Охотники за курганами

Князь приехал к обозу задумчивый, даже тихий. Тихим же голосом велел Егеру собрать десятских старшин по обозу. Даже не приказал им — попросил:

—

До сумерек надо бы отойти от озера в низину. Костров не палить, ужинать сухомяткой. Не кричать. Коней отогнать на ночную пастьбу при крепкой страже подалее — в другую лощину. Кто себя обнаружит нарушением, — закончил распоряжение князь, — лично и немедленно башку снесу.

Снова заворочались телеги, забегали солдаты, помогая возчикам. Но никто не орал. Все ощутили, что с приездом князя над ними повисла липкая и неясная тягость.

Ученый посланник, узнав, что придется оттянуться от озера, к которому он так стремился и коего достиг, попавши прямо в точку, где, по сказке русского купца, должно быть немалое сокровище, разом впал в ярость. Чего с ним отроду не бывало. Природа, что ли, в чужой стране так подействовала, то ли бессонные ночи? Обнажил шпагу и, расталкивая людей, кинулся на Артема Владимирыча. Рука со шпагой тряслась. Егер в два шага догнал иноземца, обхватил его сзади руками и лбом треснул ему по левой части затылка. Полоччио обмяк в руках добровольного выученика ката.

Видевший сию стычку Артем Владимирыч нашел глазами повара-франка и поразился: тот, отвернувшись, чистил песком тарелки. К чему бы таким упокоенным быть телохранителю авантюриста?

Егер сжалился над Полоччио и отволок к повозкам кузни. Корней Иваныч пару раз даванул своими железными пальцами левую руку иноземца, ощущая стук крови в жиле, потом полоснул по вене ученого посланника конским кастратным ножом.

Черная кровь Полоччио сначала медленно закапала из вены на ковальню, потом сикнула струйкой. Полоччио мигом вспотел, открыл побелевшие глаза, ему обнесло голову. Перевязывая порез белым платком ученого посланника, Корней Иваныч выдал вроде как намек:

—

Кровь — не водица. Вода сама дырочку найдет, а крови — лучше помочь. Не выйдут кровя на свободу опричь организма, тогда порвут нутро и сгибнет человек. Надобно было тебе, вашество, лекаря с собой везти. А так — сгинешь в этих чертовых просторах, и останется опосля тебя только камень. А у меня и времени не станет, чтобы на том камне надпись выбить — кто ты был, человече, и чем Бога славил…

Полоччио нашарил в кармане камзола деньги. Как назло — мелочи не имелось. Пришлось отдавать колывану золотой дублон. Ибо он правду произносил. А помирать от разрыва головных нутренностей в трех шагах от клада — не просто обидно — грешно!

—

Корней Иваныч, — ослабевшим голосом попросил Полоччио, щуря глаза, — дай мне согласие стать при мне таким лекарем. Один я, точно, в невиданной сей стране, а помирать мне еще рано…

Колыван накрутил на черный от копоти палец клок огромной бороды, из-под обожженных бровей глянул на небо. Скосил голову на ослабшего иноземца:

—

Стало быть, на службу меня манишь? Так я уже служу. Как быть?

Полоччио кряхтя извернулся, в потае бокового кармана нащупал

столбик дублонов, завернутых в закрутку из бычьего пузыря, вытолкнул скрутку наружу, уронил в огромную руку Корнея Иваныча:

—

Службы разные бывают. Тяготные, легкие и тайные. Тайная служба, она не в тягость, не в облегчение, она просто по другому приказу. Даже Богу неподотчетна.

—

О как? — удивился колыван, пряча тяжелый сверток за кожаный фартук, коим можно было и телегу накрыть при крайности, — тоды располагай мною. Говори, что сейчас надобно?

—

Вагенбург далеко? Сам не дойду…

Корней Иваныч заботливо подхватил Полоччио на руки, и легко донес до вагенбурга, стоящего особняком от обоза. Навстречу ему кинулся было повар-франк, но Корней Иваныч локтем пихнул его так, что тот шмякнулся в железо повозки.

Устроив Полоччио на его лежаке, Корней Иваныч пошел к тягловым лошадям, что тащили крытые железом тяжелые повозки вот уже тыщщу верст. Ощупал у пары коней бабки, легко загнул наверх копыта, осмотрел их. Выпрямился, пошарил лошадям зубы, побил по холке. Лошади, на удивление выглянувшего наружу Гербергова, терпели кузнеца.

Корней Иваныч, проходя мимо, сказал Гербергову:

—

Начальник очухается, скажи — надобно либо лошадей менять, либо драть железо с повозок. Для облегчения хода. Иначе лошади падут верст через сто. Вот так-то!

Вернувшись к своим трем повозкам, составлявшим кузню, Корней Иваныч сверток дублонов уронил в лагушок с дегтем. Для схрону. Огляделся. Над лагерем было тихо.

—

Может, Колонелло клятый начал тихо ловить чертей на своем камзоле? — впрок вопросил князя до сих пор виновативший себя Егер, когда они на ночь тихо устраивали себе неприметное гнездышко на опушке рощи, посреди которой стоял древний камень.

К тому камню, по обряду, сокрытому в туманной древности, около полуночи привяжут дочь каана Х’Ак-Асов. И та, млея от ужаса, будет всю ночь ждать появления из воды ужасного Дракона.

—

Такой плут до смерти чертей не увидит, — хмуро отозвался князь, — не та порода. А увидит, так не пужнется. По всему видать, что пришли мы на место, ему одному знаемое и где он должен разжиться настоящим кладом.

—

Настоящим кладом, — суеверно крестясь, прохрипел Егер, — век не разжиться. Настоящий клад, он на заклятье устроен, и людских голов за него надо класть немеряно…

Князь цыкнул.

Замолчали.

В роще тихо — копыта коней обвязали обрывками шкур — появились пять всадников. Первым к камню подъехал Х’Ак-Ас-каан, легко спрыгнул с лошади, обошел вокруг высокого камня. Постоял у воды, послушал. Махнул рукой.

Тонкий серп луны освещал огромное озеро, и свет на землю шел от воды, не от неба. В том свете видать было затулившимся наблюдателям, как девица, убранная невестой, сама соскочила с коня, подошла и встала, уперевшись спиной о камень. Ликом к озеру.

Тотчас двое из трех мужчин, сопровождавших невесту Дагона, растянули вервие из шелковой ткани и с двух сторон стали приматывать девицу к камню. Третий — молодой джигит, по осанке заметно, вынул саблю и медленно начал кружить шагах в двадцати от действа.

—

Как в сказке! — не удержавшись, шепнул Егер.

Артем Владимирыч ладонью врезал ему по затылку и вмял говорливую рожу в прелые листья.

Покончив с делом, всадники бесшумно сели в седла. Каан помедлил возле дочери, но промолчал. Наклонил голову и так, молча, тоже сел на коня.

Трое уехали, быстро сгинув среди теней дерев. А тот, с саблей, все продолжал, как прикаянный, ездить кругами вокруг камня.

Словно извиняясь за свою грубость, князь шепнул Егеру:

—

Этот с саблей — есть принцессин жених. Ежели чудище придет за девицей, то он станет за нее рубиться.

Егер хмыкнул:

—

Не Иван-царевич, одначе. Разве одолеет он чудище?

—

Это — как получится. Но если одолеет, то жену себе завидную заслужит.

Егер снова хмыкнул в прель листвы:

—

А вот может так статься, что чудище совсем не придет?

—

Может, — помедлив, отозвался князь. — Оно вот уже как четыре тыщщи лет, а то и поболее не приходит! Так мне сам каан Х’Ак-Асов сказывал.

—

От те на! Почто тогда ихнему каану своих людей сказками кормить? Поди, не одни дети в его племени! И мужики есть! Вчерась сам его войско видел. Такое не один день пришлось бы пушками бить.

—

А люди каана наверное знают, что не придет чудище. Но раз такой обычай есть и договор такой с Дагоном есть, нарушать его не след…

—

С Драконом, — поправил князя Егер, — со Змеем Горынычем… — тут Егер прикусил язык.

—

Вот именно — помолчи, — укорил Егера Артем Владимирыч, — сам не знаешь о чем болтать, а болтаешь. Змеи Горынычи в воде отродясь не водились. Они там, подалее, в горах обитают… или обитали…

Через время князь задремал. Егер устроил свою голову на острый кусок камня — ему дремать нельзя…