Конец кошмара

Не успел я закончить свою мысль, как перед глазами у меня мелькнула картина, которая висела в каюте капитана.

Стоп. А что если…

— Нужно кое-что проверить, — сказал я голосом, в котором определённо звучали взволнованные нотки.

Уже вскоре я вернулся в свою каюту, освещённые пламенем свечей, и посмотрел на картину.

Когда Альфонс впервые растворился внутри последней, мы всячески пытались его достать — ничего не получилось. В итоге я сделал картину своим сокровищем сновидения, намереваясь продолжить опыты в доме на берегу, но теперь…

Теперь у меня появилась одна идея.

Я взял бутылку, наполненную зеленоватым песочком, а затем брызнул блестящую горсть прямо на полотно. Песок исчез. Испарился. А уже в следующее мгновение нарисованный корабль медленно пришёл в движение, рассекая волны и рисуя на моих губах триумфальную улыбку…

Совсем скоро я уже стоял на песчаном берегу, в окружении матросов, которые набивали лодки припасами и прикручивали к ним колёса, и рассматривал картину, на которой был не один, но три корабля: Тиберий, Альфонс и другой Тиберий.

Удивительное дело, но самое сложное было даже не поместить наши корабли в картину, но убедить другого Натаниэля, чтобы он позволил провернуть это с его судном…

Сперва эта миссия казалась мне совершенно невыполнимой — для капитана его корабль иной раз бывает важнее целого мира. Лишь благодаря железному аргументу: либо он оставляет корабль на моё попечительство, либо мы сами пойдём спасать мир и заберём себе всю славу, — я смог заставить его пойти на эту титаническую жертву. И даже так вскоре он забрал картину себе.

Я был не против, ведь последняя уже была моим сокровищем сновидения.

Теперь же нам предстояло пешее путешествие.

Матросы схватили верёвки, вдохнули, прокашлялись, поморщились от слепящего солнца и потащили лодки в сторону песчаного горизонта…

Перед нами простиралась настоящая пустыня… Почти. На самом деле место это было довольно странное. Песок действительно был прямо как в пустыни, и в то же время сама земля была необычайно ровной; здесь не было гор, расщелин, впадин — безымянный континент не знал ровным счетом никаких неровностей ландшафта.

Вернее, прежде безымянный.

Натаниэль — другой — почти сразу потребовал назвать его «Тиберий».

Мой Натаниэль, который к этому времени стал проявлять первые признаки собственного пробуждения, которые выражались в некоторых повадках моего тела и случайных мыслях, которые мелькали в моём сердце, настаивал на «Фердинандии»; спор вполне мог закончиться дуэлью на пистолетах, если бы я не предложить разрешить его потом, по завершению нашей миссии.

И так на смену морю пришли песчаные просторы. Вскоре морская черта исчезла за горизонтом, и всюду, куда ни глянь, стали простираться только безграничные выцветшие дюны.

Погода была… Терпимой. Температура воздуха казалась весенней, и даже яркое солнце было не особенно палящим. Впрочем, тащить лодки всё равно было тяжко — несколько раз я даже брал на себя эту обязанность, чтобы поднять моральный дух команды и немного сбросить лишний вес, но спустя пару километров все мои мышцы пробирала болезненная ломка.

Только вереницы следов за нашими спинами и звёзды над головой говорили о том, что мы неумолимо приближаемся к нашей цели.

…Если она вообще существует. С недавних пор внутри меня стали зарождаться определённые сомнения. До сих пор единственным аргументом в пользу «Теории Двери» было совпадения примерного местоположения, где её выбросили, и Сердцем Семи Морей. Но что если те записи были поддельными? Если кто-то решил разыграть забавную шутку? Если нечто иное было источником великого потопа? Было по меньшей мере странно, что в самом сердце последнего мы обнаружили песчаный материк.

И даже если это действительно была та самая дверь — что дальше?

Этот вопрос давил на наши плечи едва ли не сильнее, чем груз, который мы тащили за нашими спинами.

Чем синее небо высоко над головой…

Сама пустыня тоже была не особенно приветливой. Мы всё ещё находились в точке наибольшей нестабильности мироздания; впервые мы вспомнили об этом, когда посреди ночи сгустился серый туман, из которого стали раздаваться ужасающие крики. Матросы до самого рассвета несли караул с ружьями наперевес, а потом, сонные, снова потащили лодки.

И мы тащили. Когда в небе сияло солнце, когда на нём загорались звёзды, с полным желудком, с пустым желудком, весёлые, печальные, растерянные, уверенные, рассудительные, безумные и предельно одинокие здесь, в самом сердце и в то же время за пределами известного мира; мы неумолимо продвигались вперёд, и мы…

Пришли.

10. море

Пришли.

Это случилось внезапно. И скучно. Каждую ночь я проверял наше местоположение с помощью секстанта, после чего отмечал его на карте. Мои метки представляли собой вереницу чёрных крестиков, которые неумолимо подбирались к красному кружочку — сердцу.

Я всегда был терпеливым человеком, и в то же время невольно считал каждый метр, который приближал нас к нашей цели; когда же мы прибыли на место, там ничего не было. Сплошная пустыня.

Самое неприятное было в том, что, если бы здесь действительно что-то было, мы определённо заметили бы это на приличном расстоянии, учитывая совершенную плоскость окружающего ландшафта.

Мы ничего не нашли даже когда сократили примерный радиус искомой точки до нескольких сотен метров.

Неужели наша экспедиция провалились?

Неужели все теории были ошибочными, и легенда про таинственную дверь представляла собой не более чем забавную (теперь уже не очень) байку?

Я покосился на своих матросов. Пустые глаза на их бледных и обветренных лицах смотрели прямо на меня.

Я помялся, задумался и наконец…

— Будем копать, — сказал Натаниэль.

Я посмотрел на его грузную фигуру.

— Будем копать, — повторил Натаниэль Тибериус Фердинанд, вышел вперёд, сбросил песок, который лежал у него на плечах, и топнул. — Тут.

Все молчали.

— Франц, тебе ведь приходилось рыть колодцы, так? — спросил Натаниэль.

— Да, капитан… — ответил сутулый молодой человек.

— Ум, — повторила его копия.

— Хорошо. Будете руководить работой. Чего стоим? Доставайте лопаты, поднимайте палатки — за работу, живо! — махнул Натаниэль, и сразу несколько человек вздрогнули и стали приниматься за работу.

— Согласны с моим решением, капитан? — спросил меня Натаниэль.

— … Согласен. За работу, — сказал я и невольно хмыкнул.

Мне вдруг вспомнился образ, который предстал передо мной, когда я впервые читал журнал Натаниэля; тогда последний был простым мальчишкой, которого едва не вздёрнула его собственная команда. Я бы хотел сказать, что с тех пор он совершенно изменился, но… нет. И не потому, что передо мной была его копия, хотя мой, настоящий Натаниэля, судя по тому, как трепетало его сердце, намеревался сказать то же самое; Натаниэль не изменился. Просто избавился от всего дурного и оставил только хорошее, что было в его характере.

И это сделало его прекрасным капитаном.

После этого мы стали копать. В том числе я. В том числе другой Натаниэль. Мы работали не покладая рук, пока на небе не стали пробиваться звёзды, после чего передали лопаты сменным рабочим и задремали только для того, чтобы с первыми лучами солнца снова взяться за работу.

Это был долгий, кропотливый, чрезвычайно утомительный процесс; песок был твёрдым, но рыхлым; нам приходилось выгребать целые горы, чтобы не бояться, что он обрушиться на наши спины. Мы были осторожны, методичны и отчаянны.

И мы… победили.

Моя смена уже закончилась, и я лежал на покрывале, давая телу Натаниэля заслуженный отдых, когда услышал радостный крик. Я немедленно поднялся и направился в сторону котлована.

Последний освещали многочисленные фонари, и вокруг стоял уже привычный для меня запах китового жира.

Один из рабочих обеими руками держался за лопату и с выражением безумной радости на лице смотрел на землю.