Страница 7 из 87
Диспетчер и клиенты так удивились поведению Юджина, что растерялись, не зная, что им делать дальше. Юджин спокойно пошел прочь. Ему позволили уйти. Когда он скрылся из виду, решено был, что лучше всего — сесть в следующее такси. За рулем этого следующего сидел толстый приветливый парень родом с Ямайки в стильном полиестровом свитере поверх бермудской рубашки. Широко улыбнувшись, он объяснил добродушно, что машина у него сломалась, увы. Он продемонстрировал это, повернув ключ зажигания дважды и пожав виновато плечами — стартер не проворачивался. Как только следующее за ним такси подобрало двух клиентов и уехало на встречу с судьбой в Бушвике, машина толстого парня с Ямайки каким-то чудом тут же завелась. Следующие три клиента ехали в Манхаттан.
Юджин позвонил начальнику из ближайшего автомата.
— Я делаю тебе одолжение, потому что ты мне нравишься, — объяснил он. — Машина стоит у Международных Прибытий. Нет, я больше не вожу. С меня хватит. Что? Ну, если тебе необходимо знать — мне дали клиентов в [непеч. ] Бушвик, а два ограбления за два месяца — это слишком много восторга, даже для такого беззаботного искателя приключений, как я. Нет. Да, как же. Нет, мне нельзя было просто уехать, ты что, шутишь, что ли? Меня бы тут же остановили, а за это штраф восемьсот долларов. Нет. Очень сожалею. Ухожу. Да, прямо сейчас. Вот в этот самый момент. Спасибо за все.
На подсобном автобусе он доехал до метро, а на метро до Манхаттана. У него не было ни планов, ни знакомств, ни друзей в высшем эшелоне, ни денег — помимо семидесяти долларов, которые он успел заработать за день, заплатив сперва девяносто начальнику за смену. Нужно было срочно выпить.
Фрагменты из дневника Юджина Вилье составляют значительную часть этой летописи об убийстве Уолша, расследовании, и сопутствующих событий. Юджин держал свой дневник в ящике письменного стола, и никогда не забывал запереть ящик на ключ. Несмотря на эту предосторожность, дневник доставали, читали, и затем прятали опять в ящик — многие. Каждый раз, открывая ящик, Юджин обнаруживал, что листы дневника не были никем потревожены, лежат так, как он их оставил.
Некоторые пассажи в дневнике свидетельствуют, что писано было в расчете на будущих читателей и может быть даже биографов.
Как все профессиональные музыканты, Юджин оптимистично и ошибочно считал, что большинство людей знакомо с начатками музыкальной теории, и чтение чисто технических мест в дневнике доставит читателям эстетическое наслаждение. Дабы оградить читателя от скучных разборов, пересыпанных специализированной терминологией, пассажей, которые могут быть интересны только музыкантам, сей летописец посчитал нужным пассажи эти пропустить. Если же кому-то очень захочется (музыканту, например) их просмотреть — он найдет их в приложении.
Из первых страниц дневника можно заключить, что Юджин начал вести его во время короткого периода существования его музыкальной группы, то бишь, через десять лет после убийства Уолша, в то время, когда Инспектор Кинг более или менее сдался, решив не заниматься больше данным делом.
Меня зовут Юджин Вилье. Мне двадцать четыре года. Я пианист. Я негр, не очень красивый, худой, среднего роста, с непримечательными чертами лица и длинными конечностями и пальцами. Представляете себе. У меня есть музыкальная группа. Мы обслуживаем вечерники и прочее, а также даем концерты. Ну, хорошо, мы не ДАЕМ на самом деле КОНЦЕРТЫ, и в Карнеги Холл нас завтра не пригласят. Но мы принимаем участие в сборных выступлениях с другими такими же неудачниками в противных заведениях на Бликер Стрит. Ну, знаете — все эти группы и банды с двусмысленными названиями, и толпы слушателей, которые думают, что они ужасно развиты и современны и крутятся в хорошем обществе, в то время как на самом деле им просто нечего делать. Они не любят музыку. Нельзя одновременно понимать музыку и ходить в такие заведения. Безликий джаз, безликий рок, кантри, все это очень громко и совершенно неоригинально, много монотонных ритмов, и много среднего возраста белых людей, методически напивающихся до беспамятства, думая, что это поможет им снова почувствовать себя молодыми. Может и чувствуют. Но не выглядят. Чтобы сводить концы с концами, я играю на фортепиано, от вечера к вечеру, в нескольких заведениях на Второй Авеню. Делю жуткую дыру в Ист Вилледже с одним жалким созданием по имени Фукс, нашим бас-гитаристом. Музыканты, не умеющие овладеть настоящим инструментом всегда в конце концов приходят к бас-гитаре. Любой может за неделю научиться.
Мой отец — ученый, а мать моя — профессиональная уборщица, умеющая убрать двадцатикомнатный особняк за три часа, а потом сидеть в кресле следующие три дня, ничего не делая, или почитывая дешевый роман. Иногда она читает стихи, но это совсем другая история. Если хорошо присмотреться к моим родителям, понимаешь, что именно мама — настоящая. То, чем отец по жизни занимается — надувательство, и в глубине правоверной своей души он об этом знает. Нет, он конечно же прилежно учился в то время как остальные студенты в кампусе оттягивались напропалую, на что имели полное демократическое право. Отец часами корпел над книгами, которые ему не нравились, справочниками, которые он с большим трудом понимал. После чего он прошел все нужные экзамены если не с успехом, то по крайней мере очень ровно. Получил впоследствии степень в Гарварде, и так далее. Теперь он работает в специальной какой-то лаборатории, субсидируемой правительством. Одевается с большим вкусом и умеет говорить речи на публике. Выглядит представительно на любой конференции, но в голове у него нет никаких оригинальных идей, и в этой своей лаборатории он до сих пор ничего нового не открыл и не наработал. Зато он помнит все, сделанное другими учеными. Выглядит он строгим но справедливым, никогда не опаздывает и не прогуливает, поэтому у начальства его не остается выбора, как только давать ему время от времени повышение. Наверное, он хороший начальник, хотя я слышал что коллеги его смеются над ним у него за спиной, а черные коллеги, особенно из тех, кто помоложе, стесняются его и стыдятся. Мама, вроде бы, его любит, несмотря на то, что прекрасно видит, что он такое. Ну, во всяком случае он все это время был хорошим мужем. По крайней мере оба они так говорят.
Вся эта заваруха с музыкой, заваруха, в которой я сегодня плаваю, не находя берега, началась, когда мне было восемь лет. Стало быть, были поздние восьмидесятые, пресловутые Рейгановские Годы, когда каждый в Республике должен был в самом скором времени разбогатеть раз и навсегда и наконец-то бедность канула бы в прошлое, и мы все занялись бы другими вещами, ну, например, обратили бы внимание на экологию или, там, биржу. И уж преступность точно канула бы в прошлое. Люди думали, что как только мы избавимся все от бедности, преступность просто перестанет существовать, ну, типа, все преступники вдруг покончат жизнь массовым самоубийством в одну какую-нибудь особенно лунную ночь. У мамы тогда была работа за городом, на лето — убирала она пригородный особняк, такой типа целый дворец, не шучу. Принадлежал он семейству Уолшей, — такая безответственно богатая пара с двумя детьми. Во всяком случае, так мне сказала мама — двое детей, мальчик и девочка, и имена у них, типа, Мелисса и Алекс, или что-то в этом духе, Алекс просто младенец еще, а Мелиссе, типа, восемь или девять лет. Я их никогда не видел, и часто осведомлялся, где они, собственно, шляются, когда мама меня привозила с собой, а мама говорила всегда — в бординг-школе, заткнись, но какая такая бординг-школа в разгар лета, не говоря уже о том, что Алекса наверняка все еще кормили грудью? Ну, не грудью, конечно же, Уолш-женщина была слишком богатая для таких физиологических крайностей, хотя возможно у них была кормилица с Филиппин или с Багам или из Польши.
Так или иначе, папа уехал на какой-то безумный симпозиум, на котором ему следовало выглядеть важно и не вдаваться в детали. Он очень гордился, что его пригласили. Он намеревался наставлять всех этих молокососов, чтобы они были терпеливы и поумерили надменность, и трудились усердно над своими [непеч. ] проектами, от которых мир вскоре получит неимоверную пользу, возможно прямо в следующий четверг, и так далее. Так что мама взяла меня с собой. В смысле, папа не так много получал, несмотря на старшинство в этой его лаборатории, так что маме приходилось подрабатывать, дабы оплатить всякое разное, в том числе еду и одежду своих драгоценных сыновей, моего брата и вашего покорного слуги.