Страница 2 из 5
Вот и сейчас – лишь привычный солдатам страх. Что с ней? Где она?
Мэй пытается подняться на локтях. Трясутся мелко руки. Как же она слаба! Может, то плен? Но они же победили в ночной битве. Или это была сотканная разумом во спасение фантазия?
Но вот, удается приподняться немного. Мэй осматривает место в поисках отцовского меча. Оружия нет.
Шатер. Она в шатре, на походном ложе из мягкой рисовой соломы, укрытой несколькими слоями льняных простыней. Прохладный воздух касается разгоряченных плеч, и дрожь усиливается. Полутьма скрывает предметы, оставляя глазам довольствоваться лишь очертаниями и силуэтами. Но даже сумерки не могут спрятать от ее глаз белоснежную ткань, опоясывающую груди, и расползающееся на ней, как зарево по небосводу, багровое пятно. Мэй зачарованно касается его пальцами, и липкая влага красного цвета остается на подушечках.
Сердце вдруг – как же глупо! – спотыкается от внезапной догадки.
Знает кто-то ее тайну!
Что же теперь? Что будет?
Бежать? Сбежать с позором? Вернуться с позором? Быть казненной с позором, что не смыть ни ее сестрам, ни брату, ни их детям? Нет! Позор хуже смерти. Может, она не была честна. Но, видят боги, она не бесчестна!
Она ведь следовала зову сердца. Смотри же! Смотри, к чему ты привело!
Прости, отец!
Прости! Прости, что не пала в бою! Разве ж не было бы это лучше, чем навлечь теперь кару на семью?
Полог шатра шуршит тканью по земле. Жемчужный свет луны на миг широкой полоской ложится на постель рядом с ней. Свет приводит гостя, чьи очертания до боли знакомы. И лишь бледный тот луч замечает, как сталкиваются черные звезды их зрачков.
Боль неведомым чудом притупляется. Словно бы лишь глаза его могут облегчить ее страдание.
Мэй замирает, глядя на вошедшего в шатер мужчину. Предательски скользит по перебинтованной груди и голому животу ткань покрывала, обнажая страшную правду.
Женщина в армии. Наказание – смерть!
Это его голос звучит сейчас в ее голове – неумолимо и жестко.
Обман. Наказание – смерть!
Дыхание ее останавливается.
Вот она, расплата за ложь? Недаром меч в руках держит.
Они оба знают, каков его долг. Клятва верности Императору, государству и самому себе стальными путами приковала к его рукам вычищенный до блеска смертельно-острый меч. Только так сможет смыть следы мнимого бесчестия, запятнавшие честь и достоинство императорской армии.
Не казнит он – казнят и ее, и его самого.
Чэн Юн останавливается у входа. В черном ханьфу генерал сливается с чернотой ночи. Молчаливо смотрит на нее – и просьба, чтобы отцу не передали правду о раскрывшемся обмане, едва ли не слетает с ее губ.
– Генерал… – шепот-шелест в пустынной сухости горла. Каждый звук остаётся песчинкой во рту. Смотреть в глаза в этот момент сил нет – Мэй отводит взгляд. Дыхание рвано-болезненное не насыщает измученное тело. Его рука сильнее сжимает золотую рукоять Цзянь***.
– Позвольте…
Взгляд его опускается ниже – на бинты. Что-то неумолимо меняется в суровом лице воина, но сумрак не дает Мэй увидеть отчетливее сверкнувшее в темных глазах чувство.
Ничего не сказав, не дослушав, не посмотрев более на нее, он резко бросает оружие в сторону, разворачивается и наспех покидает шатер.
Боль в этот же миг возвращается с новой силой. Одним точным ударом в грудь укладывает девушку на спину.
Как же больно!
Разум еще бьется птицей в западне, летят под купол клетки перья, но силы ее уже на исходе. Все повторяется. Снова сон. Снова рассвет. Снова крик.
Огнем заботливо объята каждая частичка, каждая клеточка в этот миг воистину хрупкого тела, беспокойно мечущегося на походной кровати. Мгновения растягиваются в вечность, а время то замедляется, то бежит быстрее, то вовсе останавливается. Минуты, часы или дни становятся одним целым.
Пытка кажется бесконечно долгой, пока что-то прохладное не остужает опаленную пламенем кожу. Как путник, сгорающий под полуденным солнцем посреди степей, получивший миску студёной воды с жадностью дикого зверя припадает к ней, так Мэй старается даже во сне придвинуться к источнику спасительной свежести.
Вдруг кто-то некрепко, мягко сжимает ее пальцы, делясь, даря силы, способные выдернуть из лап сонной агонии.
Удивительно четко слышен голос – совсем рядом, – если сконцентрироваться на ладони в объятии чужих ладоней. На щекочущем приятном покалывании на кончиках пальцев.
– Прошу, не двигайся, Мэй! – Отчаянно, боги, как отчаянно, имя ее звучит. Снова настоящее имя! – Иначе придется звать лекаря.
Да, да – лекаря нельзя.
Мэй старается кивнуть, но не уверена, выходит ли. Ее руку отпускают и тут же что-то прохладно-мягкое снова касается рваной раны, даря восхитительнейшее долгожданное умиротворение. Она терпеливо лежит, стараясь не шевелиться.
Непослушное дыхание выравнивается, и Мэй понимает, что чувствует аромат свежей мяты и горечь сока толченых трав, и плавящийся сладковатый воск свечей.
– Вот так. – Со взмокшего лба аккуратно убирают прилипшие пряди, а она уже сознательно поворачивает голову чуть на бок, следуя за мимолетным касанием. – Ты молодец.
Словно укротил поглощающий ее смертельный огонь, – и нужно лишь открыть глаза, чтобы увидеть!
– А теперь поспи, – убаюкивая, ее накрывают прохладной мягкой тканью. Противиться тихому властному голосу и ставшему вмиг расслабленному потяжелевшему телу невозможно. Мэй наконец-то засыпает спокойным глубоким сном, который кто-то бережно охраняет.
*Диюй – «подземное судилище», Ад.
**Верность, отвага, честность.
***Обоюдоострый меч 70-80 см.
Песнь вторая. Первое пробуждение
Два раза сменяют друг друга серп луны и солнце, прежде чем Мэй открывает глаза. Два дня и две ночи непробудного сна и капель воды с горечью каштанового меда на губах, запахов мяты и плавящегося воска, тихого шепота и невесомых целительных прикосновений ко лбу и вискам, к кончикам пальцев и ладони.
Словно импульсы, потоки кристально чистой энергии пробегали под кожей, устремляясь к месту, где болело – и рана затягивалась. Кровь становилась гуще и не покидала ее тело. Эти мгновения, полные волшебства и трепетной нежности, отзывались в груди чем-то, что вытесняло боль.
Ох, боги! Если же должно быть плохо, но отчего-то так хорошо – что есть плохо, а что – хорошо?
На третью ночь, когда Мэй находит в себе силы остаться в сознании дольше, чем на несколько мгновений, а разум способен отделить иллюзии от реальности, она наконец-то осторожно, уже без пронзающей бок боли, осмеливается дышать глубоко. Полной грудью.
Воительница лежит на спине и, прикрыв глаза, тихо дышит.
Спустя несколько самых сладких в жизни вдохов и выдохов голова начинает кружиться от перенасыщения студеным ночным воздухом запоздалой весны. Светло-розовый румянец возвращается на бледные щеки. Так вкусно! Даже в шатре пахнет наступающей весной! Цветочной, травяной, солнечной!
И эту весну она сможет почувствовать полной грудью! Благодарность за жизнь расцветает в душе пышным бутоном магнолии, цветет на губах легкая нежная улыбка, а трепещущие веки скрывают кристальный бисер слез счастья.
Могла ли она когда-нибудь еще испытать такую восторженную радость всего лишь от того, что способна дышать?!
Груди все еще туго перебинтованы, но нет больше на ткани пугающего алого пятна.
Ты не погибнешь. Обещаю.
Вспышкой ярчайшего света рождается желание поблагодарить того, кто подарил ей эту жизнь. Искрится, переполняет до краев. Плещется золотистым светом той самой энергии и силы, что спасла ее.
В этот раз Мэй уверенно приподнимается на выпрямленных руках и осматривается.
Сумерки. Безмолвие. Под ней – Мэй опускает взгляд вниз – уже не рукотворное ложе. Лагерный серый матрас, набитый соломой, и рисовая подушка. Как в солдатском шатре. Только покрывала для сна с вышивкой золотого дракона на бордовой ткани льна.