Скверный сон

Вот, если предположить, например, что наследство, заграница, проигрыш, -- всё это был только сон, скверный сон, который нужно отогнать от себя подальше, а затем вернуться к прежней, обыденной жизни. Заработок найти не трудно. С удовольствием примут, хотя бы и на прежнюю службу.

Конечно -- примут. Но для этого нужно, всё-таки, добраться домой, прожить месяц-другой, потратиться. Стало быть, остаётся одно: покаяться во всём адвокату и взять у него взаймы. И сейчас же сделалось ясно: "Нет. Лучше сдохнуть, чем покаяться!".

С нескрываемой ненавистью посмотрел на Исааковича, который, зажмурив глаза, маленькими глазами тянул шампанское. На адвокатском животе вспух жилетный карман, и из этого кармана торчит уголок стофранкового билета. Сколько у него таких билетов? Перед отъездом в Монте-Карло адвокат сам сказал, что ассигнует на рулетку тысячу франков и, следовательно, взял с собою, во всяком случае, не меньше этой тысячи. А игрою по крайней мере утроил её. Вот уже и деньги, небольшие, но хорошие деньги, -- и всю сумму этот Исакович может сегодня растратить. А на завтра даже и не вспомнить. В похмельном состоянии память у него вообще совсем плохая.

"Огреть бы тебя хорошенько палкой по жирному затылку... благополучная скотина!"

Встав из-под стола, адвокат уже слегка покачивался и раза четыре подряд уронил палку.

-- Вот, чтоб её... Пойдёмте гулять, несчастный молодой человек... Проветримся!

Монако -- город небольшой. Сколько ни кружи, а всё выйдешь к одному и тому же месту. Так и сегодня, побродив немножко по парку, вышли к площадке над пропастью. Адвокат полюбовался видом, шумно выразил свой восторг и плюхнулся на скамейку.

-- Баста! Теперь и передохнуть можно. А потом -- домой. То есть не домой, а вообще -- в Ниццу! Здешние рестораны мне не нравятся. Будем с вами сегодня ужинать в истинно-русском стиле. Ручаюсь! Бог с ней, с женой! Пусть одна сухарики грызёт у себя в отеле за табльдотом...

При воспоминании о Нелли, в душе Поповицкого рядом с злобной завистью закипела ревность. Если уже всё погибло, всё кончилось, как кошмарный сон, так хотя бы в этом-то нужно себя вознаградить -- и отомстить. И вот -- самая главная причина, почему нельзя быть откровенным, почему нельзя признаться в беде.

Поповицкий мысленно подчёркивал, крепко стиснув зубы: решено. Остающиеся дни он посвятит окончательной победе над Нелли. А там -- будет видно. Пожалуй, даже и умереть можно. Но лучше не умирать.

Адвокат сложил на животе коротенькие ручки, свесил голову на сторону, задремал. На мгновение в голове Поповицкого зародился план коварный и жестокий: дать адвокату уснуть покрепче, опустошить все его карманы, а потом подтащить его к самому краю обрыва и столкнуть вниз. Объяснение простое: был пьян и свалился.

Нет, так не годится. Слишком хлопотливо и, главное, рискованно. Это наплевать, что коварно и жестоко. В подобном положении люди не разбирают. А вот именно -- рискованно. Поповицкий наморщил лоб, усиленно соображая. И вдруг расплылся торжествующей улыбкой.

Одним ударом -- двух зайцев. Умно, быстро -- и без всякого риска.

Торопливо разбудил адвоката, опасаясь, как бы тот не протрезвел после слишком крепкой дремоты. И принялся горячо убеждать его немедленно поехать в Ниццу.

-- Скучно здесь... А мне, знаете, что-то и самому захотелось закрутить немного... Мне ведь тоже следует встряхнуться! Едемте...

-- Давно бы так, батюшка... Не будем терять золотых минут... Где тут автомобили стоят? Зовите его сюда, француза пахучего!

Въехали в Ниццу с рёвом, с треском, в облаке пыли. И остановились, конечно, у ресторана, но не у самого первосортного. Так уж потребовал Поповицкий, объяснив, что терпеть не может слишком шикарных ресторанов. Он же выбирал и вина, тщательно скрывая от адвоката прейскурант. Обед обошёлся совсем недорого. Тем не менее, за кофе, после полулитра бенедиктина, Исакович потерял всякий человеческий облик и явно приблизился к блаженству. А Поповицкий по-прежнему почти ничего не пил, и удивительно было, почему он тоже казался совсем пьяным.

Впрочем, так было только до дверей отеля. Тут Поповицкий немедленно пришёл в нормальный вид и солидно поручил портье доставить в номер русского господина, который не совсем здоров.

Портье призвал на помощь носильщика -- и они оба торжественно повели адвоката под руки, а сам Поповицкий шёл следом, застёгнутый на все пуговицы, спокойный и корректный.

Исаковичи занимали два смежных номера. Опытная прислуга старалась не шуметь, но в тесных дверях произошла некоторая заминка, -- и из соседней двери выглянула Елена Андреевна, посмотрела внимательно, но без особого удивления, на прислугу, на Поповицкого, на беспомощного мужа, который висел тяжёлой тушей. И спросила, чуть шевельнув бровями:

-- Что это он? Встряхивался?

Поповицкий простёр руку по направлению к адвокату:

-- Как видите... Я принимал все меры, но никакие убеждения не помогли. По возможности оберегал его от неприятности -- но остальное было не в моих силах.

-- Ничего, он выспится! Не забудьте только снять ему башмаки и развязать галстух.

Портье уже проделал всё, что требовалось, не дожидаясь никаких указаний. И Поповицкому оставалось только прикрыть адвоката одеялом. Потом он опустил у окна занавеску, приготовил спички на ночном столике. И тогда постучал в дверь, соединявшую оба номера. Нелли отозвалась:

-- Войдите...

-- Надеюсь, вы не считайте меня виновником, Елена Андреевна?

-- Нет, почему же? Разве я не знаю...

Может быть, момент был не совсем удобен. Но некоторая доля шампанского и других возбуждающих напитков перепала всё-таки и Поповицкому. И он был не пьян, а только решителен и предприимчив. Контраст между мертвецки пьяным мужем и красивой женой был слишком резок. Одним словом, Поповицкий горячо поцеловал обе ручки Нелли и сказал, что безумно её любит и не может больше таить в своей груди пламенное чувство.

Нелли посмотрела, подумала и отозвалась неторопливо:

-- Какой вы дурак... однако!

-- То есть... Почему же это?

-- Да так. Очень просто.

Пожалуй, и в самом деле не надо было спрашивать: почему. Вопрос-то звучал безусловно глупо, -- и Поповицкий сам это почувствовал. Сразу потерял почву под ногами и уже безнадёжно, без всякой уверенности в своей победе, заговорил о том, что жизнь без Нелли для него невыносима, и что она сама, наверное, скрывает своё чувство, потому что не может же она любить адвоката.

-- А вот представьте себе -- люблю! И хотя вас не считала особенно умным, но такой глупости не ожидала. И даже жаль немножко, потому что вы всё-таки были для меня хорошим и старым знакомым... Знаете что? Уже поздно. Идите спать!

-- Конечно, я уйду! -- сурово отозвался Поповицкий. -- Но я уже никогда не вернусь к вам. Я не могу оставаться в этом городе, так близко от вас, ни одной минутой больше. Да, я уйду!

И ушёл.

В своём номере походил с полчаса из угла в угол. Ещё раз обсудил со всех сторон вопрос -- не умереть ли? И так как-то не довёл решения до самого конца, но всё-таки не умер. Даже занялся самыми житейскими делами. Выгрузил из одного кармана тяжёлую пригоршню золота, а из другого -- плотную пачку банковых билетов, старательно пересчитал то и другое. Вышло порядочно -- больше, чем ожидал. Да и сам адвокат, наверное, не подозревал, что таскает с собой такую сумму.

-- С паршивой овцы... хотя шерсти клок...

Завтра, пожалуй, даже беспамятный Исакович призадумается над вопросом, куда девались деньги -- но, конечно, ещё сильнее поразит его внезапный отъезд приятеля. Но это неважно. Нужно только никогда не встречаться больше.

Так значит -- не умирать?

Рано утром, когда все жильцы ещё спали, Поповицкий расплатился по счёту и с первым же поездом поехал домой, назад в Россию. Ехал скромно, в третьем классе. И эта скромность была приятна, так как помогала думать, что скверный сон кончился, и теперь опять началась жизнь. Но на душе было не то что горько, а как-то противно, до омерзения противно. Так что хотелось даже хорошенько плюнуть на самого себя. Плюнуть и растереть.