Я вижу солнце

– Сосо, что случилось? – повторила Хатия. Я не ответил, меня душили слезы.

– Убил меня Датико, моя девочка! – простонал Бежана. Я припал к его груди и громко заплакал.

– Ну, ну, ты что, дурачок! Сейчас все пройдет! – сказал Бежана.

– Помоги мне, Сосо! – Анатолий опустился на колени перед Бежаной. – Подсоби-ка мне поднять его на спину! Надо спешить домой!

– Что говорит твой русский, Сосойя? – спросил Бежана.

– Хочет взять тебя домой, – ответил я рыдая.

– А-а-а, долг платежом красен… Но для Бежаны все одно – умереть здесь или дома… Погодите, дайте мне вздохнуть… Может, утихнет боль… Вот сволочь, убил-таки меня…

– Я виноват во всем! – сказал Анатолий и принялся рвать свою сорочку.

– Что он сказал, Сосойя?

– Я, говорит, виноват…

– Не смей и думать, Сосоин русский! Ты при чем? Бандит для того и носит нож и ружье, чтобы пустить их в ход. Потому что он боится. Разве он справился бы со мной без ножа? То-то… Ты не горюй. Если я останусь жив, напляшется он у меня, ох и напляшется! А нет, так… Что ж, пусть бродит по лесу голодным шакалом… А моя смерть – не такое уж важное событие. Одним ртом на селе станет меньше… – Бежана сомкнул веки.

– Бежана! – крикнул я. – Не умирай, Бежана!

– Молчи, Сосойя!..

– Это я убил тебя, Бежана, я! Это я его разозлил!

– Вот еще! Нашелся убийца!.. Ты думаешь, он хотел убить? Нет, это страх его заставил поднять нож! Вот и боль прошла. Теперь у меня шумит в голове и ноги… Ног я не чувствую…

Приподняв халат на животе Бежаны, Анатолий туго перевязал ему рану.

– А ты что делаешь, девочка? – взглянул Бежана на Хатию.

Хатия плакала, и слезы ее капали на лоб Бежаны.

– Сосойя, уйми девочку и перестань сам скулить. Взгляните-ка на солнце. Вот оно скоро спустится за горой Концхоула, и наступит ночь. А завтра оно поднимется из-за Суреби, и настанет день. День настанет для всех. Даже для того бандита. А для меня уже никогда не будет ни солнца, ни дня… Ты видишь солнце, Хатия?

– Вижу, Бежана, вижу!..– Хатия заплакала громко.

– Не плачь, детка… Это хорошо, если ты видишь солнце. Дай бог тебе, всем вам здоровья. Я оставляю вам свою долю и солнца и воздуха. И свою рыбу тоже. Зачем я спорил с вами? Ведь все равно мы съели бы все вместе. Вот только свою долю земли я возьму с собой… А он-то зачем плачет? Зачем плачет твой русский, Сосойя? Холодно мне и пить хочется. Дай напиться, Сосойя!..

– Нельзя тебе пить, Бежана! Потерпи немного, придем домой, вылечит тебя бабушка Аквиринэ, тогда и пей, сколько тебе захочется.

– Сосойя, дай перед смертью испить глоток нашей супсинской воды. Мне теперь все можно…

Бежана часто задышал. Я испуганно взглянул на Анатолия.

– Он просит пить, что делать?

Анатолий встал, зачерпнул ладонями воду из реки и дал напиться Бежане.

– Что ты делаешь? Нельзя ему!

– Вот спасибо тебе! – поблагодарил Бежана Анатолия. – Твой русский умнее тебя, Сосойя, знает он, что теперь мне ничем уже не помочь… – Он вдруг привстал и пристально посмотрел на меня. – Сосойя, где ты?

– Здесь я, Бежана, не видишь разве меня?

– Не вижу, Сосойя, не вижу… Кажись, умираю я, Сосойя… – Бежана опустил голову на колени Хатии.

– Не умирай, Бежана, не умирай, дорогой! – взмолился я. – Что я скажу людям? Слышишь, Бежана, милый мой, потерпи еще немного! Все будет хорошо, Бежана! Вот я здесь, рядом с тобой! Видишь меня, Бежана?

– Успокойся, Сосойя… А что солнце? Оно уже закатилось?

– Нет еще, Бежана…

– Хатия, ты видишь солнце?

Хатия никого и ничего не видела. Она рыдала.

– А я не вижу солнца… – сказал Бежана.

– Видишь, как не видишь! Вон оно, над Концхоулой! Скажи, что видишь солнце, Бежана! – просил я Бежану и гладил его похолодевшие руки.

– Сосойя, слышишь?

– Что, Бежана?

– Слышишь? – Бежана прислушался к чему-то и вдруг тихо запел:

Бежана пел и улыбался. Потом голос его постепенно стал угасать. Я припал к его груди.

Бежана ничего уже не чувствовал и не слышал…

Долго еще я обнимал и ласкал Бежану. Потом почувствовал прикосновение руки Анатолия и поднял голову. Солнца на небе уже не было, но гора еще пылала оранжевым отблеском его лучей.

Бежана больше не пел…

СНЕГ

В конце декабря наступили сильные холода. Однажды вечером подул низовой ветер и пошел снег. Потом ветер улегся, а снег продолжал сыпать без конца. Сухие пушистые снежинки, медленно кружась, ложились на землю. За ночь снег покрыл все вокруг таким толстым слоем, что утром куры, слетев с насеста, проваливались в снег по самый клюв. Снег шел не переставая весь следующий день. И потянулись нескончаемые зимние вечера… Топанье ногами на балконе… Шипенье сырых дров… Вареная ветчина… Протяжный лай собак… В сплошном снежном покрове появились протоптанные тропинки – от домов к колодцам, от соседа к соседу, от села к селу. В школе стихли шум и гомон: дети отсиживались по домам, ожидая, когда уляжется снег. А школьный колокол по утрам звал, звал нас…

Снег сровнял холмы и впадины… Полегли плетни. Лишь кое-где торчал вбитый недавно кол, да и тот уносил случайный прохожий, кто – на дрова, кто – чтобы отбиться от собак или набежавшего ненароком проголодавшегося зверя.

…Пригорюнившийся Анатолий сидит у камина и ворчит:

– Глупая выдумка – камин. Дрова пожирает что твой паровоз, а тепла от него – на грош! Лицо горит, а спина мерзнет!

– Повернитесь теперь спиной! – учит тетя.

– Вот нашу бы русскую печь сюда!..

– А разве у вас зимой не холодно? – спрашиваю я.

– Понимаешь, мороз у нас суше, здесь так и пробирает до мозга костей…

– Завтра надо смести снег, а то, чего доброго, обвалится крыша, – говорит про себя тетя.

Снег валит и валит…

– Сосойя, сходи за дровами!

Я накидываю полушубок и спускаюсь во двор. Приношу дрова, кидаю их в камин и усаживаюсь тут же на козлиной шкуре. Сырые дрова долго шипят и дымятся, потом вдруг вспыхивают ярким пламенем. В комнате светлеет. Я замечаю, что Анатолий смотрит на тетю, смотрит пристально, не отводя глаз. Тетя сидит склонив голову и вяжет теплые носки для меня. Я отворачиваюсь, но все же замечаю, что тетя украдкой смотрит на Анатолия.

Анатолий – блондин, худощав и очень красив. Он выглядит немного моложе тети. Теперь он уставился на огонь и думает что-то свое. Потом он вздыхает и опять переводит взгляд на тетю. Я вижу все и – как ни странно! – не обижаюсь. Анатолий тоже видит все. Он смущенно улыбается и кладет руку на мое плечо. Я не двигаюсь, мне приятно прикосновение руки Анатолия. Тетя тоже видит все, и – я чувствую это – она рада. Я счастлив оттого, что тетя рада, и улыбаюсь Анатолию. Потом я долго, не отрываясь, наблюдаю за игрой огня в камине, – пусть тетя и Анатолий смотрят, не смущаясь, друг на друга. «Сосойя на собственной спине приволок домой себе дядю», – вспоминаю я и подбрасываю в камин дрова. «Это – Сосоин русский», – вспоминаю я слова Бежаны, и вижу Бежану с прижатыми к животу окровавленными руками… В камине танцует пламя, и в пламени я вижу улыбающуюся Хатию. Хатия стоит в пламени, и я не удивляюсь, что огонь не причиняет ей никакого вреда…

До меня доносится глухой голос Анатолия:

– Сожгли все, сровняли с землей… Людей угнали в Германию… А мы отступали… Были вынуждены отступать… Нет, Кетеван, я уйду, обязательно уйду.

Анатолий каждый день собирается уходить, но не может… Он потеет и кашляет ночи напролет… Я не отговариваю Анатолия: знаю, что рано или поздно он уйдет. Я боюсь этого дня, боюсь потому, что очень люблю тетю. Я знаю: тетя тоже боится этого дня. В языках пламени улыбается Хатия. «Я вижу солнце, Сосойя!» – говорит она, и я ничего на свете больше не боюсь…

КУКУРИ

– Здравствуй, Бежана! Это я, твой Сосойя! Я не спрашиваю о твоем житье-бытье, знаю сам, как ты живешь! И потом, ты ведь все равно скажешь, что у тебя все хорошо, что ты ни в чем не нуждаешься… Но мне известно все… Я вижу тебя каждую ночь и навещаю тебя каждый день. Правда, последние дни я не смог прийти к тебе, – ты уж извини меня. Снег лежит по пояс, трудно подниматься в гору. Спроси хоть Анатолия – еле добрались сюда… Сейчас мы все здесь приведем в порядок. А потом сходим к тебе домой, сметем снег с крыши, иначе провалится крыша. Ты не бойся, Бежана, пока я жив, твой дом будет стоять. Ну, ты знаешь, Бежана, какая вчера была каланда, кое-кто палил из ружья. У Сидонии Чхаидзе даже пели. У них справляли свадьбу. Сидония вышла за Важа Джибути. Да-да, за того самого Важа, что вернулся с фронта без руки. Мы с тетей были приглашены, но не пошли. Нечем было поздравить молодоженов, да и не очень-то хотелось идти. Сегодня уже новый год, Бежана, сорок третий. Тут вот снег повалил розу. Ничего, сойдет снег, Хатия подставит розовому кусту колышек. И траву расчистит… Да, насчет креста. Я не хотел ставить крест, но бабушка Аквиринэ пристала: как это можно, говорит, могила христианина – без креста!.. Ты не думай, Бежана, это не простой крест. Помнишь наши ворота? Да, из красного дерева. Так вот, я разобрал ворота и велел сбить крест… Ну, теперь мы пойдем, Бежана, к тебе домой, сметем крышу… А завтра я снова приду к тебе…