Презумпция любви

Лавров устроился рядом с Игорем и не отрывал глаз от экрана. Горка посматривал на него искоса и улыбался.

— Не страшно? — время от времени спрашивал его Константин.

— Нет, конечно!

— Ну, я скажу, закаленный вы народ, дети двадцать первого века! Я, конечно, тоже сейчас смотрю на все спокойно. Но в твоем возрасте спать от страха не мог. Родька еще в простыню закутается и: «Ха- Ха- Ха! Я Капитан- Призрак!» Но что удивительно, бояться я боялся, но все- таки упросил деда свозить нас в город, чтобы еще раз этот фильм посмотреть.

— Здесь вообще нет нечего страшного. Графика старая, спец эффекты примитивные! И сюжет для малышей! Давайте я вам современные фильмы покажу. Вы увидите, что там у всех глаза разные. И по глазам легко можно узнать, добрый герой или злой. И еще по цвету волос.

Битый час Лавров пытался постигнуть тайное очарование японских мультиков, но в конце- концов сдался.

— Слушай, найди мне «Кота- Леопольда», что ли. Устал я от этого «мозгового штурма».

— Ну, этот мультик я тоже люблю. А может вам про Серую шейку? — сказал Горка, сдерживая улыбку.

— Насмешничаешь над старым больным человеком, — ответил Лавров, отвешивая мальчишке легкий подзатыльник. Горка отклонился, впервые улыбаясь уголками губ.

После обеда позвонил доктор, позвал к телефону Игоря, спрашивал какие- то фамилии и имена, велел под дождь не выходить.

Лавров в недрах книжного шкафа нашел старое лото с цифрами на бочоночках. Предложил сыграть. Оба были настроены на победу, выхватывали друг у друга фишки, кричали победно: «Моя!»

В отсутствии доктора Добжанского оба чувствовали себя детьми, которые остались дома одни без взрослых.

Потом Лавров устроился на диване, положив под больную ногу подушку, а Игорь вдруг загрустил, уселся у него в ногах, опустив голову и зажав сложенные ладошки худыми коленями.

— О чем задумался, отрок? — спросил Константин.

— Дядя Костя, — сказал Горка, — а Вы знаете, что у обычных людей, русских или там французов, рождаются японские дети. С такими узкими глазами.

Лавров насторожился.

— То есть, что ты имеешь в ввиду? Мама русская, а отец японец, и все дети похожи на отца?

— Нет, они оба русские, а дети на японцев похожи. Их даунятами* зовут

Лавров начинал понимать.

— Ты знаком с такими детьми?

— Да, со мной в интернате живет Лёка. Алеша Саторнин. Он меня Гуней зовет. И еще один мальчик, Витя. Они похожи как братья. Лёка меня очень любит, всегда радуется, когда я после продленки возвращаюсь. Он очень сильный и так меня обнимает, что кажется задушит. Наша нянечка Надя просто отдирает его от меня. А вообще он очень добрый.

— У него нет родителей?

— Есть. Только они с его сестрой в другом городе живут. А здесь бабушка Лиза. Она к нему каждое воскресенье приходит и приносит блинчики с вареньем. Лёка умеет читать и рисовать любит. И стихи знает. А Витя только в интернате научился цвета различать, хотя ему уже семь лет. Но он тоже добрый. Нянечка говорит, что у них генетическая особенность и такие дети долго не живут. Это правда? Я бы хотел, чтобы они жили долго. Чтобы всему научиться, а то над ними многие смеются.

Лавров слушал, затаив дыхание и старался не шевелиться, как если бы к нему на ладонь села доверчивая дикая пичуга, и он боялся её спугнуть.

Горка вдруг повернул к нему голову:

— Знаете, дядя Костя, мне однажды ночью мама приснилась, и я во сне обрадовался, подумал, что все неправда — вот же она, живая. А открыл глаза, увидел, где я, и заплакал. Я первый раз тогда заплакал. Уже зимой. Так Лёка услыхал и стал меня блинчиком кормить, в рот заталкивать, как это бабушка его делает.

— А я часто плакал, когда родители оставили меня у деда, — после паузы отозвался Лавров. — Отца на самую южную границу отправили. Там школы не было. А мне нужно было в первый класс идти. Вечером сели за стол, я смотрю: Дед огромный такой, бородатый, и большой мальчик, рыжий. А мамы нет. Убежал в другую комнату, упал на кровать и стал рыдать. Так и уснул.

— А где теперь ваши родители?

— Их нет уже давно. Эпидемия в тех местах была. Сибирская язва. Мама первая заболела. Она была фельдшером. А потом папа.

– Когда вы в первом классе были?

– Во втором. Тосковал ужасно. Хотя с Дедом и Рудькой мне здорово повезло. Дед в школе учителем труда был. Золотые руки. Мебель дома всю сам сделал, половину села оконными рамами одарил бесплатно. И в школе, куда не посмотришь, — всё Дед смастерил. Шкафы для учебных пособий, и сами пособия. Он многих учителей заменял, если те болели: и математиком был, и географом, и русский преподавал. Когда арифметику в первых классах объяснял, ставил на стол деревянные паровозики, машинки, самолетики, чтобы все наглядно было. Он для всех был Дедушка Калина Минаевич.

— А… а доктор тоже с вами жил?

— Ну да. Но у него другая история. Разъехались его родные, и у них появились другие семьи, а потом и дети. Они Рудика звали каждый к себе, но он к ним не поехал. Остался с Дедом. Ему — помощником, а мне — нянькой.

Мы интересно жили. У Деда телескоп был. Картами все стены обвешаны: и обычными, и астрономическими. Бинокль, барометр, флюгер. Дед в толстой такой тетради записывал свои наблюдения за природой, погодой. Закинет за плечо двухстволку, повесит на шею бинокль и в лес. Нет, не охотиться, а наблюдать за всяким зверьем. А ружье, чтобы лишних разговоров в селе не было. Там как, если на охоту, то дело стоящее. А наблюдения всякие — баловство. Хорошо, у Деда знакомый егерь был, дядя Макар. Он нет- нет да и приносил ему потихоньку какую- нибудь мелкую дичь для поддержания престижа.

Горка слушал, вытянув шею и широко открыв глаза.

— Ты давай залезай на диван, устраивайся, — предложил Лавров, сдвигаясь к краю.

И опять доктор Добжанский, придя домой в десятом часу, попал в сонное царство.

На диване с книгой на груди спал брат, а уткнувшись в его плечо посапывал остриженный под ноль худой мальчишка.

Рудольф Янович перенес мальчика на кровать, разбудил и велел переодеться. Лавров проснулся сам, но вставать не стал.

— Ладно, дрыхни здесь, — сердито сказал Добжанский. — Я в кабинете лягу. Завтра поговорим.

— Ну, получается что- нибудь с доверенностью? — первое, о чем Лавров спросил брата на следующее утро.

— Я тебе что — Василиса Премудрая? Ты перед Гнедышевым Змея Горыныча разыгрывал, а мне теперь убеждать его, что ты, оказывается, Бова- королевич и шлешь к нему посла с заверением в вечной дружбе? Чего ты на него взъелся, спрашивается?

— А ты знаешь, что Горкин отец Гнедышева от трибунала спас? Недостачу за него покрыл из собственного кармана. А эта гнида парнишку до дистрофии довел!

— Ну, это твои домыслы. Корь бывает очень тяжелой. А как в областной больнице кормят — сам можешь догадаться.

— А какого… с чего он Горку отдал в интернат?

– Ну, с этим тебе тоже надо бы разобраться. Ладно, некогда мне с тобой душещипательные беседы вести. Сейчас Артур приедет, отвезет тебя к себе, сделает эхограмму.

Что за недоумение в глазах? Я же при тебе с ним договаривался. А мальчик сам дома побудет. Или ты боишься, что он пальцы в розетку будет засовывать?!

— Мальчик, а мальчик? — позвал он Игоря, ёрничая.

Горка несмело вышел из «колыбельки».

— Часа три сможешь побыть один? МЧС не надо будет вызывать?

Игорь молча остановился в дверях. Смотрел спокойно, только нижнюю губу закусил.

Когда Рыжий увел Костю, Горка сел напротив входной двери на корточки, обнял колени руками, уткнулся в них лицом. Потом вернулся в комнату. Шхунка лежала на ковре левым бортом вверх, как будто налетела на мель и опрокинулась.

— Ты почему не поел?! — огорченно сказал Лавров, включая чайник. — Я же предупредил, что могу задержаться. Ну, кашу лень было в микроволновку поставить, а бутерброды? Хоть бы чаю выпил! Нет, так не годится. Сейчас будем обедать по полной программе, и от ужина тоже не отвертишься.