Страница 9 из 97
Был весь семнадцатый век одним и грандиозным полем засева. И бросались в землю семена новой психологии и морали, новой идеологии и этики; семена того комплекса понятий, и идей, навыков и обычаев, каковым был вскормлен молодой, воинствующий капиталистический дух.
А важнейшей составной частью этого нового комплекса понятий и идей – и в жизни и в мысли – были бунт и восстание против всего накопленного и завещанного длинным и мрачным десятком средних веков, против авторитета и догмы, легенды и предания – и в жизни и в мысли.
Люди творческой мысли сознательно взрывали авторитеты и догмы. А великая, безымянная, многомиллионная толпа, бушевавшая в невиданной доселе активности своей по городам и равнинам Европы? Ее бессознательное, но великолепное народное творчество было также взрывающим творчеством. В классовых столкновениях небывалой до той поры силы, в характерной этой смене династических войн религиозными, религиозных – национальными и национальных – гражданскими, в этих наиболее резких формах активности безымянных масс точно так же взрывался-размалывался – распылялся насиженный, косный, инертный быт. А вместе с взорванными устоями быта в мусорный ящик истории сбрасывалась целостная система идеологических навыков и привычных верований безымянного европейца: самая жизнь его становилась активным взрывчатым веществом, бродильным ферментом в реторте века. И одну и ту же историей заданную задачу решали английский йомен или ткач в войсках круглоголовых, усомнившийся в божественном помазании короля Карла, и французский философ, усомнившийся во всем, кроме сомнения; наемник в войсках Валленштейна, прошедший с огнем и мечом всю Европу и увидевший «войну всех против всех», и английский государствовед, отчеканивший в своем «Левиафане» эту могучую формулу.
В бумагах Спинозы после смерти был найден рисунок, сделанный рукой философа, – изображал рисунок героя и вождя неаполитанской революции, изумительного рыбака Томазо Аньело. Это не случай, а черта века: одну и ту же задачу выполняли неграмотный рыбак и образованнейший мыслитель.
Расчистка поля – уничтожение догм и авторитетов. Но во имя какой же цели? Для создания новой жизни на земле, для того чтоб мог жить новый человек свободно и счастливо. Так полагали, так верили не только политики и философы, но в меру ясности сознания своего и неаполитанский рыбак, и английский крестьянин. Но в эти расчеты и думы внесла история жесткий корректив, сказав: во имя создания капиталистической жизни, капиталистического человека, не нового, но лишь порабощенного по-новому…
Увидеть одну сторону этого великого исторического процесса, как не сумел увидеть ее ни один из современников, увидеть, как разрывает человек все путы и одежды прежних догм, помогать процессу всей могучей силой своей и понять: нет, не освобожден человек, – расчистить поле для нового посева, но не иметь для посева семян, отказаться от этих семян – такова была трагическая участь великого гуманиста – память его будет вечна в освобожденном человечестве – Джонатана Свифта…
Англия и Уэллс – небольшой остров где-то на отлете, на крайнем западе континента. К середине столетия всего около шести миллионов живет на этом острове – шесть приблизительно процентов населения всей тогдашней Европы. Климат этого острова суров, особенно на севере острова, в полудикой Шотландии, – тут не цветут апельсины и малоплодородна земля, суровое море неумолчно бьется о меловые берега, диким вечнозеленым вереском поросла песчаная и болотистая почва. Но вереск – хороший корм для овец, и много овец в Англии. Совсем не овечий, однако, характер у англичан. Это сильный, страстный и упорный в страстях своих народ.
Уже с середины века этот народ властно заявляет о себе всему миру, прогнав своего короля, казнив его и предприняв гигантскую попытку создать свободную и счастливую жизнь. По всему миру разнесся звук топора, обезглавившего Карла Стюарта. И вместе с Карлом лежал в гробу отживший феодально-абсолютистский строй.
Но расходы по похоронам и издержки по введению в наследство нового хозяина уплатил народ: и на полях сражений при Марстонмуре, Нэсби и Престоне, и на пастбищах, огороженных и перешедших к новым лендлордам. Бурным темпом идет обезземеливание малоземельного крестьянства, тех фригольдеров, что составляли костяк кромвелевской армии; создается кулацкое фермерство, рационализируется сельское хозяйство, самое отсталое в Европе; растет вывоз знаменитой уже английской шерсти, обрабатываемой теперь капиталистическими методами; появляются на европейских рынках английские уголь и железо.
Лондонские «голдсмиты» – золотых дел мастера – становятся интернациональными банкирами. В опубликованном в 1677 году «Маленьком лондонском справочнике» имеется уже список «голдсмитов, располагающих наличными деньгами», и многие банкирские дома – был среди них один на Ломбард-стрит под фирмой «Кузнечик и Единорог» – распростирают свои крылья на континент. В родственные отношения между собой вступают через браки гордые лорды, потомки рыцарей Вильгельма Завоевателя, и безродные купцы из Сити: это частные отголоски принципиального, символического брака, заключенного в 1688 году под эгидой Вильгельма III между новой буржуазией и обновленным дворянством, политической сделки, именуемой «славная революция». «Английский купец представляет собой новый тип джентльмена», – замечает лаконически, но многозначительно один из современников.
А тонкий и умный наблюдатель Даниель Дефо выражается еще отчетливее: «Торгово-промышленная деятельность не только совместима с джентльменством, но в Англии она и делает джентльменами».
Побеждает переворот во нравах. Пишет современник эпохи Бартон: «Вскоре после революции пламенные чувства шотландского народа отклонились от своей прежней колеи религиозных распрей и воинственных интересов и направились в сторону коммерческих дел». А епископ Джордж Бернетт в своей известной «Истории моего времени» под рубрикой «1699 год» заявляет: «Люди и высокого и низкого состояния были тогда одушевлены желанием вести дела». Не расходится с ними и третий мемуарист, Флетчер оф Салтун (1698): «Не вследствие принуждения, а благодаря непредвиденной и неожиданной перемене в национальном духе – мысли и склонности большинства направились в сторону дел».
Перемена национального духа!
Но можно сказать еще точнее: замена феодально-средневекового духа капиталистическим.
Неудивительно, что «дух неверия и дерзкое сопротивление всякому авторитету составляли отличительную черту замечательнейших из англичан XVII века» (Бокль). Однако только ли их? Вернее – самых широких безымянных масс. В этом не сомневается и сам Бокль, приводя десятки цитат современников, свидетельствующих, что «дух неверия» и «дерзкое сопротивление» разлились могучим потоком по всей стране, смывая авторитеты средневековой церкви и государства, освобождая человека от крепких и жестоких пут средневекового мышления. Все содействовало этому процессу: и топор 1649 года, обезглавивший Карла, и закон 1663 года, отменивший средневековый запрет вывоза золота и серебра за границу, и еще более «тихое» событие – опубликование в 1687 году ньютоновских «Начал».
Именно в Англии наиболее ощутимо шел процесс освобождения человека от былых догм и авторитетов, и именно в Англии той эпохи жил, мыслил и страдал наиболее свободный человек своего времени, мечтавший о свободе для всех, но не нашедший семян для засева расчищенного поля, – Джонатан Свифт…