Доверься мне

— В этой команде важен каждый парень, — начинает он в микрофон. — Каждый из нас. Но мы бы не были там, где мы сейчас, если бы не этот парень, — он указывает на Адама, который в шоке делает шаг назад, ребята подталкивают его обратно. — Дамы и господа, встаньте на ноги ради лучшего вратаря в мире!

— Кортни проебала его, — хмыкает Дженни.

Кара хлопает в ладоши.

— Это точно.

Когда «Ванкуверские гадюки» остаются одни на льду, первым в руки кубок берет капитан. Картер тянется к этому огромному, блестящему серебряному трофею, но останавливается, его руки зависают в воздухе.

Он медленно поворачивается, его взгляд находит мой, и он начинает скользить по льду ко мне. Он открывает дверь в туннель, жестом приглашая меня, и мои щеки пылают. Это его достижение, я не хочу ничего у него отнимать.

Но все равно иду к нему, потому что не могу ему сопротивляться.

— Поздравляю, малыш, — шепчу я, улыбаясь ему и смахивая слезы.

Он манит меня пальцем.

— Иди сюда, — он берет меня за подбородок. — Спасибо.

— За что?

— За то, что заставила меня почувствовать, что я могу достичь всего, если буду работать достаточно усердно. Это потрясающе. Все, о чем я мечтал в детстве. Но именно ты делаешь мой мир полным, — он прикасается своими губами к моим. — Я люблю тебя.

Он подмигивает, улыбается мне, и возвращается на лед. Мое сердце в груди разрывается, когда он поднимает кубок над головой, испуская дикий, безудержный вопль, которому вторит вся арена.

ГЛАВА 47

ПРОКЛЯТЫЙ ГАЛСТУК ОЛИВИИ

— О, Черт. Черт. Черт, черт, черт.

Я открываю одно веко и захлопываю его, когда солнце пытается прожечь дыру прямо в моем глазном яблоке.

— Детка?

Я провожу рукой по матрасу, и обнаруживаю пустоту. Он все еще теплый, как будто она была здесь мгновение назад, и я все еще слышу ее, но где она?

— Детка, — зову я снова, густо и хрипло. — Вернись в кровать.

Ноги шлепают по кафелю, а Оливия выплевывает ругательства, что странным образом напоминает мне утро Нового года.

— Прекрати, — хнычу я, переворачиваясь и зарываясь лицом в подушку. — Мне это не нравится. Это напоминает мне об утре, когда ты меня бросила.

— Картер, — плачет она, и я слышу, как захлопывается сиденье унитаза. — Я не… — ее слова замирают вместе с ее вздохом, но она ничего в итоге не произносит, и когда я смеюсь, она начинает кричать. — Ты что, серьезно, блять… — рвотный рефлекс, — смеешься надо мной… — двойной рвотный рефлекс, — прямо сейчас?

Я падаю на спину, проводя рукой по волосам. У меня пересохло во рту, голова раскалывается, и, хотя я чувствую себя как дерьмо, я не думаю, что когда-либо был так счастлив.

— Тебе нужно научиться пить лучше, малышка Олли.

— Во мне пять футов один метр! — кричит она, а потом ее рвет. — Я выпила столько же, сколько и ты!

— Точно. Ты можешь у меня кое-чему поучиться.

— Я тебя ненавижу, — всхлипывает она в унитаз.

— Ты любишь меня до смерти, принцесса.

Она не удостаивает меня ответом. Вместо этого сиденье унитаза снова захлопывается, а затем включается вода. Из ванной сочится пар, и я наконец принимаю сидячее положение.

Все болит. Солнце светит слишком ярко, и в мозгу у меня словно двадцатифунтовый камень, который перекатывается и ударяется о череп при каждом малейшем движении. Мой телефон показывает, что сейчас только 7:37 утра, а вернулись мы домой только после четырех, что означает, спал я не больше трех часов.

Я зарываю лицо в ладони и стону. Мы с Оливией пригласили на обед всю команду, их семьи и друзей. Не особо важно, ведь все это приведет к тому, что мы поедем поужинать и выпить в центр города, перед ночным празднованием с парнями.

— Олли-и-и, — стону я, поднимаясь на ноги. Я провожу рукой по своему торсу и сжимаю свой член, направляясь к текущей в ванне воде. — У меня все болит, детка. Мне будет лучше, если ты пососешь мой… — я сжимаю губы, чтобы остановить смех, который так и просится наружу, когда я открываю запотевшую стеклянную дверь в поисках своей девушки.

Оливия свернулась калачиком на полу душевой, колени подтянуты к груди, намокшие локоны прилипли к лицу и лежат на спине. Я почти уверен, что она плачет, судя по красноте ее глаз, но из-за воды вокруг я не особо в этом уверен.

— О, тыковка. Что случилось?

Ее широкие карие глаза встречаются с моими, и ее рот раскрывается в вопле, когда я залезаю в душ и беру ее на руки.

— Мне нужны куриные наггетсы!

— О, черт. Да, вот так, детка. Сильнее.

— Что за дерьмо там происходит? — я слышу крик Джереми из прихожей. — Ты ведь слышал, как открылась входная дверь? Ты знаешь, что я здесь?

Я приподнимаюсь с ковра в гостиной.

— Может, тебе стоит постучать, а не просто войти!

Оливия хмыкает, ее маленькие ножки впиваются в мышцы под моими лопатками. Я зарываюсь лицом в мягкий ковер и издаю хриплый гортанный стон.

— Я ухожу! Мы уезжаем! Джем, нет! Вернись! Прикрой глаза, дружок!

Маленький Джем на своих пухлых ножках входит в дом. Он недавно научился ходить, хотя в основном он больше похож на маленького пьяного взрослого. Это уморительно и чертовски мило. Его лицо загорается, когда он видит свою тетю, сидящую у меня на спине, и он переходит на очень вихляющий бег, ныряя прямо к моей заднице, к которой он прижимается своим лицом.

Оливия хихикает и спрыгивает с моей спины, когда ее брат осторожно входит в гостиную.

— Привет, Джемми, — воркует она, снимая с меня племянника.

Она натягивает на него футболку «Ванкуверских гадюк» и чмокает его в живот, а затем опускает его мне на грудь, когда я переворачиваюсь на спину. Он небрежно целует меня, прежде чем я подбрасываю его в воздух и ловлю на руки. Малыш так хорошо пахнет, как свеженький ребеночек и кокосовый крем от загара.

Джереми прикрывает глаза, поэтому ударяется голенью о край кофейного столика и захлебывается в проклятьях. Естественно, в этот момент врывается Аланна и заявляет, что он должен ей пять баксов.

Когда его взгляд находит нас, Джереми вздыхает.

— Слава Богу. Ты одета.

— Я топталась на его спине, — Оливия ударяет его локтем, прежде чем они обнимают друг друга.

Он подозрительно смотрит на меня.

— Зачем?

— О, я не знаю, — я поднимаюсь на ноги с Джемом на руках. — Может быть, потому что прошлой ночью я надрал кое-кому чертову задницу и выиграл Кубок Стэнли, — я учусь не ругаться при детях. Удается это не всегда.

— Да, ты выиграл! — кричит Аланна, вбегая в комнату. Когда она прыгает на меня, одной рукой я ловлю ее за талию. Я чертовски люблю этих детей. — Это была лучшая игра на свете, Картер. Я плакала! Правда, я плакала!

— Правда, плакала, — повторяет Джереми с очередным долгим выдохом. — У нее была истерика.

Аланна хмурится, соскальзывая с моего тела.

— Ты плакал как ребенок, папочка.

— Не плакал, — я бы поверил ему, если бы не выражение его лица, когда он взглядом скользит по гостиной и останавливается на блестящем кубке на кухонном столе. Его трясущиеся руки взлетают к лицу. — О. Боже. Это… это… это… — он хнычет, а я ухмыляюсь.

Я опускаю Джема в кубок, и он хихикает, шлепая по нему руками.

— О Боже! — Кристин входит в гостиную размеренным шагом, но вбегает на кухню. — Фотография! Мне нужна фотография! — она приобнимает меня одной рукой, пока достает телефон из сумочки. — Поздравляю, Картер. Ты был великолепен. Ты его заслужил, — она щелкает пальцами перед Джемом, пытаясь привлечь его внимание. — Посмотри на мамочку, Джемми! Ты можешь сказать — кубок? Кубок! Кубок, Джемми!

Он, черт возьми, не говорит ни слова, просто лепечет, но выглядит чертовски счастливым, улыбаясь ей на всех трехстах снимках, которые она успевает сделать за пятнадцать секунд.