Моя идеальная

— Да, папочка. — бурчит, оборачивая шарф вокруг шеи.

— Папочка? — спрашиваю удивлённо.

— Ты относишься ко мне, как к маленькому ребёнку, Тём. Откуда в тебе эта хрень?

Обнимаю свою обиженную зеленоглазую ведьму, прикасаясь губами к макушке и сиплю:

— Я просто забочусь о тебе, любимая. Я не хочу, чтобы ты заболела, а на улице реально холодно. Извини, если перегибаю, но как умею.

Она смотрит на меня и мозговъбательные ямочки на её щеках, в очередной раз мне предохранители сносят.

— Тогда ты тоже надешь шапку.

— Настя! — рычу беззлобно, беря в плен её губы.

На улицу выходим в итоге в полной экипировке. Шапки, шарфы, перчатки, застёгнутые до самого подбородка куртки и тёплые носки. Блядь, иногда я реально ненавижу зимние ночи. Вообще я предпочитаю проводить их в постели с любимой девочкой, а не торчать на улице.

Пока борюсь с привычкой закуривать, едва выхожу из подъезда, мне в голову прилетает снежок. Заторможено моргая, перевожу взгляд на Настю.

— Ой. — толкает она, прикладывая ладонь к губам. — Больно, Тёма?

Вижу, что реально волнуется, но расслабляться не даю, пусть и офигел я скорее от неожиданности. Принимая самый грозный вид, надвигаюсь на неё и рычу, пока она с визгом не срывается с места.

— Сюда иди, ведьма! — рявкаю, нагоняя.

Когда хватаю, вместе заваливаемся в снег и заливаемся смехом. Хохочем так, что рёбра болеть начинают. Перехватываю Настю и затягиваю на себя. Она замирает, а потом придвигается ближе и мягко целует. А следом с нереальной скоростью перекатывается с меня, загребает двумя ладонями снег, засыпая мою распластанную в сугробе тушу, и со смехом убегает. Опять ловлю. Опять падаем. Опять смеёмся. Опять целуемся. Снова и снова. Кидаем друг в друга снежки. Любимая уворачивается, скрываясь за стволом дерева. У него же я её и зажимаю. Стягиваю перчатки и стискиваю горячими руками ледяные и раскрасневшиеся от мороза и бега щёки. Касаюсь губами краснючего носа. Обжигаю дыханием губы и, наконец, провожу на них атаку. С таким остервенением в рот врываюсь, что Настя теряется, замирая на мгновение, а потом отвечает с той же жадностью и дикостью. Мы не разлепляемся, даже чтобы сглотнуть огромное количество слюны, которая собирается в ротовой полости от наших действий. Мы не расплетаемся, даже когда в лёгких заканчивается кислород. Пьём дыхание друг друга. Моя девочка ползёт ладонями мне на шею, притискиваясь крепче. Даже воздух не способен прорваться между нами, так крепко мы сжимаем друг друга в объятиях.

Сука, я так долго мечтал с силой прижать её к себе. Но даже во время нашего сумасшедшего поцелуя, я не забываю о том, что её рёбрам надо немного больше времени, чтобы сростить окончательно. Сейчас костная ткань ещё слишком хрупкая. Но хер меня это остановит от того, чтобы заниматься с ней любовью всю ночь напролёт. Да, с ней я понял, что это такое. Между нами не секс, не трах, и уж тем более не перепих, а именно любовь. Даже когда мы ведём себя как дикари, срывая друг с друга тряпки, кусаясь, царапаясь, издавая животные звуки, мы всё равно занимаемся любовью. Вот такая вот простая истина.

— Замёрзла? — спрашиваю с хрипящими интонациями, разрывая поцелуй только тогда, когда Настя реально уже задыхаться начинает. Она отрицательно качает головой и обводит языком губы, приглашая продолжить.

— Моя любимая зеленоглазая ведьма. — со смешком принимаю её приглашение, снова толкаясь в её ротовую.

Когда силы страдать хернёй и беситься заканчиваются, ещё несколько часов гуляем по району. Стягиваем по одной перчатке и переплетаем пальцы. Засовываем наши руки в мой карман. Малышка кладёт голову мне на плечо и старается зацепить мой взгляд.

— Что, любимая? — бросаю, сбавляя шаг и утопая в её светящихся от счастья глазах.

Только сейчас понимаю, что до этого в них всегда было напряжение и тревога, но лишь теперь моя девочка смогла полностью расслабиться, пусть даже на время.

Отпускаю глухой выдох, понимая, что реально, блядь, не могу держать её в квартире, как пленницу.

— Ты чего так вздыхаешь, Тёма? — беспокоится она.

Обнимаю, крепче сжимая её пальцы в своей ладони, и озвучиваю свои мысли.

— Я не успокоюсь, Настя, пока эта мразь не сдохнет, а ты не будешь в безопаности. Если бы я был уверен, что ты сможешь привыкнуть к новой обстановке, то без раздумий увёз бы тебя отсюда как можно дальше. Пойми, родная, что я и сам с ума схожу, но не могу позволить тебе одной выходить из дома.

— Артём, — шепчет малышка, поднимаясь на носочки, — я тоже не хочу уезжать, но если это единственный способ, чтобы жить без страха, то я готова.

— А как же учёба, Насть? Заочно на опера и следака не отучишься.

— Думаю, мы это переживём. Я не хочу всю жизнь бояться. Наверняка же где-то ещё есть подобные образовательные учереждения. А если нет, то какая разница, Тём? — небрежно пожимает плечами, будто ей реально похую.

Но я же, блядь, знаю, что это не так. Она только помирилась с матерью. И наши друзья здесь. И наша квартира.

— Я найду его, родная, и убью. — режу хрипом. — А до тех пор... Во втором полугодии вернёмся на учёбу. Если же ты утвердишься в своём решении уехать, то так тому и быть.

— Тёма... Тёмочка... — шелестит, зарываясь лицом в мой шарф.

Её горячее влажное дыхание гонит огненных мурах по моей коже.

— Пойдём домой? — спрашиваю, гладя её по волосам.

— Давай ещё немного погуляем. Я так люблю снег. — тянет, умоляюще заглядывая в глаза.

Качаю головой, улыбаясь.

Ну вот, и как можно ей отказать? Конечно же, никак. И похеру, что я уже не чувствую пальцев на ногах, а губы потрескались и горят от бесконечных поцелуев на морозе.

— А я думал, что ты у меня теплолюбивая девочка. — улыбаюсь, возобновляя шаг.

— Теплолюбивая. — кивает, подтверждая свои слова. — Но я так обожаю снежные ночи, когда снежинки переливаются в свете фонарей, а снег скрипит под ногами. Когда он ещё не затоптанный, а такой мягкий и пушистый.

Высвобождает ладонь и, раскинув руки и задрав голову к небу, начинается кружиться под светом фонаря. Золотые волосы выбиваются из хвоста и переливаются так же, как и летящие с неба снежные хлопья.

Такая красивая. Такая нежная. Такая неземная. Такая лёгкая. Такая счастливая. Такая моя.

Растягиваю рот в улыбке и иду за ней. Прямо в движении ловлю ладонями за талию и поднимаю вверх. Наш звонкий смех эхом разлетается по пустынным ночным улицам спального района. Ни на секунду зрительный контакт не разрываем.

Голова начинает кружиться, а ноги заплетаться от долгого вращения. Делая несколько шагов назад, заваливаемся в сугроб.

Бля, снега реально намело столько, что до асфальта не докопаешься.

И да, снова смеёмся, целуемся и опять смеёмся.

Даже меня на какое-то время отпускает вся та хренотень, что топит нутро. О страхах забываю, о переживания, о сомнениях. Всё расворяется в зелёных глазах, излучающих тепло и радость.

— Люблю тебя, любимая. — толкаю, прижимаясь к губам, а потом поднимаюсь на ноги. таща свою девочку следом.

— И я тебя люблю! — выкрикивает, отпуская мою ладонь и заваливась обратно.

— Настя, харе валяться. Замёрзнешь. — бурчу, а самого новый приступ смеха накрывает.

До дома добираемся уже во второй половине ночи. Уставшие. Промёрзшие до костей. Одежда в сосульки превратилась. Щёки, носы и подбородки лёдяные. Губы растрескавшиеся. Настолько окоченевшие, что даже пальцы не слушаются, но пиздец какие довольные и счастливые.

Впервые за долгие годы я почувствовал себя мальчишкой, который может валяться в снегу и швыряться снежками, и не бояться, что дома мне за это влетит от отца. И пусть с огромном запозданием, но я стал самым обычным пацаном без страхов. И похеру, что мне через неделю двадцать пять. Сегодня мы, хоть и на время, отпустили все свои проблемы и просто побыли детьми. Только отперев дверь квартиры, сознаю, насколько сильно нам обоим необходима была эта эмоциональная перезгрузка, иначе мы бы просто свихнулись.