Моя идеальная

— Не знаю. — со смешком бросает Миронова.

— Не знаешь? — с хрипом задаю вопрос, когда поворачивается ко мне. — Это есть хоть можно будет?

— Не знаю. На тебе и проверим. — откровенно издевается и начинает хохотать.

— Ведьма! — рычу беззлобно.

— Если я ведьма, то ты Тёма... Ты...

— Ну и кто же я, Насть? — подначиваю её.

Козлом я был, идиотом тоже, сволочью, дебилом, кретином... Чего же ещё я о себе не знаю?

— Заносчивый засранец!

Ловлю ступор, сам не понимая от чего. Тупо пялюсь на неё и заторможенно моргаю. Перевожу дыхание.

— С какого хера я заносчивый засранец?

— С такого хера, Тёмочка, — растягивает губы в хитрой усмешке, — что ты почти два года так у меня в телефоне записан был.

— Неее пооонял...

— Ну как ты себя при первой встрече повёл, так и записала. — ржёт, а потом смотрит прямо в глаза и спешно добавляет. — Мой. Всё ещё не могу поверить, что ты мой. Что Артём Северов — самый популярный парень в академии, самый знаменитый бабник, самый жуткий беспредельщик, теперь только мой. Никогда бы не подумала, что ты когда-нибудь перестанешь таскать всех девчонок подряд. Что не будешь по поводу и без впечатывать носы в черепушки. Что... Блин! — резко обрывается и поворачивается к плите, когда от сковороды уже начинает идти дым.

Выливает содержимое миски, сбавляет газ и накрывает крышкой, только после этого снова смотрит на меня.

— Знаешь, малыш, если бы мне месяц назад сказали, что половина моего шкафа будет забита женскими вещами, а в ванне будет стоять целая куча всевозможной хренотени, то я без раздумий впечатал бы ему нос в череп. Если бы два года назад мне сказали, что идеальная девочка из академии, Настя Миронова, будет готовить завтрак на моей кухне в моей футболке и будет любить меня, то я бы покрутил пальцем у виска.

Девушка ничего не отвечает, переворачивая омлет, который, кстати, на данный момент и выглядит, и пахнет как нечто действительно съедобное.

Роняю челюсть, когда она в одно движение перебрасывает его на другую сторону и, улыбаясь, восклицает и хлопает в ладоши.

— Получилось!

И такой восторг в её глазах светится, что я и сам радуюсь этому крошечному, но такому значимому для неё достижению. В некотором плане она остаётся маленькой девочкой, которая учится элементарным вещам, и я реально, блядь, горжусь ей.

Настя выключает плиту, поднимает крышку и раскладывает омлет по тарелкам. Только сейчас соображаю про кофе, о котором мы совсем забыли, и засыпаю зёрна в кофемолку. Варю напиток, пока любимая садится за стол и без слов принимается переписывать мои конспекты. Ставлю перед ней кружку и опускаюсь напротив, не переставая улыбаться, потому что она делает это для меня.

— Ты ни о чём не жалеешь, Артём? — шелестит, вскидывая на меня взгляд и, отодвигая бумаги, притягивает к себе завтрак.

Задумываюсь всего на долю секунды и уверенно выдаю:

— Я жалею только о том, что так много времени потерял. — закидываю в рот кусок омлета и с удовольствием пережёвываю. — Вкусно, малыш. Правда, очень вкусно.

Моя маленькая смущённо улыбается и отхлёбывает кофе. Вижу, как нравится ей эта похвала.

— Что значит "потерял много времени"? — шепчет, не переставая сканировать моё лицо.

Перевожу дыхание и громко сглатываю. Какое-то время в затянувшейся тишине слышно только тиканье настенных часов.

— То, что я два года старался вырвать тебя из этого твоего кокона идеальности. Расшатать. Вывести из себя. Сделать хоть что-то, чтобы ты перестала быть такой холодной и отстранённой, но я просто не знал, как до тебя достучаться.

Пиздец, но я реально жалею, что не сделал этого раньше.

Девушка быстро закидывает в рот остатки яиц и, схватив кружку, переползает мне на колени. Крепко прижимаю мягкое тело и зарываюсь лицом в волосы.

— Надо было стучать громче, Тёма. — тяжёлый вдох. — Хотя не уверена, что я услышала бы тогда. Я всегда любила тебя, с того самого первого дня, но не то что мысли не допускала, даже в сердце не пускала эту возможность. С того самого дня я убеждала себя, что ненавижу тебя. Что меня бесит твоя самоуверенность, наглость, холодность, все эти твои кривые взгляды и косые усмешки. Только когда мы расстались, я поняла, что дело было не в злости, а в том, что я не могла получить тебя. Когда видела с другими девушками — это было не отвращение, а ревность. Когда ловила на себе твои взгляды — это не раздражение, а желание ответить так же прямо, улыбнуться в ответ. Только когда потеряла тебя, я осознала, что так ты смотрел только на меня не из-за того, что презираешь, а потому, что неровно дышишь ко мне. В тот день, Тёма, когда ты обернулся, я что-то такое в твоих глазах увидела, что смогла, наконец, принять свои чувства к тебе. Но и тогда я боялась. Боялась стать "одной из". — выдаёт всё это сбивчиво, постоянно запинаясь и словно боясь не успеть.

А я просто, блядь, теряюсь от этого признания. Впрочем, ненадолго.

Обхватываю ладонями её лицо и заглядываю не просто в глаза, а намного глубже: в самое сердце, в глубины души. Достаю туда, куда она никого не впускала раньше.

— Ты всегда была одной единственной, родная. Да я трахал всех подряд. — тяжело сглатываю, когда произношу эти слова, и пусть она и так это знает, но сейчас я просто должен. — Но только потому, что ТЫ не была моей. Потому что не мог получить единственную девушку, которую на самом деле хотел. И не просто для секса, хотя и сам это отрицал. Хотел видеть тебя в своей жизни не просто мельком, а рядом. Всегда рядом. Ты не "одна из". Ты — та самая. Единственная. Моя. Навсегда.

Глаза в глаза. Затяжной контакт. Из её вытекают безмолвные слёзы. Мои жутко жжёт.

Настя обнимает за шею и, крепко прижимаясь, тихо плачет, пока я стараюсь изо всех сил справиться со своими эмоциями. Жму крепче. Глажу настойчивее. Целую жаднее. Дышу яростнее.

Кажется, проходят часы, хотя на самом деле всего несколько минут, когда любимая отрывается от меня и тянется к своей мобиле.

Нахрена она ей сейчас?

Впрочем, ответ я получаю, когда она протягивает её мне и просит:

— Разблокируй.

И снова я, мать вашу, нихуя не понимаю. Зачем? Для чего? Что она делает?

— Я не знаю пароль. — сиплю, вглядываясь в расплывающиеся по экрану цифры.

— Знаешь. — отрезает без запинки.

— Не знаю.

— Знаешь! — обрубает с какой-то поражающей уверенностью.

Ввожу четыре цифры без какой-либо надежды, но телефон тут же откликается и на заставке появляется моя фотка. На неё даже не реагирую, но вот едва цепляю Настин взгляд, спрашиваю с такими хрипящими нотами, что сам свой голос не узнаю:

— Как давно он у тебя стоит?

— С девятнадцатого сентября две тысячи двадцатого. — отбивает абсолютно ровно. — А у тебя?

— С девятнадцатого сентября две тысячи двадцатого. — отзываюсь эхом и снова захлёбываюсь этим нереально одуряющим счастьем.

— День нашей первой встречи, Тёма. Я убеждала себя, что поставила эту дату, чтобы не забывать, когда началось моё падение, но оказалось... — гулкий выдох. — Это было начало моей взлётной полосы.

Концентрирую все силы на своём слетевшем к чертям дыхании и сорвавшимся с цепи мотором. Два года. Она два года любила меня, а я, как долбоёб, пытался выбить ей пробки. Нагребаю в лёгкие столько воздуха, что рёбрам становится больно, и выдаю ещё одно признание:

— Когда я вошёл в аудиторию, то сразу увидел тебя на первом ряду. Ты даже не обернулась, но я уже знал, что у тебя нереально зелёные глаза, пухлые губы. Знал, что когда ты улыбаешься, то у тебя появляются эти мозговъебательные ямочки на щеках.

— Откуда? — шепчет моя малышка и сама с трудом втягивает кислород.

— Это была не первая наша встреча. — прикладываю пальцы к её губам, когда собирается что-то сказать. — Просто дай мне договорить, маленькая. Я всё сейчас расскажу. Окей? — кивает. Ловим зрительный контакт и на очередном выдохе продолжаю. — Двадцать восьмое августа. Я заехал с Тохой, чтобы он какие-то документы декану отдал. Мы только подошли к кабинету, как дверь открылась, и оттуда вышла ты. Ты улыбалась этой своей улыбкой с ямочками, на которую я тут же залип. Ты светилась, ты сияла, ты горела. Именно тогда я понял, что влип, потому что следующие три недели занимался тем, что подмазывал нужных людей, чтобы перевестись с третьего курса айтитехнологий на первый курс в полицейскую академию. — выбиваю всё на одном дыхании и тут же стопорю его в попытке понять, как это признание подействовало на неё.