Богатая белая стерва

— Делами можно управлять из Франции, — сказал мужчина. — Ничего страшного.

— Но ты все время будешь в разъездах.

— Вовсе нет. Мне даже из дому не нужно выходить. Кто хочет меня видеть — пусть сам приезжает.

— Но ты всегда говорил…

— Да, — сказал мужчина. — Когда нужно сделать что-то конструктивное, мне нужно быть на месте самому. Ну и что? Ну так дела не будут идти так эффективно, как раньше. Не разорюсь же я, в конце концов. Я должен банкам что-то около двух миллиардов. Если я утону, они тоже утонут. Они такого не допустят.

— Ты такой же отчаянный, каким был всегда.

— Выйдешь за меня?

— Да. Но ты должен мне кое-что пообещать.

— Да. Все, что угодно.

— Никогда не бросай музыку.

— Даю слово.

— Когда мы уезжаем?

— Завтра.

Аэропорт забит был полными надежд путешественниками. Рейсы в Европу, Южную Америку и некоторые другие важные международные пункты объявлялись каждые пять минут. Местные рейсы были не менее часты.

Отсек первого класса, принадлежащий аэролинии с хорошей репутацией, которая недавно купила другую аэролинию с хорошей репутацией, опоздала на неделю и не успела купить еще одну аэролинию, и балансировала теперь на грани банкротства, работал интенсивнее, чем обычно. Произошла задержка марсельского рейса, а также еще два рейса задержались — чартерный, в Калифорнию, зарезервированный для Живой Легенды и его свиты парикмахеров, бухгалтеров, биографов, и эпизодических актеров; и малый, но пылкий, вашингтонский рейс, пассажиры которого не желали, чтобы о них распространяли слухи, будто они пользуются услугами железной дороги.

По радио играли песню из нового альбома Линды Кей. Линда недавно начала новую фазу своей карьеры и пыталась теперь понравиться основной, широкой аудитории — иными словами, по совету своего импресарио, подлизывалась ко взрослой части населения. Оригинальную партитуру песни, написанную Юджином Вилье, чудовищно переанжировали в соответствии со вкусом властей индустрии развлечений, чьи музыкальные понятия формировались в то время, когда композитора еще не было на свете. Слова, написанные Дж. Т. Керрингтоном, оставили нетронутыми по непонятным причинам. Впрочем, одна причина была понятна — слова большой роли не играют. Ни композитор, ни автор слов не получили за свои усилия ровно ничего. На обложке альбома было написано, кратко и по-деловому, что импресарио Линды Кей является автором и музыки, и слов.

Барабанная дробь и тарелки заглушили первые две ноты припева и слово «piling» :

У стойки бара Санди тихо беседовала с Мелиссой. Джозеф Дубль-Ве Уайтфилд, сделав несколько сердитых звонков и осведомившись, почему это, по мнению коммерческой авиации, старый голливудский распутник важнее строителя, присоединился к ним и попросил у бармена коньяку. Ему очень хотелось как можно скорее улететь отсюда. Ему было тревожно.

Источник его тревоги внезапно появился у него за спиной и тронул его за плечо.

— Эй, — сказал Роберт Кинг. — Привет, Джозеф. Нам нужно поговорить. Пять минут. Простите, дамы.

Дамы посмотрели на него с опаской. Он улыбнулся.

— Непременно сейчас? — спросил Уайтфилд.

— Да. Далеко идти не нужно, просто пересядем в другой конец стойки. Не забудьте ваш коньяк.

Уайтфилд поднялся. Они прошли к другому концу и обнаружили там два незанятых стула.

— Что вам нужно, Инспектор? — спросил Уайтфилд.

Помолчав, Роберт Кинг сказал:

— Мне бы хотелось объясниться, чтобы не осталось между нами никаких неясностей, перед тем, как я оставлю вас в покое, Джозеф. Я хочу, чтобы вы знали, что… э… вы меня не обманули.

— Как это возвышенно звучит, — заметил Уайтфилд, снова, против своего желания, входя в роль. Он не получал больше удовольствия от этой игры. — Какую гадость вы откопали на этот раз, Инспектор? Я — тайный педофил? Шпион мусульманской страны? Рок-звезда?

— Я не работаю больше в Бюро, — сказал Кинг, комически поднимая брови. — Вы знаете, Джозеф, просто удивительно, как неудобно быть частным лицом. Например, мне нужно было сюда пробраться. В этот вот бар. Это оказалось трудным делом. В добрые старые дни я махнул бы бляхой, и все. Ну, к делу это не относится. Я закончил дело Уайтфилда, то бишь ваше, Джозеф, и, признаюсь, чувствую сейчас неимоверное облегчение. Более того. Чувствую себя свободным, мужик. Первый раз за десять лет я чувствую себя совершенно, неприлично, фантастически свободным.

— Что ж, поздравляю, — Джозеф поднялся. — Желаю вам приятной жизни, гражданин Кинг, частное лицо.

— Сядьте, — сказал Кинг, и улыбка его исчезла. — Я сдал бляху, но не навыки и не капризы. Я ведь капризен. Могу сломать вам шею и уйти незамеченным. Сейчас же садитесь, Уайтфилд.

Уайтфилд нерешительно подчинился.

— Видите ли, э… Джозеф… э… Я ошибался в вас. Честно. Вы лучше, чем я думал. Я думал, что имею дело с убийцей, убийцей настолько аррогантным, что он даже не считает нужным прикрыть собственную [непеч.]. Может, я ненавидел вас слишком сильно. Не знаю. В моей работе мотивация очень важна. Но представьте себе, каким дураком я себя почувствовал, когда обнаружил, что вы вообще ни к чему не причастны. На какой-то момент я думал, что схожу с ума. Вы ведь мне не сказали, что способны на благородство. Самопожертвование? Уайтфилд? Не может быть. В голове не укладывается! И вот, неожиданно, у меня появились сомнения. Когда я наконец понял, кто настоящий убийца…

Роберт Кинг замолчал.

— Настоящий убийца — я, — сказал Уайтфилд.

— Вас там не было, Уайтфилд. Вообще. То есть, вы, конечно же, ехали туда, с полной обоймой, но вы опоздали. Вы очень тогда опоздали. На целых сорок минут.

— Снова будете открывать дело? — спросил устало Уайтфилд.

— Нет. Видите ли, никто об этом не знает. Никто, кроме вас, убийцы, и меня лично.

— Вы идиот, Роберт, — Уайтфилд потерял терпение. — Простите, но вы ничего не знаете, и у вас нет права судить других.

— Не спешите, Джозеф, — сказал Кинг. — Я тоже так думал. Это и было моей первой мыслью. Что я идиот и так далее. Но, правда, у нее было слишком хорошее алиби. Сто свидетелей — куда их девать?