Страница 49 из 50
— И я…
— Отдыхай. Набирайся сил…
…
Несколько дней проходят в режиме томительного ожидания. В день, когда ему должны снять повязки, я не нахожу себе места. Чтобы хоть как-то отвлечься, иду на пробежку, но буквально через пять минут бега начинает кружиться голова, меня мутит и в глазах темнеет.
"Это всё чёртов стресс…"
Возвращаюсь домой, и собираюсь на работу, вспоминая наши с Макаром вечерние пробежки.
"Макар… и Оскар… Кажется, что это было так давно…"
На работе всё валится из рук, так, что хочется всё бросить, и бежать куда глаза глядят.
"Бесит эта работа…"
После смерти Оскара мне в голову закрадываются мысли о том, чтобы вернуться к практике в ветеринарии. Но пока это не главная задача.
Матвей звонит после обеда, я стараюсь по голосу уловить его настроение.
— Привет…
— Привет… Ну как? Сняли? — нетерпеливо наседаю с вопросами.
— Сняли…
— Что скажешь?! Ну же, не томи! — в нетерпении выкрикиваю я.
— Алина, всё иначе, чем хотелось бы, — он вздыхает. — Но я вижу… Милая, я вижу…
— Ура!!! — визжу, не помня себя от радости.
— Милая, — его голос грустный и бесцветный.
— Да…
— Есть некоторые сложности…
— Боже, что такое? — от волнения меня всю трясёт.
— Ну во-первых острота зрения очень низкая. Я всё вижу как через запотевшее стекло… Но вроде бы это должно пройти…
Я слышу недосказанность в его словах.
— А во-вторых? — тороплю его я.
— Я не могу адекватно распознавать цвета…
— Ну это не так страшно… Мы справимся, — у меня будто камень с души свалился.
— И лица…
— Не поняла… Это как?
— У меня прозопагнОзия*… Я не узнаю людей…
* (прим. автора) ПрозопагнОзия, или лицевая агнозия (от др. — греч. «лицо» и «неузнавание») — расстройство восприятия лица, при котором способность узнавать лица потеряна, но при этом способность узнавать предметы в целом сохранена. Возникает при поражении правой нижне-затылочной области, часто с распространением очага на прилегающие отделы височной и теменной долей (Википедия).
ГЛАВА 43. ВОТ И ВСЁ…
Я молчу, тяжело дыша, мне будто не хватает воздуха. Матвей тоже молчит.
— Но это пройдет? — наконец, собравшись с духом, спрашиваю я.
— Это необратимо…. Есть повреждения в определённых участках мозга…
— Я… Не знаю что сказать, — глаза печёт от подступающих слёз.
— Я тоже, — вздыхает Матвей.
— И что это значит? Как это вообще?
— Каждый раз, когда ко мне заходит врач, я не узнаю его. Как будто это другой человек. Догадываюсь только по голосу, одежде или стрижке.
— Боже… Но почему? За что это нам? — меня дико трусит как в лихорадке, голос дрожит, перед глазами пелена.
— Не знаю, милая… Просто… Не повезло. Никто не виноват.
Мы молчим в трубку, каждый думает в этот момент о своём, я же пытаюсь не разреветься во всеуслышание.
— Но зато теперь я смогу обходиться одной тростью. И незачем таскать с собой всюду Оскара, — пытается храбриться Матвей.
— Я… Представляла всё иначе…
— Как и я… Но такова жизнь, милая. Дерьмо случается. Я всё равно рад, что зрение вернулось, хоть и частично.
— Но ты не сможешь запомнить моё лицо?!
— Нет… Буду видеть его каждый раз, как в первый…
— Мне надо привыкнуть к этой мысли…
— Мне тоже… Знаешь я завязываю глаза полотенцем, мне так легче.
— Мне так жаль… Это несправедливо! — слёзы начинают душить меня, всхлипы не дают говорить.
— Крошка, не надо так убиваться… Да всё не так как мы думали. Но зато у меня есть вы…
"Вы…"
— Прости. Я перезвоню позже… Не могу говорить, — кладу трубку, не дождавшись ответа, и безвольно бросаю телефон на стол.
Эта новость выбила у меня почву из под ног. Я как Алиса, что упала в кроличью нору, и летит в черноту, не зная, что подстерегает на дне и есть ли это самое дно… Ощущение несправедливости происходящего и чувство вины раздирают изнутри. Конечно, я ожидала, что операция будет успешной, зрение вернётся, и это хоть как-то смягчит горечь потерь. Но, увы, верно говорят: "Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах". Успокоившись, я перезваниваю Матвею.
— Прости… Я слетела с катушек, — извиняюсь я.
— Детка, я сам на грани… Но со мной персонал клиники, они делают всё возможное, чем могут помочь…
— Когда тебя выпустят?
— Держать меня в больнице больше нет смысла, завтра отпустят. Буду на дневном стационаре.
— Завтра?! Ого! — удивлённо вскрикиваю я.
— Может мне лучше задержаться? — иронично спрашивает Матвей.
— Нет, дурачок, ты что!
— Ладно, а то я подумал было, что вам с Макаром и без меня хорошо…
— Не говори глупостей, — еле сдерживаюсь, чтобы опять не расплакаться, теперь уже от чувства вины. — Я заеду за тобой завтра, сообщи только время выписки, как будет известно.
— Хорошо…
— До встречи…
— Пока, милая…
…
В день выписки я с самого утра как на иголках. Это будет первый раз, когда Матвей увидит тебя. И хочется выглядеть на все сто. Я взяла отгул на работе, и с самого утра наводила марафет, осталось только выбрать наряд. Выбирая между нескольких вариантов, я остановилась на сексуальном багровом платье с глубоким вырезом, который почти не оставлял простора для фантазий. Мне хотелось выглядеть роковой, сексапильной, уверенной, в общем такой, какой я себя совершенно не чувствовала.
К назначенному времени я подъезжаю к клинике, и жду Матвея снаружи. Сердце колотится с бешенной скоростью, когда я вижу его сквозь стеклянные двери. Он идёт как-то медленно, неуверенно, используя белую трость. Стоит ему выйти на улицу, как он жмурится от яркого солнечного света. Такое обычное для всех людей действие, но я никогда не видела, чтобы он так делал.
Это невероятно… Неужели это наяву?!
Срываюсь с места, и бегу к нему навстречу, в руке у меня яркий воздушный шарик в виде дельфина. Матвей удивлённо распахивает глаза, потом щурится, стараясь сфокусировать взгляд.
— Алина?!
— Даааааа!!! — с разбега прыгаю ему на шею, чуть не сбивая с ног.
Он заключает меня в объятия, а затем берёт моё лицо в ладони, и склоняется к нему. Я так соскучилась за ним, хочется поскорее поцеловать его, но, вдруг, становится неловко. Его глаза смотрят на меня по-настоящему… И, кажется, вглядываются в самую душу. Молчание вызывает у меня растерянность. Он хмурится, продолжая разглядывать меня.
— Что то не так? — взволнованно спрашиваю я.
— Прости… Всё так непривычно…
— Не нравится? — я инстинктивно поправляю платье.
— Что ты! Милая, дело ведь во мне… Я просто надеюсь всё-таки запомнить тебя.
— Мы что нибудь придумаем… Всё будет хорошо…
— С тобой, конечно… Я даже не сомневаюсь…
— Ну же, целуй меня уже!
— Можно?
— Нужно! — смеюсь я.
Он прижимается губами к моим губам, и сотни бабочек разом взлетают у меня в животе. По привычке он закрывает глаза, и отдаётся поцелую. В этот момент забываются все горести и потери. Существует только этот момент, и мы двое будто одни на всей планете.
Удивительно, как могут отличаться поцелуи с разными людьми, это как мёртвая и живая вода из русских сказок. Губы одного наполняют теплом и светом, а губы другого, кажется, высасывают саму жизнь до последней капли, иссушают, обжигают. Теперь я могу сравнить, и это неизбежно. Оба переживания сильны, как рождение и смерть. С одним у меня вырастают крылья, и я лечу к солнцу. С другим же, я подобна Икару, стремительно падающему с небес на грешную землю.
Пальцы мои на миг расслабляются, и воздушный дельфин взмывает в небеса. Его яркое блестящее тельце трепещет на ветру, он выбрал свет, выбрал полёт. Что же выберешь я?
— Я так скучал…
— И я…
— Поехали скорее домой…
Гнетущее чувство неизбежной катастрофы сжимает мои внутренности. Сейчас я будто несусь по трассе на скорости 300 км в час, зная, что у машины отказали тормоза. В ушах стоит гул от крови пульсирующей в артериях, пульс зашкаливает. Дорога до дома кажется слишком короткой, и роковой час так близок.