Страница 8 из 9
Кот лежал калачиком с одного бока. С другого бока не спала лишь ворона и беспокойно водила глазом. Она понимала, что нужно не дрыхнуть, а двигаться вперед, нельзя было время терять, но никак не могла намекнуть об этом своей хозяйке: ни каркнуть, ни кашлянуть, ни ущипнуть клювом. И глаза хозяйкины, как назло, закрыты, что невозможно заглянуть в самую их глубину и напомнить о том, ради чего они вообще тут очутились и к чему в итоге привели эксперименты с зельями и заклинаниями. На общем фоне под действием «зелья сонного царства», ничего не в силах предпринять, птица погрузилась в сон точно также, как и ее друзья.
– Мы же опаздываем на турнир! – дикий возглас растряс всю ветхую хижину, с потолка которой посыпалась земля с соломой. Алеся стала тормошить своих животных. – Живей-живей! Просыпайтесь! Ну же! – И тотчас вспомнила, что здесь прямо перед ней стояла загадочная дева, но что она говорила, сложно было вспомнить. Лишь обрывки фраз: что-то о том, что заклинание – это не просто обычные строки; что слова должны быть наделены внутренней силой и верой в то, что срывается с уст. Не предав особого значения этим видениям, она собрала домашних питомцев и на лошади верхом покинула Охотничье урочище.
Преодолев Лисью тропу и Ветряные холмы путешественница побывала в нескольких поселениях, где попрактиковалась в области варки приворотных зелий. Всё проходило со спорным успехом: один, кожевенных дел мастер, после того, как отведал приворотного зелья, лишился рассудка и более не смог узнать своей обожательницы, в качестве которой выступала местная заказчица, невзрачная крупная девица; другой, плотник, стал обжираться до беспамятства; а третья, обворожительная дочка воеводы, всегда черствая, никогда до тех пор никого не любившая, вдруг ни с того ни с сего, от переизбытка умопомрачительной любви задушила суженного. Четвертое село вообще взбунтовалось и совесть потеряло – за юной целительницей душ местные жители еще долго бежали с вилами и кричали вслед неприятные вещи. Алеська искренне не понимала, в чем состояла причина такой людской неблагодарности за ее труды: день и нощно варить зелья – это не хухры-мухры. Почему возмущались и грозились расправой заказчики зелий? Ведь они получили то, что хотели. И почему присутствовали странности в поведении объектов заказа? Пока юная скиталица предавалась размышлениям, лошадь несла ее рысцой мимо тура из камней, сложенных аккуратно пирамидкой от большого камня к малому у края главной дороги, где по прямой виднелся широкий дуб с пышной кроной. Яркое солнце представлялось ей огромным жирным блином с пылу с жару, а красные бусинки на шее Пиявки выглядели, как спелая клюква. Потрепанное приключениями платье, пропитавшееся запахом костра, напоминало о вкуснейших жареных лисьих грибах с розовой сметаной и зелеными хрустящими перьями лугового лука.
Оставляя после себя облако пыли, лошадь остановилась на перекрестке дорог: где пути разбегаются; где от сотен тележных колёс и лошадиных копыт просёлки после распутицы в высохшую колею превращаются; где весий столб высотой в три роста человеческих возвышается; и где могучий дуб такой ширины красуется, что потребуется с десяток мужских рук, чтобы обнять его вокруг. Спрыгнув с лошади, путешественница подошла ближе к весьему резному столбу – ее внимание привлекли развернутые на столбе грамоты: одна исключительно с глаголицей; другая с портретом и строками. Знакомый ей предстал портрет, что ранее доводилось наблюдать на водной глади, когда она прихорашивалась и расчесывалась. Это было лицо, в котором она узнала саму себя. Мигом у нее словно забрало упало. Она яростно и неровно сорвала обе грамоты со столба и стала читать, что было написано в них. Первая гласила, что разыскивался поджигатель дворов и городищ, и что за поджог лихому человеку светило изъятие имущества в государственную казну – то бишь поток и разграбление, а вся семья поджигателя подлежала обращению в рабство. Вторая грамота, с портретом, сообщала о конокрадстве, и наказание грозило не хуже того, что в первом случае.
Именно благодаря белобоким сорокам вести доносились стремительно от рубежей к сторожевым башням, от крепостей до поселений, от городищ до столицы. На перекрестках объявления о розыске лихого люда бывали чаще обычного, чтобы путников вольных предостеречь от всякого рода опасностей. Алеське стало ясно, что она в розыске. И если за поджог ее могли не подозревать, то за коня она схлопотала бы по полной. Портрет был составлен со слов очевидцев, а тот, кому он принадлежал, точнее, лик его был предметом розыска урядниками княжества, которые занимались расследованием и преданием княжескому суду воров, бандитов, поджигателей и других преступных мастей, что делали жизнь законопослушного человека невыносимой.
Лихая конокрадка выбросила грамоту с глаголицей в придорожный пыльный куст, а портрет свернула в трубочку и положила в туесок рядом с портретом княжича. К слову, на портрете угольным писалом точь-в-точь узнавался лик девушки. И волосы точно такие же, и глаза, и щеки, и шея. Теперь в туеске два портрета находились вместе, рядом друг с другом. Недостойная преступница и благородный государь. Она полностью осмотрела себя – унылое зрелище. Руки расправила в стороны, как чучело. Ноги чернее черного. Копоть на коже. Грязь под ногтями. Рваное платье. Всё тело чесалось. Неумытая, неряшливая девка, оборванка с Голодного Края.
– Проклятье! – громко завопила она. Так громко, что грачи сорвались с высоких крон векового дуба. Вдруг откуда-то сверху прогремел издевательский надменный гогот.
– Ха-ха-ха-ха!!
Она подняла голову и тотчас машинально отпрыгнула в сторону, чтобы ничего ненароком не свалилось. Глазам предстало то, что не было доступно взору раньше. На мощных дубовых ветках слегка покачивались три большие клетки. Каждая клетка по форме напоминала соловьиную, вот только отличалась намного большим размером, позволявшим запросто помещать одного человека, но особо рослым конечно не совсем удобно было бы. В таких местах, на распутье дорог, запирали самых отъявленных преступников. Их запирали и подвешивали в клетках высоко над землей, словно безвольных птиц, чтобы те потом расплачивались за свои злодеяния, умирали долго и мучительно. Здесь они гнили заживо: под палящими лучами солнца, под проливными дождями, в лютые зимние морозы без еды и питья. Такова доля лихая.
В одной из клеток на молодую путешественницу смотрел с ухмылкой разбойничьего вида мужик, с кривым глазом и со шрамом на лице, оставленным вероятнее всего буйным клинком. Во второй клетке, на соседней ветке, кокетливо накручивала длинный волос на указательный палец красивая русалка, самого настоящего человеческого облика, со стройными и бесстыдно голыми ногами. В третьей же клетке лежал и испускал смрад высохший труп неопределенной наружности. «Жаль, что я с собой не прихватила одного полоумного выродка, вот как раз место для него освободилось, – подумала Алеся».
– Ну что ты уставилась на нас, простодыра? – заговорил разбойничьего вида здоровенный детина. – Не хошь махнуться местами?
– С какой это стати? – возмутилась Алеся.
– Да с такой, что в розыске ты, красавица, – подключилась русалка, – и одёжа на тебе нищенская, и личико твое, как на портрете цацном. Выручим друг дружку, а? Я те свою жилеточку кожаную и рубаху суконную, а ты выпустишь меня отсюда. Ну как, годится? – сделала заманчивое предложение русалка. Если не считать отсутствие штанов, то вид русалки был вполне неплох. Зеленая длинная рубаха с пояском закрывала срамные места, но не была достаточно длинной, как платье к примеру, и при любом порыве ветра могла обнажить всё сокровенное. Жилетка сидела на ней безупречно и подчеркивала стройность фигуры. Вот если бы добавить к образу узкие штаны, то внешне русалка похожа была бы на лучниц из племён ольховичей, что обитали на Холодных торфяниках. Алеське нравился такой наряд: и на коне удобно скакать, и по лесу бежать, и через забор прыгать – но, только, если к этому виду добавить штаны.
– Выпусти нас отсюда, голодранка! – вновь заговорил разбойник, но уже не так весело, как в первый раз. Отребье, жизнь которого заключалась в грабежах и разбоях посреди белого дня на дорогах, негодовало и нервничало. Он продолжал выкидывать гневные реплики, а Алеська призадумалась, глядя сначала на его штаны, а затем на жилетку и рубаху русалки, которая, в свою очередь, жестом осадила разбойника. Алеська помнила, что русалки являлись довольно мирными созданиями, но, если русалка попадала в клетку, значит за дело. Такое случалось, что из-за неразделенных чувств русалка могла мстить, без разбору завлекала прелестным голосом зазевавшихся глупых мужиков в свои сети, потом впивалась в них острыми зубами и кровь выпивала всю без остатка. Поэтому договариваться с ней было рискованно, как и пристально смотреть в ее прелестные глаза – разум поначалу мог помутиться, а потом тело становилось уже не твоим. Оно было в ее власти. Алеська смогла найти в себе силы отвести взгляд в сторону, а эти двое взялись пререкаться меж собой. Русалка в счет своей свободы пообещала путнице заодно штаны сдёрнуть с разбойника, а тот, в свою очередь, назвал соседку непристойными словами и грозился расправиться при первой возможности.