Страница 8 из 12
На всю твою жизнь этот маяк — твой оплот и твоя крепость. Несгибаемая, нерушимая, самая ценная. То, что будет поддерживать тебя. То самое место, в которое никому нет входа, даже самым близким. Это твоё, это только для тебя.
Прекрасная жизнь без забот тебя там ждёт. Маяк окутывают водоросли, они буквально повсюду. Каждый уголок пронизан свежим запахом моря. Эти водоросли — есть твой дух, что укрепляет твой маяк, даря ему защиту, и спокойствие. Они режут надвигающиесся волны страха и сомнений. И солнцк осветит маяк лишь то
Место, созданное каждым из нас в собственном сознании — маяк в океане. Вдали от повседневной суеты, угрюмых тысячетонных монстров-домов и косых взглядов. Место, где живешь ты. Место, где твой дом.
Моя бабушка желает вам счастья
Я помню первое свое воспоминание в жизни. Бабушка сшила мне куклу на Новый Год. Она была немного похожа на клоуна Петрушку, да и в лоскутах узнавалась та же ткань, что пошла до этого на наперники да наволочки. У куклы было темно-зеленое платье в цветочек, волосы из вязальных нитей и носик картошкой, который напоминал маленькую подушечку для иголок. Она будто сразу была тёплая. Навсегда тёплая и нежная, из ткани, такой же как на подушке. Это воспоминание прерывается шелестом новогодней ели, утопает в мягкости носа моего первого друга Петрушки, и вот, сквозь время беспамятства, сразу — сижу на кровати, и спрашиваю у своей мамы: «Сколько мне лет?» И она ответила, слегка приоткрывая дверцу верхнего шкафа: «Четыре, Вова!». И тогда я удивился, что уже такой взрослый. Мне хвастались ребята на улице, что кому-то уже тоже четыре, и я считал их неизменно старше. Самостоятельные такие, сами гулять выходили. Взрослые совсем, колготки уже не носили.
В те времена мы жили весьма небогато. Родители экономили на всём, чем только можно. Дорога до моего детского сада пешком занимала порядка сорока минут пешком, и родители отводили меня туда, а зимой возили через поле на санках, на веревочке. Изредка, когда у мамы не было времени, она мне готовила лапшу быстрого приготовления с молоком. Мама ломала брикет на маленькие кусочки и заливала всё это горячим молоком. Я еще не понимал тогда, что это не столько от недостатка времени, сколько от невозможности иного, но всё-таки был во всём этом свой шарм.
Мои мама и папа всегда придумывали что-то эдакое, чтобы выкрутиться, ну а бабушки с дедушками всегда помогали.
Мне очень нравилось, например, копать с папой металлолом. Мы ходили в поле, и копали выброшенные с заводов буковки «Е» (фигуры из листового металла, в форме буквы Е или Ш), как я их называл — ешки. Они прикольно в дерево втыкались. А иногда мы сами эти ешки добывали, дед приносил катушки и жёг их на костре. Пламя было ярко-оранжевым, а дым — чёрным, как смоль. Из оков пластика выпадала медь и чермет. Потом мы с дедушкой садились на велосипед «взрослик» и гоняли на приёмку, сдавать всё это добро. Он обязательно покупал мне мороженое в стаканчике с бумажкой сверху. Такое, со снеговиком.
Иногда меня отвозили в город, к бабушке, с ночевкой. Это воспринималось всегда мной как маленький праздник.
Она осталась навсегда обособленным воспоминанием в моей жизни. Бабушка всегда мечтала, чтобы у меня было все хорошо, и желала всем только счастья. Волшебница, что всем вокруг желает счастья, и чудесным образом его дарит. Всегда так сильно была рада меня видеть, будто я не был в гостях целый год, хотя заезжал ещё вчера. Когда бы меня родители к ней не привели — в её квартире всегда пахло чем-то вкусненьким. Дома я не кушал суп, а в её квартире всегда неизменно просил добавки. За её кухонным столом, со следами муки и чашками с цветочками даже слово «добавка» приобретало какой-то свой, необыкновенно-аппетитный оттенок.
Квартира бабушки и дедушки начиналась с вешалки. Несколько хаотично прикрученных крючков к двери кладовки, на которые также хаотично вешались куртки. Я вешал на самую нижнюю, разувался и получал приветственные объятия от бабушки, и уже мужественное, равное рукопожатие от дедушки, после чего тот, по обыкновению, проходил на кухню, заниматься своим собственным чародейством. Дедушка был резчиком по дереву, и все время сидел на кухне, возле маленького радио, вырезая из безжизненных кусков дерева еще неизвестных мне Божков различных религий. Особенно его привлекали древние шумерские и африканские рисунки. Пол постоянно был завален стружкой и инструментами, а бабушка об это всё великолепие спотыкалась и кричала на виновника беспорядка, не стесняясь крепких слов. Но так, знаете, любя. По-свойски, по-простому.
На ночевку у бабушки и дедушки оставляли меня крайне редко, но с моим переходом из детского сада в школу пришлось. У неё в квартире был старенький телевизор, а у соседей — спутниковое телевидение! И перед школой, ранним утром, был шанс даже поймать канал FoxKids и посмотреть что-то такое, чего я никогда не видел! Это была настоящая магия, зарубежные мультфильмы про Человека-паука, и не где-то там, а прямо у тебя дома!
Мне всегда стелили на маленьком раскладном кресле в углу комнаты, укрывая его белоснежным хрустящим постельным бельём. Бабушка желала спокойной ночи, выключала свет, закрывала скрипящую дверь в комнату, но всё равно всегда что-то мешало уснуть. То красная лампочка от телевизора светила прямо в глаза, то эти часы… Тик-так…Тик-так… такие громкие, но по-своему загадочно-уютные. Будто шестерёнки с маленькими молоточками крутятся и стучат по циферблату с той стороны. Без всего этого невозможно было представить квартиру бабушки. Эти часы, телевизор — такая же неотъемлимая часть дома, как и запах выпечки, скрип полов, шум школы за окном и борьба внешнего шума со сном. Хоть и странно то, что этот самый шум создавал непонятный мне уют. Если бы полы не скрипели, мыши бы не бегали за стеной и не тикали часы, то пропало бы ощущение лёгкости от нахождения в этом прекрасном храме счастья, без забот и тревог. Даже часы, надоедливые, но такие умиротворяющие, что под их тиканье снились только самые лучшие сны в моей жизни. Такие, что после пробуждения настроение остается прекрасным несколько дней подряд, и ты запоминаешь этот сон на всю жизнь, иногда прокручивая его в голове, наполняя тело мурашками, а голову — приятным сухим звоном. А под утро меня всегда будил запах свежеиспеченны блинов и сливочного масла, которым бабушка щедро смазывала сковородку. Иногда это были не блины, а бутерброды с колбасой и чаем, ну или с печеньем с маслом. Бабуся покупала колбаску «Прима», толсто резала батон и наливала чай в дедушкину кружку, на которой были нарисованы игральные карты, и давала блюдечко. Налью бывало чай в блюдце, и дую, чтоб остыл. А потом сидишь и сёрбаешь им, аппетитно прикусывая нехитрым, но с виду солидным бутербродом.
Я быстро завтракал и бежал в школу. Уже сам, один, как взрослый. Меня долгое время провожали до неё, после тех случаев, когда в детском соду меня забыли взять на прогулку и я пытался выйти к ребятам на улицу в окно и тогда, когда я под вечер сбежал из детского садика и пошел домой пешком, в полнейшей зимней темноте. Жизнь тогда ощущалась как хлопушка с конфетти, как крик, как праздное безумие…
Жить было хорошо тогда, жизнь была хороша тогда. Беззаботна, как предновогодняя зима!
17 лет
Пьяный рассвет, на холме у церкви. В одной руке куриная ножка, а в другой — бутылка самого дешёвого шампанского, которое дерьмовой золотистой фольгой сверкает, будто солнце.
Костюм который купил на выпускной помят, залит вином, прожжен сигаретами, но все равно так нелепо элегантен. Детским перегаром дышишь встающему солнцу прямо в его ухмыльчатое лицо, садишься на пенёк и вдруг осознаешь, что все только начинается. Даже не так, не началось ещё! Вся жизнь впереди! Сейчас ты сотворишь огромное преступление под названием "судьба", и будешь нести справедливое наказание за каждое свое деяние. Будь оно хорошим или плохим.