! Лежать! — визжал человек.
Джан ощутил потребность исполнить приказ. Как тогда, в детстве, когда он, брат и их сестра, которой больше нет в этом мире, исполняли все прихоти своих господ. Джан надеялся, что больше никогда такого не случится. Джан, разжал пальцы, готовый распластаться по велению нежданного хозяина.
Но в то место, где змеиный капюшон переходил в человеческое тело, где близко к коже были крепкие позвонки, будто кто-то подул. Так тепло и приятно, чуть щекотно. Ощущение, переданное от брата. Ощущение, вызванное присутствием мамы — любовь. Безусловная всепрощающая любовь и приятие.
Джан закрыл жёлтые глаза и отринул в себе человеческое. И кожа на груди изменилась, будто изнутри проступили чешуйки. Они светились красным, болезненным. Цветом силы, крови и власти. Чешуя стала панцирем, и тот вытолкнул ненавистные иглы. Лодка в ладонях скомкалась бумажным листом. Ни щепки, ни гвозди не могли больше ранить Джана. Сейчас. Сейчас, когда он — вся мощь этого мира — Дитя Богов, слишком сильное и слишком миролюбивое в своей повседневности, был в гневе.
Руки сминали лодку в деревянный ком. Ещё и ещё! Замах. Тело погрузилось в воду, хвост упёрся в дно. Бросок. Джан не понял, успел человек убежать или нет. Только крик и дождь из обломков где-то на берегу. Ангуис нырнул за теми двумя, но никого не нашёл.
Жар опалил правый бок, когда развернулись огненные крылья. Девушка была в панике. Она взлетала, на ней висел Данхо… И грёб, грёб обломанным веслом. Джан рассмеялся.
Это было так глупо, так странно. Как люди вообще живут в своих, ничем не защищённых, кожаных телах?
— Спускайся! — прорычал Джан, раскинув руки, и крылья пропали.
«Я снова пыталась улететь. Меня прогонял белый крокодил. Но красный крокодил пожелал моего возвращения. Значит, так тому и быть. Я останусь здесь с моим новым богом — красным крокодилом. Мы будем пировать теми, кто раньше был моим племенем. Потому что иначе нельзя. Какое имя мне выбрать, о, красный крокодил?»
— Дура! Не падай так резко!
Джан обхватил этих двоих, выволок на берег, ощупывая вздувшуюся шею папы, с тревогой заглядывая в его стекленеющие глаза и совсем не замечая девушку, которая лежала рядом на песке и с пламенем во взгляде впитывала образ своего нового бога.
«Его речь очень странная. Но он дал мне имя. Догура Непа Дайета Керезийко. Это слишком сильное имя для меня, о, мой возлюбленный бог красный крокодил. Я благодарна тебе за него. Но пока не могу принять его полностью. Я должна заслужить его. Я могу называться Догура. Это значит «зелёная волна". Твой выбор — моя душа. Твоё слово — моё желание. Благодарю тебя, красный крокодил!»
И девушка встала на колени, трижды коснулась лбом береговой линии, прополоскала рот солёной водой, сплюнула один раз себе в ладони, другой — через левое плечо, третий — через правое. Обряд принятия имени. Так было нужно. Так было правильно.
Джан покосился на странную голую девушку, обтёр от плевка хвост и вновь склонился над Данхо.
— Где Элоиз? — проговорил мужчина, едва шевеля губами.
— Здесь.
Джан кивнул на груду обломков в стороне, отмечая, как неспешно под кожу уходят чешуйки, а с ними и всё животное, дикое, необузданное, что было до того момента. Ангуис мягко, насколько мог, обратился к Данхо:
— Папа, пора возвращаться на корабль. Нуро следует сюда с мамой…
— Я не вернусь. Элейн меня не простит. Моего предательства.
Джан посмотрел в тусклые разноцветные глаза мужчины и отпустил его, выпрямился. Плавным движением двинулся в обратную сторону по пляжу. Голая девушка следовала вместе с ним, пританцовывая, то касаясь рук и хвоста, то заглядывая снизу вверх в глаза. — Догура, — девушка хлопнула себя по груди и улыбнулась.
Ангуис, с трудом ворочая от обиды на папу языком, произнёс: — Это твоё имя?
Странная девушка часто заморгала, склонила голову на бок, не переставая пятиться, не глядя под ноги. Ангуис указал на себя и сказал:
— Джан. — Затем ткнул в направлении туземки, — Догура?
— Догура, Догура! — закивала та. И что-то радостно защебетала, размахивая руками. Джан уловил за спиной шелест крыльев — птица взлетела, — он хоть и любил наблюдать за ними, даже не оглянулся.
А пляж сделал крутой поворот, обводя близкие к воде деревья. Джан увидел, как в этот момент с той стороны появился брат, сплетя руки перед собой троном, в котором восседала мама. Ещё мгновение и маленькая глупая девочка в них бы врезалась. Джан подался вперёд, Догура подпрыгнула от неожиданности, и Ангуис крепко прижал её к себе, развернул лицом к Нуро и маме. И пигалица завизжала.
Несколько минут Элейн пыталась её успокоить, но Догура вскарабкалась по Джану, легла животом ему на морду, обхватив её неожиданно сильными ногами, вжалась лицом в капюшон, выставив на обозрение попу.
Когда Нуро начинал смеяться на корабле, снасти развязываться сами по себе, трескались ближайшие бутылки и чашки. Но сейчас, на пустынном берегу, когда Нуро хохотал, рыча и всхрюкивая, стуча кулаками по песку, крутя штопором хвост и при каждом взгляде на брата с воплем захлёбываясь смехом, сыпались только кокосы, да листья пальм. Элейн, держась за живот, сидела на корточках, фыркая, утирая слёзы и издавая протяжное «уиии», как только поднимала глаза на насупившегося Джана.