Страница 58 из 129
—
Сен! Кель мен!{15} — крикнул Вещун Байгалу. И добавил по-русски: — Держи ноги деда. Крепко. А то — зарежу, куттак ем!{16}
Артем Вдадимирыч поразился, что Вещун нервничает и лается матерно на трех языках. Видно было: сам не уверен, что ладно выйдет с лечеванием в степи.
Байгал, все еще пряча мокрое лицо, навалился на ноги деда.
—
А ты, княже, держи нойону голову. За плечи берись, голову локтями зажимай, во всю силу, едрит твой корень!
Вещун хищно примерился и резко полоснул ножом черно-синий пузырь на спине Акмурзы. Фонтан вонючей жижи залил руки князя, облил длинную бороду Вещуна. Тот отбросил нож в сторону, даванул на плоть руками. Акмурза забился телом, мотая Байгала, еле удерживающего ноги деда. Князь так сжал голову нойона, что боялся — лопнет.
Вещун прямо в рану, длиной в перст, плеснул водку. Снова сжал кожу руками. И так проделал три раза. Последний раз водка вытекла только чутка с гнильем. Тогда Вещун пальцами правой руки развел рану, а левой стал сыпать в нее порох из надкушенного им патрона. Высыпал порох так, что он густо облепил разрез, и поднес к ране огонь от факелка.
Порох пыхнул. Опалил Акмурзе длинные волосы на затылке. Джунгарский нойон последний раз дернулся телом и затих.
Увидев, как Вещун, достав из своей кисы длинную иглу с черной шерстяной нитью, стал в три стежка шить рану деда, Байгал этого не вынес. Отскочив, он выдернул саблю.
Сабельное лезвие, так уловил Артем Владимирыч, пошло косой молнией к шее белобородого старца. Язык князя замерз. И его руки слишком медленно разжались, чтобы оттолкнуть Вещуна с линии удара сабли.
А Вещун лишь поднял свой узкий тусклый нож, сабельная сталь ударилась по нему и скользнула вниз с заметной щербиной на лезвии! Будто старец саблю старой, дивной работы зубилом рубанул!
Байгал застыл от ужаса. Саблю деда ковал забытый нонче народ, еще при Чингизе хане. Белый народ с рыжими волосами, из суров. Сабля сменила уже двадцать поколений воинов и в роду считалась вечной и священной.
Вещун повернулся к Артему Владимирычу.
— Великий князь! Вели сему злому юнецу рану деда по пять раз, от солнца до солнца, поливать холодной водой. Ведро зараз. Да пусть свою надкусанную мною саблю несет колывану Кузьме. Мы с ним поколдуем над ней — как новая предстанет. Только пусть деду не говорит, как я саблю пересек. От того известия Акмурза долго болеть начнет. А так ничего, через восемь ден нойон встанет.
Вещун собрал в кису свои лекарные пожитки, выплеснул на траву остаток водки и неспешно побрел по травному следу, оставленному обозом.
Байгал кинулся к деду. Услышал, как тот стонет, будто младенец со сна. Не подымая на князя глаз, Байгал завернул саблю в кусок кошмы. В ножны покореженный клинок не лез.
Полоччио был радостен. Большущий, будто гора, курган возвышался над ним, будто холм Венедада под городом Венедией, что в Италии.
Тот холм тоже считался огромной могилой, но там, в землях просвещенных, — кто бы разрешил рушить могилу? Да еще на земле герцога Миланского?
Ученый посланник крикнул Гурю и обоих рабов — Веню Коновала да Сидора Бесштанного. Им было велено обмерить и зарисовать холм. Сам Полоччио, поманив Гербергова, стал подниматься наверх, скользя подошвой башмаков по траве.
Наверху кургана Баальник искал бабай-камень. Испуганным голосом бормотал слова заклинания.
Бабай-камня не было, и явно зримо — там он никогда не стоял.
***
Артем Владимирыч подниматься на великую могилу пока не стал. Внизу дел хватало. Обозных лошадей по его приказу распрягли и отогнали пастись к мелкой речке, что текла в пяти верстах от кургана. Телеги сразу выставили вокруг холма казацким куренем. Внутрь оборонного кура поставили оба вагенбурга Полоччио, повозки стариков — Баальника да Вещуна — да повозку Олексы с принадлежностями походного алтаря.
Пятьдесят солдат Артем Владимирыч определил для первой очереди бранного учения. Они не таскались взад-вперед на курган с ломами да кирками, а ворочали демидовские пушки и мазали земляным маслом ружья. Егер отвел им место для учений в версте от кургана, в восточной стороне.
По указке князя Гарусова, для полевых пушек еще в Тобольске плотники сколотили из тяжелой лиственницы подобие лафетов на сплошных толстых колесах. Теперь на лафеты пристраивали стволы новых орудий. Надо было рубить еще лафеты — про запас — и тесать к ним колеса. Не спросив разрешения князя, Егер пустил на лафеты те бревна, что готовились на ломку курганов. Левка Трифонов, артиллерист, бегал среди солдат и бил их по спинам саженным банником.
***
К ужину вроде утряслось. Левка Трифонов, отогнав всех от крайней в ряду демидовской пушки, поднес огонь к запальному отверстию. Пущенная сразу из литьевого гнезда в дело пушка радостно подпрыгнула, рявкнула неожиданно толстым голосом и послала ядро на версту.
Довольный собой, разогнув спину, Левка подошел ко второй пушке. Князь махом руки остановил его.
—
Мастер, — приказал он, — попроси солдат перед огненным боем рот открывать. А то ухи вытекут!
—
А? Чевось? — попытался услышать Левка.
Князь нагнулся из седла, обеими ладонями, но не больно, стукнул артиллерийского начальника по обоим его ушам.
—
Понял! — крикнул в голос Трифонов и, обернувшись к солдатам, заорал: — Рты рассупонивай, бодлива мать! Разберись по пять рыл к орудию! Выполнять!
Подъехал хмурый Егер.
—
Ружья, барин, дюже хороши, а вот нашими солдатами — только ворон пугать!
Артем Владимирыч, нюхавший горячий пороховой дым, на два года было забытый, радостно ответил:
—
Егер, молись, кабы только ворон.
Зорким глазом он уже успел заметить, что далеко, со стороны гор, косым татарским строем к лагерю неслась разведка джунгар и забайкальцев.
***
Полоччио бегал по верхушке кургана, кричал на Баальника. Тот молча мерил шагами ему лишь известные расстояния. Потом поднял лицо на ученого посланника, сказал: «Копать нельзя», — и стал спускаться с холма к Вещуну. Тот сторожко, оглядываясь, ходил кругами возле точенной из крепкого камня гранита пирамиды в рост человека. Пирамида, так явно виднелось по сточенным ветром граням ее, ставлена была очень давно.
На внешней грани пирамиды, внешней от кургана, было вытесано вроде арочного окна. А в том окне — вытесан человек не человек, но существо человеческого обличил. Токмо глаза существа оказались спрятанными за округлыми… заслонками как бы. А еще тот, вытесанный, имел на груди пластину непонятного значения. Что высекли неизвестные каменщики на той пластине — ветер, вода и время уже стерли.
—
Еще три таких там, — махнул рукой за курган Баальник. — По сторонам света, видать, ставили древние свои меты каменные, грозные.
К ним подскакал веселый князь Гарусов, расседлал лошадь, толкнул ее в сторону табуна, пасшегося у реки. Киргизец пошел шагом, перехватывая на ходу клочки густой травы.
—
О чем спор, ученая шатия? — спросил князь.
Ему ответил Баальник. Что, мол, копать холм нельзя. Что-то не так уложено в могильном холме. Что — непонятно. Нельзя, в общем, копать.
Вещун отмолчался.
Артем Владимирыч постеснялся ругаться по-русски, отвел душу смачным тюркским словцом.
Вещун погрозил ему длинным пальцем:
—
Чьи тут боги, пока нам неведомо, князь, но боги же!
—
Извини, старче, душа просит. Ведь мне придется грех на нее складывать.
—
Не вздумай принародно сие творить, отойди в сторонку… — гневливо, как показалось князю, ответил Вещун и, подтолкнув Баальника, пошел от каменной пирамидки прочь. По дороге Вещун завидел Олексу, коротко сказал ему про сумления князя. Олекса, приподняв край рясы, побежал.
15
Ты! Иди ко мне»! (тюрк.)
16
Тюркское ругательство, типа «пошел на…».