Кровь

— Потеряла я покой, уважаемый Кишварди! Призрак несчастной его матери мерещится мне во сне и наяву… Голос собственной совести преследует меня… С тех пор как вы взяли его с собой, хожу я опустошенная, словно сердце вырвали из груди… Верните мне моего ребенка, уважаемый Кишварди!…

— Гм, ребенком он был тогда, когда я взял его от вас. Теперь он — мужчина, и пусть решает сам. Захочет вернуться к вам — я не стану его удерживать.

— Обижен он на меня… Если кто и сумеет померить его со мной, то только вы, уважаемый Кишварди. Человек вы мудрый…

— У вас ведь еще двое таких, уважаемая Юлия… Оставьте мне хоть одного!

— Разве в счете дело? Два, десять, сто — все одно! Внук — он и есть внук для бабушки, уважаемый Кишварди!

— Так-то оно так… Но как же мне быть? Ведь после моей смерти счет рода Ломджария должен начаться с него?…

— Я же не изменю его фамилию! Пусть и те двое будут Ломджария, но этого-то отдайте мне!

— Отнимать, значит, мальчика приехали, уважаемая Юлия?!

— Не отпускайте меня на тот свет с грехом на душе! Как же я там взгляну на его мать?!

— Э, уважаемая Юлия, это еще вопрос — кто из нас отправится туда раньше. А каково мне будет глядеть на его мать и отца, если я опережу вас?

— Не дай вам бог смерти, уважаемый Кишварди!

— Мальчик — он и поле мое, и виноградник, и мельница, и могила, и надгробный камень… Нет, не отдам его, хоть убейте меня!

— Ну так я убью себя! Вот здесь, перед вами!

— Господь с вами, уважаемая Юлия, что вы такое говорите!… Пойдешь с ней, мальчик?

— Да разве он признается? Он же стесняется вас!

— Это правда, мальчик?

— Ему материнская ласка нужна, уважаемый Кишварди! Постирать, погладить, выкупать, спинку потереть, причесать…Разве вы можете заменить ему мать?

— Ну, это как сказать… Ухаживал я за ним до сих пор, слава богу, неплохо… Вас, по крайней мере, на помощь не звал…

— Не спорю, не спорю, уважаемый Кишварди! Но все же… Ноги мальчику перед сном помыть, в школу за ним бегать… Не мужское это дело!..

— А он и на нашу школу не в обиде… Это в вашей школе его зверем нарекли, да и вы, помнится, согласились с этим… А он не зверь вовсе…

— Почему у меня язык не отсох тогда!

— И не думайте, что он у меня превратился в ангела или перестал красть персики!

— Пусть крадет на здоровье!

— Или, думаете, он перестал раздавать мук?

— Да бог с ней, с мукой-то! Все мое принадлежит ему! Пусть хоть сжигает, разве я против?

— И курит, стервец!

— Это правда, мальчик?

— Вы меня, меня спросите! Опустошил и карманы мои, и кисет!

— Ну и пусть курит себе на здоровье! Ведь сами сказали — мужчина он!

— Потерпите еще месяц. Вот получу премию за шелковичные коконы, приодену его… Не пойдет же он к вам этаким оборванцем!

— Вы только отпустите, а одеть, обуть его — это уже моя забота! С себя сниму, а его одену!

— Гм, очень подойдет ему ваше!

— Конечно, вам — шутки шутить, а у меня сердце кровью обливается!

— Я ведь сказал, уважаемая Юлия: он уже взрослый. Пусть решает сам!

— Вы для него — все равно что икона для верующего, и каждое ваше слово — все равно что проповедь божья… Скажите ему, уважаемый Кишвади!…

— Побойтесь бога, уважаемая Юлия. Как же это я скажу своей плоти и крови — уйди, мол, из моего дома?!

— А я разве чужая ему? Разве он не моя плоть и кровь? Может, всего год осталось мне жить! Умоляю вас, не убивайте меня раньше срока, подарите старушке этого мальчика!

— Уважаемая Юлия!

— На колени, на колени стану перед вами!..

— Да вы что! Встаньте ради бога!.. Будь по-вашему!..

— Великий боже, ниспошли ему счастья и радости!

— Не видать мне больше радости и счастья…

— Матерь божья…

— Иди с бабушкой, внучек!…

Такой диалог состоялся ровно год спустя после описанных выше событий между гурийским дедом и имеретинской бабушкой мальчика. Но это уже была не приемо-сдаточная процедура. Это было бурление двух кипящих кровей, рыданье двух трепещущих сердец. И эта борьба двух равных по силе любви страстей отдавалась в мальчике учащенным биением сердца и соленым комом в горле, холодной испариной и жгучим ознобом, дрожью в теле и болью в груди. Неведомая сила то властно тянула его к бабушке, то мощным толчком бросала к деду. Несколько раз мальчик ощущал острую боль — словно его тело пронзало насквозь раскаленное копье. И все время, пока между стариком и старушкой длился этот странный, горький диалог, мальчика не покидало необъяснимое чувство страха, тревоги, ожидания.

Бабушка встала, подошла к мальчику, обняла его.

— Радость ты моя, свет моих очей, пойдем со мной, подари мне два лишних дня жизни!..

Бабушка плакала, и горячие ее слезы капали на голову мальчика. Выплакавшись, она осторожно привлекала его к себе, но мальчик стоял не двигаясь, стоял, как железный кол, как дерево, глубоко вросшее в землю корнями.

— Иди с ней, внучек, иди со своей старой бабушкой…Налюбуется она тобой, вернешься ко мне… К тому времени и я соскучусь без тебя… А как ты думал? Быть внуком — нелегкое дело! Трудно, трудно быть внуком, особенно внуком таких вот старых развалин, как я да твоя бабушка… Иди с ней, дорогой… А твои топор, заступ, мотыга, давильня, корзина, корова, теленок, коза и свинья никуда не денутся, будут ждать твоего возвращения…

Мальчик слушал, смотрел и удивлялся: топор, мотыга, заступ, корзина валялись в разных концах двора, корова, теленок, коза и свинья были в разных концах двора, — как же дедушка, не видя их, точно указывал рукой именно туда, где находился каждый из названных им предметов и животных?

А дед продолжал:

— Вот твоя сумка, учебники твои — грузинский, история… Что еще у нас с тобой? Пожалуй, ничего. Брюки, рубашка, чувяки на тебе. До Самтредиа топай босиком, иначе чувяки не дотянут до дому. Вот и все… Ну давай!

Кишварди Ломджария понял, что его внук сейчас превратился в железный кол, в дерево, глубоко вросшее в землю корнями, настолько глубоко, что вырвать его обычными увещеваниями невозможно. Здесь нужен был иной подход. Но какой?

Кишварди Ломджария понял и то, что его внук сейчас стоял посреди заколдованного круга, и притягательная сила двух кровей властно тянула его в разные стороны. Какая из них возьмет верх? Какая кровь победит? Ждать исхода этой борьбы нельзя… Кому-то из них нужно первым перекрыть, перерезать канал, в котором кипит и бурлит взбунтовавшаяся кровь…

И Кишварди Ломджария опередил бабушку:

— Ну чего ты ждешь? Устал я болтать с тобой!

Мальчик испуганно взглянул на деда.

— Иди и не смей оглядываться! Понял?!

Горькую обиду на деда и нежную жалось к бабушке мальчик почувствовал одновременно. Подступившие слезы затуманили глаза, голова безвольно опустилась на грудь, и он не вымолвив ни слова, покорно, словно теленок на веревке, побрел по пыльной чохатаурской дороге за своей дряхлой, сгорбленной, облаченной во все черное бабушкой…

Кишварди Ломджария сидел у камина и ждал, пока в медном котелке закипит вода.

Кишварди Ломджария глядел на огонь и думал. Думал и в то же время старался уйти, скрыться от своих невеселых дум. Но куда человеку деться от собственных дум? Ведь человек не бог… «Не нужно было отпускать мальчика… Но не смог я устоять перед горем старушки… А теперь сам в ее положении. На той неделе схожу к ней, попрошу вернуть мальчика. Не отдаст, заберу силой… „Какое, скажу, имеешь ты право отнимать у меня мою плоть и мою кровь? Ведь ты не бог!“ Но… ведь она может ответить мне теми же словами?! Ведь я сам тоже не бог, а всего-навсего простой смертный… Ведь мальчик принадлежит ей так же, как и мне… Вот если бы я был богом! Ох, трудно, трудно быть человеком, гораздо труднее, чем богом… Слава богу, в этом наш спаситель — Иисус Христос сам убедился… На той неделе пойду к ней, брошусь в ноги… Хотя нет, неделю мне не стерпеть… Пойду послезавтра… Нет, завтра! Завтра же с рассветом отправлюсь в путь… Господи, скорее бы наступило утро!..»