Страница 51 из 129
—
Егер! — зычно крикнул ссыльный майор в генеральском мундире. — Веди ко плахе первого!
Егер, в красной рубахе до колен, подпоясанной ремнем при серебряной пряжке, взялся за рукоять мясницкого топора, крикнул:
—
Веня! Коновал! Подь сюды!
Веня Коновал, плотный угрюмый парень, поднялся с колен, отряхнул штаны и, набычив голову, подошел к пеньку.
—
Вину свою признаешь? — спросил Артем Владимирыч.
— Да, — отозвался солдат, прищуренно глядя на топор.
—
Клади башку! — распорядился Егер.
Веня Коновал опять опустился на колени, обхватил руками пенек, поворочал головой, поудобнее устраивая ее на шершавом спиле пня.
Егер расставил в полушаг ноги, поднял топор.
Люди в каре шумно выдохнули. Ближние лошади, почуяв нервность людей, забили копытами.
—
Стой! — крикнул в лицо князю одаренный видением Полоччио. — Именем Императрицы — стой!
Егер так, с поднятым топором, оглянулся на князя. Тот держал лицо строго и беспечно.
Полоччио дошагал под взглядами людей вплоть до князя и зло зашипел, путая слова:
—
Мой приказ! Мой приказ — вести на поход быдлос, абер нихт морт! Либерти — свободу — дай дизес зольдатен!
Князь Гарусов медленно снял перед ученым посланником шляпу:
—
Это наша страна, герр ученый. Мы живем по нашим наказам… законам. Нам тут никто свой, иноземный, наказ дать не может. Куда идти — твой указ, как идти — наш наказ.
—
Пошел вон! — проорал Полоччио и подсек язык.
Две сотни людей глядели на него с ненавистью!
Предводитель отряда Артем Владимирыч Гарусов одним толчком
вернул шляпу на место.
***
А ведь не этого добивался Полоччио! Не огульной к себе ненависти! Полоччио желал на походе привести как можно более народа в свое полыцение, под свою руку! В далекой сейчас Европе быдло солдатское и повозочное уже валялось бы перед ним в ногах за выказанную милость — пощаду виновным. А эти русские? Они что — умом тронулись? Глядят так, будто сейчас его, Полоччио, сомнут и затопчут!
За рядом солдатского каре, напротив Полоччио, приподнялся на цыпочки Гербертов. Он поднял на миг руки и сделал ученому посланнику общий для всех торгашей знак: потер пальцы рук.
Венька Коновал поднял голову с пенька, сказал Полоччио грубо:
—
Уйди, блядомор, дай спокойно сдохнуть! Егер, рубай, душа не терпит!
Егер снова примерился топором.
—
Стой! — снова закричал ученый посланник. — Я русские законы понимать! Буду думать, как вы все! Но и мой закон прошу знать и выполнять — я буду купить этих людей!
Егер выматерился. Князь тихо сказал в его сторону:
—
Покупает, значит, чего ты его матушку невзлюбил? — и громко крикнул: — Сие есть солдаты Государевы, Ваше ученое степенство! Продаже, по закону, они не подлежат!
Полоччио осекся. Тут дело правое. Солдат — раб государства. Мертвого солдата укупить можно, живого — никак.
Слева от Полоччио ряд каре раздвинулся. В разрыв солдатской линии вошел и мерно двинулся на середину людского квадрата старик Вещун. Он шел, придерживая левой рукой длинную бороду. В правой его руке была зажата толстая, в рыжей коже книга. Егер опустил топор. Венька Коновал снял с пенька голову, сел ровнее.
Вещун, подойдя к пеньку, поклонился князю так, что длинная его борода коснулась земли, произнес медленно:
—
Малик джупандеж! Варавати древлянски… — тут он раскрыл книгу. — Чте, инже ер коло — тьма, наказ мены имаш ти.
Князь снова обнажил голову, поклонился старику долгим поясным поклоном. Стоя в поклоне, думал: откуда этот мудрец?
Дед князя Гарусова, русским именем Анастасий, варяжским же — Ульвар, бываючи на внука в гневе, тягуче и страшно говорил тем же языком, что и Вещун, но руку на отрока не поднимал. В конце ругани рек: «Наказ мены, джупандеж»! И малый князь тогда тащил деду из кухни на деревянном блюде половину курицы, что мать приготовила ребенку на обед. Дед смачно ел, а внук сидел день без еды.
Князь выпрямился, тряхнул головой. Тишина встала на приречном куте, тишина такая, что было слыхать жужур слепней, донимающих лошадей.
—
Малик самен, — торжественно ответил Вещуну князь Гарусов, — пусть снизойдет на тебя благодать светлая белого бога твоего… — тут он запнулся: старик предупреждением сузил глаза… — нашего Бога, вечного, небесного.
К ним было гневливо двинулся монах Олекса, князь поднял ему встречь ладонь. Олекса вернулся ко второму виноватцу.
—
Сей мудрый старец, — громко объявил людям князь Гарусов, — напомнил мне, что по наказу нашему, древнему, русскому, купить солдата — нельзя, но Бог разрешает произвести обычай мены, — повернулся к Полоччио: — Что есть у тебя, ученый посланник, тебе важного до смерти, дабы мог ты отдать обществу в обмен на жизни этих людей? Окромя денег. Обычай наш в сем случае деньги не чтет за важность.
Полоччио обидно и явно осознал, что проклятые иезуиты зря ведут похвальбу знанием обычаев всех подлунных народов. Что сейчас предложить этому подлому, но хитроумному ссыльному князю и сборищу его солдат? Ошибка будет стоить ему не жизни двух никчемных рабов, а его высокого положения. Упасть сейчас, при начале пути к золоту, — что может быть глупее? И ведь сейчас за то, чтоб удержать положение высокого многоученого посланника, все отдашь… Последнюю рубашку. И что за дурак Гербергов, который показывает ему русский жест — стучит пальцем по горлу?
Князь проследил, куда смотрит Полоччио. Увидел жест Гербергова, усмехнулся. Так он и полагал, что устройством казни может посадить подлого итальянца в лужу. И «убить двух зайцев». Махом. Первый заяц — добротный испуг подчиненных, на неверном и опасном пути к золоту-серебру, буде таковое не игра сказок и лжи. Крепкий испуг — до испарины и обморочения. А второй заяц — вот он, в фиглярском мундире петушиного войска. На него тоже испуг сподобить надо. И ведь сподобил, смотри ж ты!
Повысив голос, Полоччио прокричал:
—
Пользы здоровья для, в стране вашей, в холоде и снеге пребывающей, выписал мне врач, лекарное светило европейских королей и царей, вино, с травами мешанное. Это — залог жизни моей. То вино отдаю вам, люди! Свое здоровье и жизнь свою даю на мену! Гербергов — распорядись!
Народ взревел от радости, каре заколыхалось.
Егер рявкнул: «Смирно!»
***
Двенадцать оплетенных соломой стеклярнных бутылей, изъятых из-под второго дна вагенбурга, но не ученого посланника, а того, где ехал и фогт, и Гуря, добровольные помощники из солдат притащили в центр каре. Составили рядком. В разных концах каре послышалось бряканье латунных солдатских кружек.
Артем Владимирыч поднял правую руку:
—
Не имеющего знания обычаев нашего Отечества, по обстоятельствам прежней жизни, ученого посланника Джузеппе Полоччио должен я предупредить: солдаты Веня Коновал и Сидор Бесштанный поступают к нему в полное услужение до скончания либо живота своего… либо до скончания нашего дела. И за пределы России выбыть не могут…
—
Эй, командир! — крикнул Полоччио. — Это обман! Пожалуюсь Императрице!
—
… Выбыть не могут, — терпеливо досказал Артем Владимирыч, — без личного соизволения Императрицы нашей, Екатерины Алексеевны! Дай Боже ей здравия и долголетия. Олекса! Молитву за Императрицу нашу!
Бас Олексы «Во здравие» понесся с ветром повдоль широченной реки Оби. Каре урывками стало подхватывать слова мольбы.
—
Егер, — тихо сказал князь Гарусов, — теперь доставай кистень. Голов ныне — двенадцать. Долби все!
Егер отбросил в сторону топор, снял с пояса кистень и грохнул по первой бутыли. Мучительный выдох пронесся над людским сборищем. Олекса еще гуще сделал басовую ноту в молении. Попадая молитве в такт, Егер стекольным звоном оповестил народ, что закон похода соблюден полностью.