Страница 6 из 145
Короче, марксизм для него оставался голой безжизненной схемой. Объяснять те разительные преобразования, изменившие страну, благотворному влиянию столь абстрактной науки считал лажью, искусственно притянутой за уши. И еще один идеологический казус… Сергей не соотносил Сталина с марксизмом, даже с Лениным, Воронов считал вождя самодостаточной фигурой, сродни Петру Первому. Сталин — великий преобразователь страны и выразитель воли народов России. Генсек сам гениально выбрал путь развития общества и твердой рукой ведет государство к процветанию. Для Сергея Сталин вождь во всех смыслах!
Но причем тут вера и религия?.. Да, не скажите… Христианство было и оставалось остовом склада ума Воронова, и главное — покоряло своей моральной силой. Впрочем, человек мало задумывался о философских вопросах веры, религиозности, как для большинства людей, природное православное естество само собой разумелось. Сергея ходил по земле, жил, дышал, — а над ним, в окружающем мире было всеобъемлющее нечто, имя которому — Бог…
Иноку Варфоломею (уже не забыть благородный лик старца) странно легко удалось убедить Сергея, что вера сама по себе постоянно присутствует в нашей жизни, и не обязательно в религиозном аспекте. Человек знает, что ложась спать, непременно проснется утром, садясь в поезд — верит, что доедет куда надо, уверенно вершит массу неотложных и пустопорожних дел. А если вдуматься, то положительный итог которых часто спорен, а иногда и не достижим. И дальше, следуя путем простенькой логической цепочки, можно легко объяснить, что вера в божественное, отнюдь не сродни детским представлениям о бытийности сказочных персонажей, того же Деда Мороза или Бабы Яги. Да и сравнивать с античным и языческим пантеоном богов здесь не получится. Вера в Бога-Творца основана на присущей личности внутренней, подсознательной философии, что отвергает любое безвластие и всякое безначалие. Всему есть начало и причина. Всему есть смысл, а значит и воля Создателя.
Но главное для жизни, что уяснил Сергей из откровений иеромонаха и постоянно убеждал себя в том, — что истинный христианин ничего не должен бояться. Православному страшен только гнев Божий, не греши и не прогневишь Господа. Будь в согласии с Христом. А остальное — в воле Божией, предрешено Богом, и вменено делать человеку как раз для его же пользы, но не во вред. Это аксиома. Даже страдания, христианин переносит с упованием на божественное предопределение и торжество конечной справедливости. Поэтому — ничего нельзя бояться. «Вручите себя в руце Божии…», и что будет, пусть так и будет…
Сергей понимал это разумом, и в Бога верил. В минуты слабости, заставлял себя верить… но все равно, делалось временами так тоскливо и горько, что и жить не хотелось. Конечно, для православного помыслить так — уже смертный грех. Вот с тем и жил капитан госбезопасности Сергей Воронов, с постоянно саднящей в душе занозой, что в конечном итоге — не миновать дурной исход. И ничего больше не оставалось, как укрощать житейскую юдоль логикой отца Варфоломея.
Начальнику городского отела внутренних дел старшему лейтенанту госбезопасности Селезню Петру Сергеевичу в конце мая стукнуло сорок пять лет. Несмотря на дурацкую «утиную» фамилию, чекист намеренно писал себя в служебных анкетах — русским, и будь его воля, давно сменил бы именование на Селезнёва. Да вот закавыка, чай не деятель культуры, не писатель или поэт, а в строгом ведомстве наводить тень на плетень не полагалось. По замашкам и говору Петр природный русак и даже намеренно преувеличивал собственную исконную русскость. Чтобы окоротить неуместные шутки над якобы украинским происхождением, мужчина то ли вычитал, то ли сам придумал, якобы в древнем Пскове, род Селезней издавна входил в податные списки. Начальству поддакивали, но за глаза язвительно звали «хохлом».
Петра Сергеевича нельзя было назвать малообразованным человеком, все-таки имел пять классов реального училища. Большинство коллег, даже далеко ушедшие вперед по карьерной лестнице, и того не имели. Вот это обстоятельство и отравляло Петру Сергеевичу жизнь, поскольку тот считал себя гораздо умнее других, а командование вовсе не оценило. Селезень уже свыше десяти лет, безвылазно, сидел на городском отделе. Оттого и начал заплывать жиром, потерял былую атлетическую стать, а ведь в молодости посещал борцовские секции, имел звание чемпиона Ртищево (там начинал службу в органах). Впрочем, жену и двух дочек начальника городского НКВД все устраивало, родные ощущали себя знатью областного масштаба, и душевные терзания мужа и отца их мало беспокоили.
Человеку внутренне смелому и энергичному (запросто участвовал в оперативных рейдах и операциях со стрельбой и погонями), Селезню из-за подспудного страха потерять, что имеешь, часто случалось «шестерить» в отношении с руководством. Потому, предупрежденный звонком из области, что к нему в город направляется сотрудник из самого Наркомата, старший лейтенант тут же принял служебную стойку. Помчался встречать Воронова на аэродром тяжелой авиации — аж за час до подлета самолета. Самолично в отделе каждого проверил, проинструктировал, строго-настрого велел держать язык за зубами, коль спросят о недостатках.
Предвосхищая естественный вопрос Воронова, о руководящих работниках, осведомленных о прибытии москвича в город, Селезень сразу же сообщил, что партийные и советские органы намеренно не поставлены в известность.
— Сами, товарищ капитан, решите, нужно ли это для дела…
— Правильно поступил, Петр Сергеевич. И тогда и ответь, как на духу — нет ли у органов с местной властью нерешенных проблем, или проще скажу, недоговоренностей, нестыковок?
— Товарищ капитан, какие у городского аппарата проблемы с госбезопасностью, чиновники навек получили прививку, когда тех раком ставили. Власть… Мы здесь власть, товарищ капитан… или не прав?
— Ох, старший лейтенант, лишнее говоришь, следи за языком…
— Понял… товарищ капитан.
В просторном кабинете начальника городского отдела, восседая в мягком кожаном кресле, Сергей просмотрел тонюсенькую папку с делом Машкова Семена Егоровича, 1907 года рождения. Начальник ГО (одновременно и начальник УГБ ГО) постеснялся из уважения занять свое законное место, потому примостился на стуле сбоку стола. Петр Сергеевич, слегка волнуясь, но в меру обстоятельно доложил столичному капитану неучтенные подробности в агентурном деле Машкова. И уж потом, сменив официальный тон на вкрадчиво-доверительный, Селезень, по-стариковски покряхтывая, посетовал:
— Жалко мужика, незаменимый кадр… Много наши с помощью Машкова и с ребятами из ТО Московско-Рязанской контриков повязали, — шмыгнув носом, добавил, — убили сволочи, да еще издевались над трупом, гады. — Затем горестно поцокал языком, — какая же мразь расколола мужика? — И уже уверенно добавил. — Мои тут взяли двух говнюков, проходящих по разработкам Семена. Да, не сознаются подонки… а честно сказать, товарищ капитан, еще не успели додавить как положено. Ну, ничего, думаю, расколются, чего попусту дуракам таиться. Кречетовка, ведь как на ладони, — не получится пыль в глаза пустить. А Семен, шустрый малый… на виду торчал, работал без прикрытия, — мировой парень. Парень что надо!
— Да уж, потеря невосполнимая, — с сожалением заметил Сергей, отметив невзначай, что старлей не использовал слово «хлопчик», и подумал с удовлетворением: «Точняк не хохол».
— Может, после планерки посмотрите на них, товарищ капитан, скажем так, — опытным взором. Уверен, эти обалдуи обосрутся со страху и выложат нужную информацию, — получив утвердительный ответ, взяв внутренний телефон, велел заходить вызванным прежде работникам.
Селезень по старшинству представил сотрудников, Воронова же отрекомендовал как представителя центрального аппарата. Но по той почтительности, с которой держал себя начальник городского отдела, присутствующим стало ясно, что пехотный капитан состоит в немалых чекистских чинах.
На летучку, помимо городских гебистов, вызвали еще начальников городской и линейной милиции (оба лейтенанты), а также младшего лейтенанта, старшего по узловому оперативному пункту ТО. Особистов полков НКВД, дислоцированных в городе и окрестностях, пригласить не сочли нужным, у тех узковедомственное направление.