Охотники за курганами

Бронштейн отмахнулся от сего бабьего рыка, вытянулся в свой малый рост, достал из внутреннего кармана тонкой кожаной работы бумажник, медленно вытянул из его нутра полулист крепкой бумаги. По орластому вензелю на верху полулиста Екатерина узнала сразу — от кого бумага. Писал к ней, видать по буквицам, король прусский — Фридрих.

Екатерина, прежде чем взять бумагу, налила себе из графина воды. Обмочила губы о край стакана. Вода была родниковой, поставлена на стол полчаса назад. Но Императрице вода на сей раз показалась теплой, даже — горячей.

Король Фридрих писал самолично, скукоженными буквами, так хорошо известными Екатерине. По иным временам, сия личная записка была бы сущей безделицей, ибо гласила: «Ваше Величество! Родственники и друзья Иоанна Шестого припадают к Вашим стопам в неутолимой надежде узнать о здоровий Иоанна и с надеждою скорой встречи с ним. Ваш Фридрих, король прусский».

Это была не межсемейная записулька. Это был документ силы страшной и намека кровавого.

Записка Фридриха прямо называла имя Императора России Ивана Шестого, прямого потомка династии Романовых и близкого родством самым влиятельным королям Германии, Дании и Швеции. Тот Иоанн

Шестой с тех пор, как был еще прежней Императрицей Елизаветой Петровной посажен в Шлиссельбург, так до сей поры в той крепости и сидел в полном потае, невидимый ничьим взорам. Все принесенные иудеем долговые бумаги не стоили и миллионной доли полулиста с каракулями короля Фридриха. Ведь то, по сути, был почти приказ, да с шантажной угрозою — отдать трон легитимному императору семейства Романовых! Иоанну Шестому отдать трон!

—

Сядь… скотина! — сквозь зубы прошипела Екатерина, бешено глядя в выпуклые черные глаза иудея.

Барон легко повиновался, осел на узком кресле и с тем же доверительным сочувствием интимно молвил:

—

Конечно, конечно! Работы, верю, сейчас будет много, много. Верю!

Екатерина позвонила в колокольчик. Мигом в кабинет вошел дежурный секретарь — граф Салтыков.

—

Барону — вина… испанского, мне холодной воды! — распорядилась Екатерина. — Да… еще вот что, Михайло Ефграфович! Распорядись, милейший, дабы Степан Иванович Шишковский прибыл сюда и никуда более не отлучался. Ждал моего приказа. И свечу мне зажги… Вроде как пасмурно стало…

Восковая свеча полупудового веса ярко пыхнула, и язык ее пламени поднялся почти на ладонь. Дверь в кабинет осторожно закрылась за молоденьким графом Салтыковым. Он широко улыбался. Если Императрица так явно велела вызвать к ней ката Шишковского, ноне во граде Петербурге будет о чем посмеяться ввечеру!

С огромного носа банкира Бронштейна на светлую скатерку стола нечаянно упала мутная капля. Он засуетился, выковыривая в кармане батистовый платок. Екатерина невозмутимо жгла на пламени свечи личное послание короля Фридриха.

***

Через час, в присутствии надушенного без меры кельнской водой Степана Ивановича Шишковского, барон Бронштейн интимно доверил Императрице, что за пакость он сочинил. Скупил через прислугу знатных фамилий за малые рубли давние, всеми по-русски забытые втуне, расписки Екатерины и думал взять поживу. Такова есть его работа и жизнь финансиста.

—

А у Лестока как купил фальшивый вексель? — Томно бубнил уже в пятый раз Шишковский, не слушая покаянных слов иудея.

И в пятый раз барон отвечал, что сию фальшивую ересь ему подсунул граф Панин. Откуда появилось письмо от короля Фридриха, про то барон не говорил. Да Императрица и не спрашивала. Она понимала, что подлый иудей и при ста ударах на дыбе про письмо Фридриха не скажет. Жить больно хочет. Давишь их, давишь, а жить — хотят… пуще денег.

Всего по лежащим на столе бумагам Екатерине следовало бы выплатить Бронштейну без малого три миллиона русских рублей — в ефимках. Или лучше векселем на голландский банк Вест-Индской компании. Одним этим векселем за личной подписью Императрицы барон Бронштейн мог махать до скончания живота, получив много прелестей жизни и навечно унизив Вседержительницу российскую…

Дело было ясное — за иудеем в этой финансовой афере стоял вспыльчивый, но все же свой русский граф Панин. А вот за прознанием про Иоанна Шестого стоял некто пошире властью и позлее в возможностях, чем первый министр росссийского Двора… Кто знает про живого российского Императора Иоанна… при живой пока Императрице и Самодержице российской Екатерине Второй?

Кто — Бронштейн не признавался.

Государев кат — Степан Иванович Шишковский — по молодости лет, важности государевых забот и скорости для — ездил верхами, при двух казаках. И даже в кармане камзола всегда держал нагайку.

Вытащив из кармана нагайку, саданув ею по спинке пустого кресла, что стояло напротив неудачно попавшегося барона, он велел Бронштейну подняться и следовать за ним.

—

У меня теперь в особом кресле посидишь, — сообщил он Бронштейну. — Любопытное у меня кресло, для любой жопы подходит!

Екатерина кашлянула.

—

Ваше Императорское Величество! — поклонился Шишковский, — сие есть слово из работного словаря нашего государевого дела! Если задел твое царское ушко грубым словом — не обессудь. Для твоей милости стараемся и на благо империи.

Барон было заупрямился идти, забормотал на старонемецком языке обычную мольбу.

Екатерина отвернулась к иконе Николая Чудотворца, стала креститься.

После обеда, часа через два после гулкого выстрела полуденной пушки, личный курьер главы канцелярии тайных государственных дел Шишковского привез Императрице все расписки, найденные при иудее, и полное его признание в противугосударственном деле.

По той Бронштейном подписанной бумаге выходило, что «дабы иметь постоянное управление Императрицей Всероссийской, полагаясь на ее иноземное (сиречь — нерусское происхождение), а потому снисходительность и всепомоществование в делах католической веры, к коей она была с рождения привержена, следовало направлять ее поступки, имея уздою финансовые долговые прегрешения. Что в Европе признается за самый подлый стыд. Для чего всячески уклоняться от расчета с нею, дабы ввести Императрицу в большой долг. А потом он, Бронштейн, должен склонить Императрицу Российскую к тому, чтобы на свои средства известный ей дипломат и европейский ученый посланник Джузеппе Полоччио и иже с ним ученые католические монахи могли легитимно выводить Сибирскую часть России из тьмы шаманства, волхования и язычества к истинной католической вере. А за это Императрице будет тайно передана часть золота и серебра, коих добыть должен в сибирских пределах, под древними курганами, ученый посланник Полоччио. А передано тайно затем, что опосля она, Императрица, должна то золото и серебро, в свою очередь, уже явно, перед всею Европою, вернуть как бы в отдачу своего долга барону Бронштейну…»

Далее перечислялись все кредиторы Императрицы и сознание в том, что тайные лица из Ордена иезуитов, проживающие в столице Санкт- Петербург количеством двести человек, под разными угрозами раскрытия темных дел выманивали расписки Екатерины у ее близких и приближенных лиц.

Главою же иезуитов в столице империи барон Бронштейн, подвергнутый порке двумя кнутобойцами «на утопляющемся до половины тела человеца в подвал специальном кресле», назвал аглицкого купеческого старшину Георга Честерского.

«С ним в тесных сношениях состоит граф Панин, что неоднократно было замечено дозорными человеками из числа Государевых тайных служащих».

Об Императоре Иоанне, как и следовало из мыслей Екатерины Алексеевны, барон смолчал. Ладно…

В ответном указании Шишковскому Императрица велела никаких бумаг о пребывании барона Бронштейна в тайном пыточном зале не писать, иудея отпустить с доставкой прямо в кабинет Императрицы.

После чего Императрица велела подать ей в особую комнату «для ближних» обед, позвала туда Марью Перекусихину, для кумпании, с аппетитом откушала томленной на поду русской печи курицы и холодного страсбургского гусиного паштета. Под иноземный паштет наглядно выпила малость русской водки.