Сто тысяч миль

— Вы уверены, что лететь к этому чокнутому им безопаснее, чем оставаться здесь?

— Где угодно безопаснее, чем здесь.

— Монти, Рэйвен и остальным — возможно. Но Джаха был весьма однозначен насчёт Кларк. Что, если он убьёт её?

— К тому моменту мы явно будем уже мертвы. Так что, пожалуй, всем нам будет всё равно.

От равнодушия в его голосе я едва не заскрипел зубами. Говорить о своей кончине с такой блаженной безучастностью мог либо фанатик, либо отъявленный циник. До сих пор я не мог понять, кто именно придумал этот план: советница, которой грозила смертная казнь за то, что она однажды оказалась не в то время не в том месте, или канцлер, который привык действовать по бесчеловечному, но действенному своду правил? Но теперь начинал догадываться. Кейн сначала отправил ко мне Эбигейл, чтобы я проникся горем любящей матери. Потому что сейчас я бы послал его к чёрту без лишних сомнений.

— Ваш Протокол слишком хорош. Правда, только для террористов, — не удержался от замечания я.

— А ваш вирус, похоже, убьёт нас даже несмотря на вакцину, — бесстрастно пожал плечами Кейн. — Однако я здесь не для обмена мнениями. Я спрашивал только, не собираетесь ли вы всё испортить по какой-либо известной только вам причине? На кону восемь жизней.

— Только благодаря знаниям и умениям ваших офицеров мой Клан смог продержаться против вражеской армии достаточно долго, чтобы дождаться ракет. Только благодаря Кларк президент Уоллес согласился помочь. Думаю, вам знакома эта история. Так что ваш вопрос изначально не имел смысла, господин канцлер. Но только не обманывайтесь. Это не ради Протокола, не ради вас, не ради советницы Эбигейл. Просто они все заслужили хотя бы раз не спасать кого-то, а самим быть спасёнными.

Он снова просто пожал плечами:

— Как вам будет угодно. Мне всё равно, каковы ваши мотивы, пока наши цели совпадают. А раз мы достигли взаимопонимания, то я хочу попросить вас кое-что сделать. Вы наверняка знакомы с непростым характером офицера Гриффин и её нестандартным мышлением. Если она что-то заподозрит — всему конец. Другие офицеры и кадеты легко проникнутся её протестом и никогда не позволят нам воплотить задуманное в реальность. Вряд ли теперь кто-то из них согласится просто улететь, оставив здесь одного из родителей. Поэтому о ней нужно позаботиться первой. Эбигейл даст вам инъекцию со снотворным. Мне нужно объяснять, что именно с ней надо сделать?

Я едва не сбился с быстрого шага, споткнувшись. Взглянул на Кейна, надеясь, что это какая-то дурацкая шутка. Но он оставался всё так же серьёзен, а обстановка не располагала к неуместным подколам.

— Я на это не подписывался, — огрызнулся я, впервые давая волю эмоциям. Не то от внезапного головокружения, не то от чего-то болезненно занывшего где-то глубоко внутри.

— Я понимаю. И мне тяжело осознавать и признавать, что вам офицер Гриффин почему-то доверяет больше, чем кому-либо из нас. Думаю, она и от своей матери вполне может ожидать подвоха. Но от вас…

— Что вы задумали? Навредить ей моими руками?

— Вы в самом деле полагаете, что мне здесь нужны подобные ухищрения? Если бы я хотел как-то навредить офицеру Гриффин или кому бы то ни было ещё — я бы это сделал. Но Протокол обязывает меня не думать о том, чего бы я хотел бы. Он обязывает делать то, что должно быть сделано.

— У вас явно есть причины желать зла им обеим.

— Вы про это признание? Разумеется, это хороший повод для большого расследования. Но суд Линча мы оставили там, где ему и место — в девятнадцатом веке. Это признание было дано под давлением, я до сих пор не видел ни одного прямого доказательства слов Эбигейл. Вам знакомо понятие презумпции невиновности? Все граждане станции равны перед Протоколом. Пока судом не доказана их вина, я обязан заботиться об их жизнях и здоровье на общих основаниях. То есть спасать всех, кого можно спасти.

Нахмурившись, я изо всех сил гнал от себя мысль, что Кейн может говорить правду. Что он может быть прав. Что теперь мы с Кларк поменялись местами. Что теперь я должен предать её, чтобы спасти. Что она всю жизнь будет ненавидеть меня, если мы в итоге умрём. И что мне уже будет всё равно.

— Сколько они проспят? — внезапно охрипшим голосом спросил я.

— Мы планируем запрограммировать десять витков по орбите. Ориентировочно они проснутся между восьмым и десятым. Более точный прогноз невозможен, всё зависит от конкретного организма. Не переживайте, долго мучиться неизвестностью им не придётся. К тому моменту с большой долей вероятности всё будет уже ясно.

— Ладно. Скажите советнице, что я готов.

— Уверены, что справитесь?

— Могу и вас заодно усыпить, если сомневаетесь, — снова огрызнулся я.

— Нет. Думаю, в этом нет необходимости, — невозмутимо бросил в ответ канцлер и счёл разговор исчерпанным. Зашагал чуть быстрее и вскоре скрылся среди советников, идущих чуть впереди.

Остаток пути до стыковочного шлюза я шёл в молчаливом одиночестве. Мысли метались в голове хаотичным роем нескладных идей и картинок. С каждым писком сигнализации внутри будто щёлкал обратный отсчёт. Такого бы не привиделось ни в одном самом безумном сне. Ни эти коридоры, ни залы, полные светящихся панелей, кнопок, переключателей и датчиков. Из-за открытой широкой створки шлюза доносились оживлённые споры. Офицеры без нас не теряли времени: пытались перенаправить окислитель топлива химического реактивного двигателя — как я понял, жидкий кислород — в систему вентиляции корабля. Система ожидаемо отказывалась это делать, вызывая у них бурное негодование и поток сдавленных ругательств. Они не теряли надежды, собираясь выиграть как можно больше времени для всех нас. Ничего не подозревали.

— У нас осталось очень мало времени, — тихо сказала Эбигейл, вглядываясь в пустоту нижней палубы через проём. — Прошло уже двадцать минут. Джаха отключит нас с минуты ну минуту.

— Мне что-то от вас передать? — вопросительно взглянул на неё я, прекрасно понимая намёк.

Она тяжело сглотнула, закусывая губу. Отведя взгляд, протянула крохотный шприц. Вздохнула прерывисто и почти хрипло, когда я забрал инъекцию и сжал в кулаке.

— Передайте, что я люблю её. Остальное она знает сама.

— Хорошо, — кратко кивнул я, шагая в шлюз.

— Командир Блейк, — вдруг окликнула она, заставляя меня обернуться.

— Да?

— Я подготовлю вам скафандр.

— Спасибо. Я скоро вернусь.

Горечь в её взгляде отдалась в душе болезненным уколом. Всё внутри противилось и будто выворачивалось наизнанку, но я повторял себе то, что и прежде позволяло мне совершать невозможное.

Так будет лучше для всех.

— Наконец-то вы вернулись, — Кларк облегчённо улыбнулась, отвлекаясь от наблюдения за спором Рэйвен и Монти у панели управления. — Всё переправили?

— Да. Все баллоны, что были.

— Отлично.

— Мы можем поговорить? Наедине. Пару слов.

— Конечно. Идём. — Она нахмурилась, зашагав в сторону очередных дверей, ведущих вглубь корабля. Я послушно последовал за ней, боясь, что вот-вот она всё же догадается, но Кларк лишь раздражённо предположила: — Это мама? Она? Она уже успела что-то тебе наговорить? Хочет, чтобы ты держался от меня подальше?

— Про это не было ни слова, — уверил её я.

— А про что было? Чёрт. Я знала, что так будет!

— Я просто успел побеседовать с канцлером, — аккуратно ответил я, когда за нами закрывались двери безлюдного пассажирского отсека. Мы остались одни.

— Ещё лучше, — гневно свела брови она. — А ему что от тебя сейчас надо? Не смей слушать ни слова. Пожалуйста. Мне плевать на их мнение о тебе. Я уже всё решила.

Не совладав с собой, я притянул её к себе. Закрыл глаза, едва не задрожав, когда крепкий пластик инъекции впился в кожу моей ладони. Ей плевать. Она уже всё решила. Как? Как было её предать? Вдохнув сладкий аромат, я окунулся в знакомое пьянящее головокружение. Так на меня действовала близость только одной девушки во всей Вселенной. Её. Всё тело потяжелело, отказываясь отпускать. Кларк никак не попыталась вырваться из моих рук, только взглянула недоумённо. Не поняла моей внезапной сентиментальности.