Доверься мне

— С помощью правды. С помощью ответов. С помощью любви, — я касаюсь ее нижней губы. — Я знаю, что сейчас все разбито. Знаю, что все болит. Но я никогда не изменю тебе. Для меня нет никого другого, ни на одну ночь, ни на всю жизнь.

Оливия смотрит на меня так, будто хочет мне верить. Смотрит так, будто поверила бы мне, доверяла бы мне без единого сомнения, если бы я заговорил, когда она этого просила. Боль в ее глазах говорит мне, что теперь она в этом не уверена.

— Ты не можешь отказаться от меня. Ты не можешь, Олли, потому что я, блять, стараюсь сейчас. Я знаю, мне кажется, что я отказываюсь от нас. У меня нет слов, которые тебе сейчас нужны, тех, которые ты хочешь услышать. У меня нет всех ответов, которые ты заслуживаешь, но это не значит, что я не пытаюсь их найти. Сейчас все это не имеет смысла, и я чертовски ненавижу себя за то, что причиняю тебе боль. Но я прошу тебя доверять мне. Я прошу тебя дать мне немного времени, чтобы разобраться во всем, чтобы все исправить. Я исправлю, Оливия. Я все исправлю.

Ее взгляд колеблется, но она не опускает его.

— А что, если это нельзя исправить?

— Это невозможно, — я прижимаюсь лбом к ее лбу, мои глаза закрываются, когда я держу ее лицо, проводя большими пальцами по ее скулам, снова и снова, ощущая ее теплую, влажную кожу. — Без тебя нет меня, и я не остановлюсь, пока не исправлю все это, — я глубоко верю в каждое произнесенное слово, но есть в них что-то темное и пугающее, что-то, что шепчет, что мне нужно сделать так много, чтобы она захотела принять меня обратно, что она может… что она может отказать. Я собираю ее мокрые локоны в руку и провожу пальцами по лицу на случай, если это последний раз, когда я могу прикоснуться к ней, почувствовать ее рядом с собой. — Ты все еще любишь меня?

— Я же говорила тебе, — шепчет Оливия, кладя свою руку поверх моей. — Я всегда буду любить тебя, Картер.

— Тогда, пожалуйста, — умоляю я. — Пожалуйста, держись. Подожди меня. Дай мне шанс. Я обещаю, Оливия, я не подведу тебя. Больше не подведу тебя.

В ее глазах мелькает нерешительность, и, прежде чем она успевает ею завладеть, я прижимаю свои губы к ее губам. Она без раздумий открывается мне, погружаясь в мои прикосновения, и я обхватываю ее руками, притягивая к себе, пока нам не остается ничего другого. Я запоминаю ощущение ее тела на моем, то, как я могу проглотить ее целиком, то, как ее кожа воспламеняет мою, и я цепляюсь за это чувство, за бесконечную любовь, за мою вечность.

— Я люблю тебя, Оливия. Просто, блять, капец как.

Она отстраняется, берет мое лицо в руки, и смотрит на меня душераздирающим взглядом.

— Я тоже люблю тебя, Картер, но сейчас тебе нужно уйти, — приподнявшись на носочках, она снова касается своими губами моих, позволяя им задержаться, прежде чем выскользнуть из моих объятий.

Я не хочу, чтобы это был мой ответ, не хочу, чтобы она уходила.

В тот самый момент, когда мое сердце разбивается вдребезги, она останавливается в дверях ванной.

— Я никуда не уйду, Картер. Если ты вернешься ко мне, я буду здесь, но мне нужно, чтобы ты вернулся с ответами.

Я сижу всю ночь. Я сижу на кухне, облокотившись на столешницу, голова уперлась в руки. Я сижу на полу в душе, пока на меня льется вода. Я сижу на балконе, где я влюбился в Оливию, где она любовалась видом, а я ей. И я сижу на могиле моего отца. Я сижу там и прошу наставлений, ответов, выхода, силы, в которой, я даже не подозревал, что нуждаюсь.

Пока, наконец, не обнаруживаю, что впервые за несколько часов я стою и смотрю на здание, которое после захода солнца затихло.

Полицейский выглядывает из-за дежурной стойки и улыбается мне, стоящему в дверях, руки в карманах.

— Чем могу помочь?

В ушах бешено стучит пульс.

— Я хочу заявить о преступлении.

ГЛАВА 50

ОТВОЕВЫВАЯ СВОЮ ВЕЧНОСТЬ

Я спала всего лишь шесть часов. Шесть часов за все три ночи. Все становится намного хуже, если добавить к этому мой ужасный сон в субботу и почти полное его отсутствие в пятницу.

Потому что сейчас утро среды, а в общей сложности за последние пять часов я просидела тринадцать часов.

Позвольте мне прояснить: я не функционирую должным образом. Мой мозг — это туманный, темный беспорядок, из которого я так отчаянно хочу выбраться, но не могу найти лестницу, чтобы взобраться наверх. Я живу на латте со льдом и биг-маках. У меня болит живот, я чувствую себя дерьмово, выгляжу как черт, и мне все равно.

Честно говоря, это чудо, что я тащусь на работу. Но работа — это единственная нормальная жизнь, которая у меня осталась, и, поскольку осталось всего два дня, никто пока не осмелился сказать мне ни слова.

Я переворачиваюсь, плотнее натягивая одеяла на плечи. Мягкий желтый свет восходящего солнца проглядывает сквозь крошечную щель в занавесках, и все, чего я хочу, — это дождь. На протяжении многих месяцев я чувствовала себя солнышком, даже во время самой мрачной, снежной зимы и самой серой весны. Теперь, когда солнце наконец здесь, я хочу, чтобы оно ушло.

Если верить телефону, сейчас нет и пяти. До подъема у меня есть еще два часа, но я знаю, что больше не усну.

Какая-то иррациональная, сломанная часть меня с отвращением смотрит на уведомления на моем телефоне, на сообщения и пропущенные звонки. У меня их тонны, но ни одного от Картера. Часть моего мозга, отвечающая за логику, пытается доказать мне, что пространство — это хорошо. Ведь я этого просила. Остальная часть меня умоляет позвонить ему, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Потому что он обещал вернуться, но его нет. Я здесь, а он там, и с каждой минутой расстояние становится все больше, а дыра в моем сердце все шире.

Он обещал мне ответы, и чем дольше его нет, тем больше я беспокоюсь, что их нет.

Я снова и снова листаю экран, фотографии, на которых мы улыбаемся вместе, пока не останавливаюсь на одной из моих любимых. Я смеюсь, глядя в камеру, а Картер обнимает меня сзади, его подбородок на моем плече, и он улыбается своей самой большой, самой глупой улыбкой. Но он не смотрит в камеру, он смотрит на меня.

Никогда в моей жизни никого, кто смотрел бы на меня так, как Картер. Так, будто я — это единственное, что он видит, будто он впервые стал различать цвета. В его взгляде столько любви, яростной увлеченности, преданности, и именно поэтому мое сердце твердит мне, что что-то не так, что-то не сходится. Вот почему я обещала ему время, о котором он умолял, прямо здесь, в этой комнате. Вот почему я дала ему время, чтобы все выяснить.

Дверь в мою комнату со скрипом открывается, и я прижимаю телефон к груди, смахивая слезы, когда Кара заглядывает внутрь.

Она улыбается и пробирается к кровати.

— Я знала, что ты уже не спишь, — забравшись под одеяло, она прижимается ко мне. — Я буквально слышу, как в твоей голове крутятся колесики.

— Почему ты не спишь? — Кроме очевидного, проверяет, как я себя чувствую.

Я чувствую себя ужасно. Кара и Эмметт женятся в эти выходные, а я вторглась в их пространство, в их совместную жизнь. Я — все, на чем Кара может сосредоточиться, но она настаивает, что это приятное отвлечение от свадебных забот. Я не особо ей верю, но она точно заставляет меня чувствовать себя здесь как дома.

— Просто не могла уснуть. Ты не хотела разговаривать со мной прошлой ночью, а ты знаешь, что я плохо переношу отказы, — она притягивает меня ближе, ее рука нащупывает мой телефон, и она протягивает его. — Что это?

Я прижимаю его ближе к груди.

— Ничего.

Кара прижимает меня к матрасу, вырывая телефон из моей руки, потому что, как она сказала, она не любит отказы. Она не говорит ничего. Ни тогда, когда видит фотографию, ни тогда, когда роняет телефон, и прижимается ко мне сзади всем своим телом, что способно перекрыть мне доступ кислорода, если она прижмется сильнее.