Моя идеальная

Вдалбливаюсь в неё со всей, сука, силой и голодом, желанием и похотью. Вбиваю член по самое не хочу, звонко хлопая поджавшимися яйцами по ягодицам. Настя отвечает с неменьшей жадностью, подмахивая задницей вверх на каждом моём выпаде. Царапает, кусает, скребёт, стонет, кричит и взрывается, когда жёстко оттягиваю пальцами клитор и достаю до самых глубин её естества.

— Артём! — разбивается криком, кончая.

Ощущаю, как сокращаются и пульсируют стенки её влагалища, крепче сжимая и обволакивая эрекцию. Стискиваю челюсти и с трудом делаю ещё несколько резких толчков и, выдёргивая член, заливаю спермой живот и бёдра. Падаю сверху и просто, сука, стараюсь дышать. Хотя эта функция мне, кажется, больше не доступна. Хватаю воздух короткими урывками, но он тут же вылетает обратно, отказываясь усваиваться в лёгких. Моя девочка тоже дышит только поверхностно. Немного приподнимаюсь на локтях, хотя руки так трусятся, что держаться запредельно сложно, и смотрю в лицо любимой девушки.

— Ты как? — выдавливаю сипло и, не выдержав веса собственного тела, падаю головой ей на грудь.

Мотор хуярит на космических скоростях, прошибая рёбра. Всё нутро трясётся. По всем мышцам мандраж. Жилы на разрыв. Кости в вату. В башке пустота. Перед глазами туман, но я собираю все остатки воли и сосредотачиваюсь на реакциях моей девочки.

— Как я, Тём? — шипит, периодически ухватывая кислород. Напрягаюсь до грани, хотя казалось, дальше некуда. Что нет так? Где накосячил? — Охуенно, любимый! — смеясь, добивает зеленоглазая ведьма и скользит ладонями по моей голове, распутывая пальцами слипшиеся от пота волосы.

— Я люблю тебя, родная. — выбиваю, подтягиваясь вверх и целуя её губы.

Самые вкусные. Самые сладкие. Самые любимые. Самые желанные.

— Я тоже люблю тебя, Тёмочка. — обрывается и грызёт губы. Замечаю алую каплю и слизываю языком. Запихиваю все воспоминания и последствия, связанные с этим вариантом имени в выгребную яму своей души. — Извини, Артём. Я помню, что ты ненавидишь, когда тебя так называют, просто вырвалось. Я так сильно тебя люблю что...

— Всё нормально, родная. — хрипло отзываюсь, оставляя несколько коротких поцелуев на её лице. — Я уже говорил, что от тебя приму всё, что угодно. Называй меня как хочешь.

— Но, Тёма...

Закончить фразу не даю, прижимаясь к её рту губами.

— Малыш, я уже говорил и буду повторять снова и снова. С тобой всё иначе. Я никогда никому не позволял называть меня любым вариантом имени, кроме Артёма, но от тебя я хочу слышать их все. Ты и так подняла со дна слишком многое, так что... скажи снова.

— Я люблю тебя, Тёма. Тёмочка. Артём. Мой любимый, мой родной, мой лучший, мой идеальный, мой самый-самый, Тёмочка. — тарабанит, не прекращая копошиться в моих волосах.

Принимаю. Всё принимаю. Никаких негативных эмоций больше нет, только одуряющее счастье.

— Насть, — выбиваю хриплым полушёпотом, — как ты себя чувствуешь?

Моя девочка замолкает, опускает ресницы и словно прислушивается к своим ощущениям. Поднимает веки, смотрит в глаза и толкается бёдрами навстречу члену, который упирается ей в ногу.

— Выше облаков, Тём.

Глава 15

Даже звёзды не горят так ярко, как её глаза

Как бы ни хотелось снова войти в её охеренное тело, закусываю слизистую и перекатываюсь на бок, прижимая к себе любимую девочку. Ещё задолго до этого момента знал, что после первого раза надо как минимум пару дней подождать, чтобы разорванные ткани затянулись. Готовил себя к этому, но сейчас еле выгребаю, чтобы не накрыть её собой, не нырнуть в жаркие глубины и просто не начать её трахать. Уверен был, что после первого перепиха станет легче и я не буду хотеть мою малышку каждую грёбанную секунду, но хер-то там. Желание ещё нестерпимее становится. Познав весь мировой кайф, сосредоточенный в её влагалище, хочу её ещё сильнее прежнего. Член рвётся в бой, даже и не думая падать. Яйца поджимаются и ноют. Похоть с новой силой воспламеняется и поджигает все нервные окончания, настроенные исключительно на то, чтобы ощущать любимую каждой клеткой.

Настя всё ещё мелко трясётся и зарывается лицом в шею. Провожу дрожащими руками и по её вспотевшей спине и ягодицам.

До сих пор не вдупляю от чего меня так коноёбит. Сколько у меня было секса? Скольких я трахал? Даже не делаю попыток сосчитать, ибо и так знаю, что дохуя и больше, но с моей Настей всё, блядь, иначе.

Каждый раз, поднимая руку вверх, чувство такое, будто к ней кирпич привязан. Всё остальное тело в обратку же ощущается расслабленным и обмякшим. Всё, кроме долбанного, неконтролируемого, живущего своей собственной жизнью хера, который продолжает гордо покачиваться и рваться внутрь моей девочки.

Миронова дробно выдыхает и вскидывает голову. Опускаю на неё взгляд и вижу, как горят её глаза. Зелёным пламенем пылают, освещая этим светом всю мою жизнь. Они моя путеводная звезда и за ними я готов шагнуть в любую бездну, зная, что выберусь из самого Ада, лишь бы быть с ней.

— Люблю тебя, маленькая. — выбиваю хриплыми интонациями и целую сладкие губы. — Самая сладкая на свете. Сама вкусная... — сиплю сбитым шёпотом, не отрываясь от мягкой плоти.

Сильнее втискиваю в себя податливое тело. Помню, что нельзя сейчас идти на второй заплыв, но тормозить, сука, не выходит. Опускаю руки ниже, одной сжимая задницу, а другой накрывая промежность. Она вся мокрая, скользкая, липкая и обжигающе-горячая. Настя подаётся навстречу и прижимается крепче. Пробегает губами по плечам, верхней части грудины, шее, прикусывает за подбородок и обводит языком мои губы.

Контроль? Нет, блядь, не слышал о таком.

Нельзя? Кто придумал это долбанное слово?

Тормоза? Они для трусов.

Хочу? Вот это, сука, прям в тему.

Толкаю девушку на спину и заваливаюсь сверху. Целую и целую. Ласкаю губами и языком. Обжигаюсь её рваным дыханием. Пью сладкий нектар её губ, не прекращая движения пальцами у неё между ног. Не напираю, внутрь не проникаю, но размазываю густую ароматную смазку по лепесткам, клитору, лобку, ягодицам и анусу.

Башню срывает конкретно, когда моя родная тихо стонет мне в рот и выгибает поясницу.

Не хочу снова делать ей больно, не хочу видеть её слёзы.

Резко отдёргиваю руку и подрываюсь с кровати, широкими шагами направляясь в ванную. По дороге подхватываю валяющиеся на полу штаны и новую пачку сигарет. Надо срочно, блядь, покурить и остыть, иначе такой хрени натворю, что в жизни себе простить не смогу. Едва в комнате загорается свет, замечаю алые мазки и кровавые капли на члене, мошонке и в паху. Крови слишком до хрена даже на моём теле.

— Блядь!

Срываюсь обратно в спальню, без слов подхватываю любимую на руки и несу в ванную. Она что-то пищит и возмущается в попытках вырваться, но я ни хера не слышу из-за колошматящего в грудине мотора. Усаживаю на стиральную машину и раздвигаю ноги. Опускаю голову и тихо вою, когда вижу, как из дырочки вытекает тонкая струйка крови, смешивающаяся с моей спермой и образующая розово-красное пятно на белоснежной поверхности стиралки.

— Пиздец! Пиздец, блядь! — хриплю от страха, что слишком рано спустил себя с поводка и недостаточно подготовил любимую к первому разу.

Знаю же, что член у меня ни хера не маленький, а она и без того слишком узкая. Надо было ещё подождать.

— Тёма... — доносится до запаянного страхом мозга родной голос. — Всё хорошо, Тём, так и должно быть. Мне не больно. Успокойся, любимый, со мной всё хорошо. — шепчет, проследив за моим взглядом и, обхватив руками лицо, вынуждает выпрямиться в полный рост. Смотрит на меня сверху вниз блестящими глазами и добивает, — Я сама хотела, родной, сама. Но всё в норме. Кровь скоро перестанет идти, так и должно быть. Мы ведь знали, что так и будет. Я люблю тебя, Тёмочка. Люблю. — обрывается шёпотом и, подтягиваясь, обнимает за шею и прижимается к губам.

Издаю какой-то отчаянный стон и обнимаю в ответ, отвечая на её слабые лобзания. Чувствую себя какой-то истеричкой с гемофобией¹. У меня реально паническая атака начинается от этих красных подтёков. Коноёбит так, что руки в кулаки сжимать приходится, и Миронова за мной дрожью расходится. Вот только она, в отличии от меня, совсем о другом думает, потому что проталкивает в мою ротовую язык и оглаживает мой. Сползает к краю стиралки и обнимает ногами за торс. Рычу, сильнее вплавляя её в себя. Паника уступает место одуряющему желанию и выбивающей пробки похоти.